ИВАН МАХЕЙ: «МЫ ТВЕРДО ЗНАЛИ: ПО-ДРУГОМУ И БЫТЬ НЕ МОЖЕТ!»

Махей Иван Васильевич
Родился 4 февраля 1924 года в деревне Любищицы Ивацевичского района Брестской области.
С 1941 года связной партизанского отряда Черткова. С осени 1943 года — боец этого партизанского отряда.
После освобождения Беларуси призван в Красную Армию. На фронте с января 1945 года. Артиллерист-разведчик. Войну окончил в звании сержанта, День Победы встретил под Прагой.
Награжден орденами Отечественной войны II степени и Славы III степени, медалями «За отвагу», «За боевые заслуги», «За победу над Германией», юбилейными медалями.
Мирная профессия — водитель, трудовой стаж — 40 лет.
Живет в городе Ивацевичи Брестской области.

Связисты-диверсанты

До войны мы жили под Ивацевичами на хуторе близ деревни Любищицы. Война началась 22 июня 1941 года, а за день до этого по селам ходили связисты и обрезали провода на столбах, говорили, что будут менять линии. Мой отец сразу сказал, что это не наши связисты: «Это или диверсанты, или еще кто-то». Однако никто ему не верил, а на следующий день грянула война.
Война началась в воскресенье, а в пятницу на хутор пришли немцы. Возле нашего дома рос большой сад, отец пчел разводил, держал лошадь, корову. Немецкие солдаты пришли и спрашивают: «Рус хозяин?» И когда отец ответил, что это его хозяйство, закивали головами: «Гут! Гут!» Ничего не тронули, поехали дальше.
Фронт покатился вперед, а в тылу у немцев оставались наши войска. Много раз красноармейцы заходили к нам на хутор. Мать их кормила, а отец переправлял группы солдат через реку Щара — возле Болотной станции, показывал дорогу на Бобруйск.
Недели две восемь человек жили на старом хуторе в 8 километрах от нас, а я им постоянно носил еду. Когда первый раз туда отправлялся, отец мне говорил: «Возьми лошадь, а то если пешком пойдешь, могут застрелить». Один раз я поехал верхом, не знаю, что подумали обитатели хутора, но начали по мне стрелять. Я быстро слез с коня и повел его под уздцы. На хуторе нашим было безопасно, далеко от дороги, но они пожили дней пятнадцать и ушли.

Предательство

Вскоре на наш хутор приехали два немца и полицай. Они арестовали отца. Как мы потом узнали, его отправили в концлагерь в Барановичи. Мать несколько раз ходила в Барановичи. Там, в лагере, отец и погиб.
Отец был коммунист, и когда нас в 1939 году освободила Красная Армия, работал некоторое время в милиции. Затем осадников (бывшие офицеры Польской армии, которым за заслуги Пилсудский давал землю на территории Западной Беларуси — Г.М.) выслали в Архангельск, их скот обобществили и создали колхоз. Отца отправили на курсы ветеринаров, а после курсов назначили заведующим фермой, где он и работал до начала войны. Отец всегда был среди партийных активистов, и все это знали. Пришли немцы, и его кто-то выдал. Когда отца забирали, он сказал матери: «Пусть лучше погибну я один, чем вся семья!».
К зиме появились партизаны, ими поначалу стали окруженцы, которые поняли, что фронт откатился далеко и им придется воевать на оккупированной территории. Политрук Семенов, который вместе с другим красноармейцем всю зиму прожил у нас, когда уходил в лес, сказал: «Если останусь жив, обязательно навещу вас!». Но больше мы так и не встретились, видимо, политрук погиб.
Наш хутор был удобно расположен — с одной стороны лес, с другой дорога, поэтому партизаны, когда шли в разведку или на задание, постоянно к нам заходили. Мать их кормила, они ужинали и уходили. Как правило, это была одна и та же группа. Все они потом погибли, когда после освобождения Беларуси воевали в Красной Армии.
Меня же партизанские разведчики просили наблюдать за дорогой и запоминать, сколько какой техники проедет и куда. Через некоторое время они приходили опять, и я им сообщал, что видел. Часто просили сходить в деревню или в Ивацевичи, узнать, какая там обстановка. Когда ходил в Ивацевичи, видел двух повешенных партизан-подпольщиков.
После войны в память о них в городе установили обелиск.
Я вел себя осторожно, постоянно наблюдал за дорогой, и, если появлялось что-либо подозрительное, прятался в лесу. Но через некоторое время меня выдал предатель, а немцы с полицаем, приехавшие на хутор, застали врасплох. Они на телеге подъехали со стороны леса, и мне некуда было деваться. Посадили на телегу, и вместе с другими арестованными комсомольцами отвезли в Слоним — в еврейское гетто. Всего тогда немцы забрали 22 человека, многих расстреляли за связь с партизанами, а дома сожгли.
В первую же ночь в лагере один из арестованных сбежал — сделал подкоп под колючей проволокой и ушел. Утром пришел немец с переводчиком, и говорит: «Мы поймали беглеца и расстреляли, и так будет с каждым, кто попытается сбежать!». Но мы решили, что если бы они его поймали, то привели бы в лагерь и публично расстреляли, чтобы нас запугать.
На вторую ночь сбежали еще двое. И мы вдвоем с одним моим знакомым из Коссово тоже решили бежать. К нам приходили связные от партизан. Обернут камень бумагой и бросят. Писали, чтобы мы уходили. Но мы и так знали, что нужно бежать, иначе — гибель.
И вот на четвертую ночь мы сделали подкоп и удрали из лагеря. Побег оказался удачным. Мы направились в лес, и на Щаре, возле лесосплава, встретили партизанскую разведку. Партизаны отвели нас в отряд.
Командир отряда расспросил, кто мы и откуда. Оказалось, они знали, что я связной отряда Черткова. После беседы командир решил, что я должен вернуться домой и продолжить свою работу разведчика. Я просился, чтобы меня оставили в отряде, говорил, что меня могут схватить. На что он мне ответил: «Смотри, чтобы не схватили!».

Литовцы и мадьяры

Вернулся домой, но потом, когда через некоторое время стало ясно, что ситуация опасная и может погибнуть вся семья, я вместе с матерью и тремя младшими ушел в лес к партизанам.
Летом жили в шалашах, зимой — в землянках. Вместе с другими партизанами ходил на задания. Помню вылазку на железную дорогу, когда мы пустили под откос эшелон с пушками. Когда отходили, попали под обстрел, но удачно ушли. Постоянно устраивали засады на дороге. Но в основном меня использовали как проводника, потому что я хорошо знал местность.
Приближалось освобождение, и немцы лютовали все больше: сжигали деревни вместе с людьми, поэтому население бежало и пряталось в леса.
Запомнилась одна карательная операция против партизан, почти перед самым освобождением. На Щаре был охраняемый немцами мост. Группа партизан напала на охрану, перебила всех и взорвала мост. При этом отбила три машины — две легковые и одну грузовую. Немцы организовали погоню силами венгерского батальона, мы их называли мадьярами. На машинах наша группа доехала до болота, бросила их и перешла через трясину, оставив мадьяр ни с чем.
Не менее жестоко, чем мадьяры, с местным населением обращались литовцы. В первые месяцы после начала войны у нас на хуторе жили двое красноармейцев, а когда они уходили, то вышли на дорогу и нарвались на литовских полицаев. Они их тут же и расстреляли. Завели в лес, заставили вырыть яму и убили. Я место их гибели запомнил, но потом немцы спилили весь тот лес и вывезли в Германию, а после войны на этом месте распахали поле. Наши следопыты просили меня показать это захоронение, я примерно указал, но без деревьев более точно показать не смог.

Истребитель «тигров»

После освобождения меня призвали в Красную Армию. Военкомат был в Коссово, а сборный пункт — в Березе. До войны я успел окончить шесть классов польской школы, и меня, как человека образованного, направили в 16-й вычислительный учебный артполк, который дислоцировался под Лугой Ленинградской области. Правда, нам, поскольку мы из Западной Беларуси, сразу предложили идти служить в Войско Польское, но согласились только два парня из Пинска, остальные отказались.
На фронт я попал после Нового года, в январе 1945-го. Нас эшелоном довезли до Львова, там мы разгрузились и пешим маршем двинулись на Краков. В окрестностях Кракова заняли оборону. Стали рыть окопы, а там местность болотистая, и буквально сразу под снегом вода. Вырыли окопы по колено, прямо в воде и лежали. Заболели малярией, которая трясла всех неделю.
Под Краковом я принял первый бой. Немцы сражались ожесточенно, но Красная Армия неуклонно двигалась вперед. Все понимали, что немцам скоро конец.
На польской земле в одном из боев я уничтожил три «тигра». В учебном полку освоил многие специальности, в том числе и наводчика, но служил в разведке.
Во время танковой атаки наши выкатили на прямую наводку 152-миллиметровую пушку-гаубицу, но немцам удалось из пулемета уничтожить один из расчетов, и наш командир, капитан, дал команду: «К орудию!».
Я оказался и наводчиком, и командиром орудия. Перед нами была узкая дорога по болотистой местности, и особого маневра у танков не было. И я с ходу подбил три «тигра», а четвертым выстрелом только гусеницу у танка перебил. Машина остановилась, но не загорелась. Очень жестокий и памятный получился бой.
Затем были бои за Чехословакию. Наш полк форсировал реку Морава в районе Остравы. Мы, разведчики, обнаружили в лесу и захватили подземный завод, где немцы ремонтировали танки. За этот бой меня наградили медалью «За отвагу».
Местное население встречало Красную Армию с восторгом и радостью, бросали нам сигареты, конфеты, цветы, обнимались, целовались. В Польше было немного по-другому, а в Германии население просто уходило. Люди бросали все и уходили на запад. Входишь в дом — на плите пища готовится, а в доме никого нет. Сильно боялись советских солдат.

И вспомнил я слова отца…

После боев в Чехословакии мы вышли к Одеру. Стояла задача: захватить плацдарм на противоположном берегу, а там и до Берлина недалеко оставалось. Мы провели разведку и доложили командованию, что «в лоб» немецкие позиции взять будет очень сложно — берег высокий, скалистый. Но командование решило штурмовать «в лоб». Мы переправились на тот берег, отбили небольшой плацдарм, но закрепиться не смогли. При поддержке авиации немцы выбили нас с позиций. С большими потерями пришлось отступать. Вдобавок ко всему, немцы нам в тыл выбросили десант.
После перегруппировки командиры все же решили сделать обходной маневр, как разведка сразу и предлагала. В этих боях меня ранило в левую руку, но в медсанбат я не пошел, остался на позициях.
Под Берлином пришлось выдержать психическую атаку немцев: идут в полный рост, песни орут. Я корректировал огонь артиллерии, и в сложившейся ситуации решил вызвать огонь на себя. Попав под плотный огонь, немцы отступили.
До Берлина мы не дошли всего 18 километров. Наблюдали всю панораму боя, видели, как горел Берлин, как над городом стояли столбы черного дыма, которые закрывали полнеба.
Но после взятия Берлина война для меня не закончилась. Часть наших войск начали перебрасывать на Дальний Восток, а нас — на Прагу, чтобы ликвидировать группировку фашистов, окруженную в лесу под чешской столицей.
Сопротивлялись немцы отчаянно, в плен сдаваться не хотели. Наши послали парламентеров, а они их расстреляли. Тогда командование приняло решение сконцентрировать артиллерию здесь и нанести массированный удар. И когда «Катюши» сделали несколько залпов, немцы начали сдаваться. Так 15 мая под Прагой мы встретили День Победы.
Тогда и вспомнил я слова отца, который в июне 41-го говорил, что немцы, может, и дойдут до Москвы, но оттуда будут драпать до Берлина. Так оно и случилось, и во многом благодаря тому, что мы верили в победу, твердо знали: по-другому и быть не может.

Герман МОСКАЛЕНКО gmos@belta.by