Без Бога в сердце и царя в голове
Мне очень трудно назвать человеком того, кто поднял руку на 88-летнего священника, ветерана Великой Отечественной
Криминала, так называемой чернухи, в нашей жизни благодаря масс-медиа столько, что на него, то есть убийства, обычные, совершенные с особой жестокостью и так далее, мы попросту перестаем реагировать. Не понимаем или, инстинктивно защищаясь от дурных вестей, пропускаем мимо сознания то, что кровавая картинка на телеэкране не просто картинка, а чья-то до срока оборванная жизнь, чья-то искалеченная судьба, огромное чье-то горе.
На этом криминально-кровавом фоне скромное сообщение в прессе о том, что в Миорах накануне Дня Победы в своем же доме избит ветеран войны Николай Васильевич Рундо, на сенсацию вовсе не тянет и вполне могло проскочить незамеченным. Но именно эта дурная весть меня по сердцу и резанула – этого человека я знаю, знакомством с ним горжусь, считаю его одной из самых ярких страниц в своей журналистской биографии. Почему так, надеюсь, поймете, прочитав эти заметки.
Короткая надпись на мраморной табличке: «Сей поклонный крест установлен в 2004 году в честь 60-летия Победы над фашистской Германией в память погибшим воинам и партизанам – защитникам Отечества. От бывшего партизана, чудом уцелевшего в районе озера Ельня Н.В. Рундо». У этого впечатляющего, с распятым Иисусом поклонного креста, который высится на въезде в деревню Турково, мы с Николаем Васильевичем шесть лет назад, во время нашей экспедиции «ОСВОБОЖДЕНИЕ: Победа. Память. Патриотизм» и познакомились. Именно тогда я прикоснулся, малым самым краешком, к судьбе удивительного этого человека. Он – священнослужитель, митрофорный протоиерей, отец Николай. Ему тогда было восемьдесят два года, он поистине легендарная в здешних краях личность. И потому, что служение свое Богу и людям начал еще в 1949 году. И потому, что, живя в благополучной Ялте, отозвался на зов своих земляков и, оставив в южном городе семью, детей и внуков своих дражайших, как он говорит, вернулся на родину и стал служить в церкви в деревне Григоровичи, где некогда сам был крещен и где уже несколько лет не было священника. И потому, что практически один, на свои средства поставил этот самый поклонный крест.
С крестом история особая. Пересказывать ее своими словами трудно, да и не нужно – чудом каким-то сохранился у меня на диктофоне разговор шестилетней давности. Я нажимаю кнопку — и вот снова звучит, проникает во все уголки души скорбный рассказ Николая Васильевича.
«В 1942 году, имея двадцать лет от роду, я, человек глубоко верующий, стал партизаном. Позвали меня в штаб 4-й Белорусской бригады и предложили одежду партизанам шить и ремонтировать, поскольку закройщиком я был хорошим. Согласился я, но с условием, что оружие в руки не возьму никогда – оно моему естеству противно. Комиссар партизанский на меня остро глянул, показал журнал Московской патриархии с призывом ко всем верующим стать на защиту Отечества нашего и сказал, что я благому делу и без оружия буду полезен. И стал я шить одежду и халаты маскировочные разные своим товарищам.
В 1943 году враги навалились на нас всей своей мощью, очутились мы на болотах в Ельне. И было здесь нашим командованием принято такое отчаянное решение: те, кто с оружием, будут прорываться (великое множество друзей моих при сем погибло), а народ невооруженный должен сам своим спасением озаботиться.
Как бы вам рассказать, чтобы понятен весь тот ужас стал? Вот — болото, мох густой, в него мы зарываемся, прячемся. Вот — каратели. Идут с интервалом два метра прямо на нас. Щупают ногой мох и, если там что-то шевелится, без раздумий штык туда втыкают… Не стреляли они, штыками били нас… Я не прятался. Увидел цепь карателей, стал с Евангелием и крестиком в руках на колени в кустарнике, склонил голову и жду, когда в меня штык вонзится. Жду и думаю: «Господи, если я отсюда живым выйду, мой путь будет только к церкви». Стоял, стоял, слышу, речь чужая уже за мной звучит, — отвел, значит, Господь от меня смерть неминуемую. Чудо! Вот с тех пор жизнь моя без остатка Господу и посвящена.
А перед Рождеством прошедшим стали сниться мне сны странные. Снова выхожу я из того болота. Один иду, помолиться мне хочется, а негде: пусто вокруг, нет ничего такого, из чего алтарь соорудить можно было бы. Одну ночь это мне снится. Вторую. Понял я, что нужно мне что-то сделать. Решил поставить поклонный крест в память друзей моих убиенных. Сначала хотел водрузить его на болотах тех страшных Ельнинских, но там ведь никого уже и ничего нет. Поставил здесь и возле него возношу молитвы в память всех, кто во мхах тех страшных штыками заколот, кто в боях неравных погиб, кто в домах своих мирных сожжен».
Закончилась запись, а голос священника и партизана во мне еще звучит, а на губах я вновь ощущаю запах и вкус той его медовухи, которой мы пригубили с Николаем Васильевичем из граненого стаканчика, с которым он с тех военных пор никогда не расстается.
Но медовуха, которая была такой сладкой и вкусной шесть лет назад, теперь горчит. Потому что я никак не могу понять, как же можно было на такого человека, которому сейчас уже 88 лет, поднять руку? Бить его палкой по голове, нисколько внимания не обращая на осуждающие взоры святых, чьи лики в доме священнослужителя присутствуют в великом множестве? Можно ли, извините за прямоту, особь такую вообще человеком назвать?
А самое отвратительное здесь то, что совершил это злодеяние не какой-то там маньяк или рецидивист, на котором клейма негде ставить, а обычный гражданин сорока лет от роду. Он простой рабочий. Он просто приехал в командировку в Миоры. Просто напился до скотского состояния. Просто зашел в первый попавшийся дом и зверем налетел на беззащитного человека…
У этого самого командированного, а я очень легко мог бы узнать его фамилию и прочие, как говорят в таких случаях, установочные данные, но делать этого не хочу, есть семья, дети, прочие атрибуты жизни. Нет только Бога в сердце и царя в голове. Впрочем, может, и были, да, похоже, в водке и прочей душевной мерзости захлебнулись.
Николай Васильевич, слава Богу, поправляется, и это для меня главное. Что ждет, чем накажет суд человеческий или, может быть, Божий его обидчика — мне абсолютно все равно.
На снимке: Николай Рундо у воздвигнутого им поклонного креста.
Фото: архив «Р»