Все грани собственности

Все грани собственности

Четвертое Всебелорусское народное собрание дало богатый материал и для раздумий над судьбами общественной мысли. Поводом к этому стало яркое и философски глубокое выступление руководителя агрокомбината «Снов» Н.В.Радомана. Как широко мыслит этот человек, как за частным, отдельным глубоко видит общегосударственное! Особенно меня поразило его четкое отношение к вопросу частной собственности на землю. Чувствовалось, что ранее он много об этом размышлял. Это дало мне повод порадоваться за то, что в стране нет дефицита сознательного отношения к реальной сложности общественно–исторического процесса.

Но и этот вывод — не единственный повод для написания статьи.

Мы находимся в преддверии важнейшего политического события. Задумываешься: почему в общественное сознание нашего народа сумели когда–то протащить, казалось бы, простую глупость? Будто для общества будет благо, если провести замену государственной активности частной инициативой. И вторая категория, мол, априори эффективнее первой. Абсолютно ложные и вредные посылы.

Этим заблуждением охвачены многие. Было бы несправедливо выявлять из общей среды поименно только конъюнктурных политиков. Среди потерявших чувство меры есть и весьма, казалось бы, разумные люди. С большими научными регалиями. Но надо надеяться, что их нынешнее эмоциональное состояние не безнадежное. Правда, к сожалению, процесс выздоровления затягивается. Но возможен ли поиск истины и развития науки без столкновения серьезных точек, а не «кочек» зрения? В своих рассуждениях попытаюсь привлечь в союзники авторитеты экономической науки и солидное методологическое оснащение полемических выкладок. Поэтому надо определиться — ошибки в теории дорого обходятся практике. Еще я исхожу из того, что наша бывшая страна — СССР все же продемонстрировала миру прорыв в будущее, совершила беспримерный рывок на пути социальной справедливости, но... с опережением возможностей ее полного осуществления.

Кроме того, на написание данного материала меня вдохновила и недавняя публикация «СБ» под заголовком «Всегда выигрывает тот, кто умеет слушать» («СБ», 15 декабря 2010 г.). Сразу выражу свою точку зрения. Мое личное отношение в целом к нынешней социал–демократии не может быть положительным уже потому, что вижу результаты их деятельности хотя бы по телерепортажам из Афин или Мадрида. В них выражение прежде всего кризиса идеологии нынешней социал–демократии. Но положительным в опубликованном газетой интервью является то, что оно дает повод обществоведам порассуждать о сущности понятий демократии и социализма, а также ответить на вопрос, почему белорусская социал–демократия заявляет о своей оппозиционности нынешней власти, хотя, по их же словам, проявляет неподдельный интерес к социалистическому выбору?

Приверженцы либеральной экономики продолжают мыслить понятиями начала 1990–х годов, когда рыночный механизм считался панацеей от всех бед. Это такими же, как они, тогда была навязана обществу идея «исторического тупика» периода развития СССР, которая вовсе не безобидна. Само внедрение в общественное сознание исходного тезиса об отсутствии исторической преемственности и исторического прогресса по восходящей провоцирует представления о необходимости разрушения всего того, что связано с прошлым.

Иными словами, общество не должно помнить своего «родства», а значит, обязано, в частности, предать забвению реальные достижения в прошлом, полностью легализовать любую антисоциальную деятельность, расслоение общества по доходам.

В период реформ начала 90–х рынок и капитализм изображались как царство всеобщего благоденствия. Никто тогда не думал, что возврат к этому общественному строю означал готовность нести любые тяготы, связанные с ним. Когда решался вопрос о реставрации капитализма, особых протестов это не вызвало. Искренне считаю, что нам повезло, когда политика нынешнего Президента пресекла этот разрушительный путь.

В других бывших братских республиках продолжилось движение в либеральном направлении. Одни получили в свое распоряжение несметные богатства, а другие лишились даже тех прав, которые имели в прошлом, и попали в рабскую зависимость от своих работодателей. Теперь многие уже готовы думать о смене модели развития.

Не образумил и наших неистовых «приватизаторов» пронесшийся над миром финансовый кризис. До экономических потрясений 2008 — 2009 годов истории были известны лишь локальные и континентальные кризисы. Великая депрессия 30–х годов охватила США и Западную Европу, кризис 1997 — 1998 годов — Юго–Восточную Азию и Россию.

В глобализованном мире практически свободное перемещение капитала приводит к мгновенному распространению как достижений, так и ошибок–потерь, которые становятся общим достоянием не только регионального, но и планетарного масштаба. Поэтому нынешний кризис впервые по форме и масштабам поражения стал глобальным.

Его механизм запущен мировой финансовой системой, в которой фиктивный капитал стал играть решающую роль.

Теперь западным государствам ничего не оставалось, как выручать тех, кто привел общество к катастрофе. Делалось нечто противоположное тому, к чему всех призывали и чему учили.

Реализация антикризисных мер, в частности государственного вливания значительных денежных средств в финансовый и банковские секторы, позволила предотвратить худший сценарий развития событий. Но здесь американцам, например, было не до таких мелочей: они поняли, что пожар проник в самую сердцевину финансового сектора, и страна реально столкнулась с угрозой ее полного паралича и разрушения.

Мировой финансовый кризис, разразившийся осенью 2008 г., заставляет пересмотреть традиционные представления о социально–экономическом развитии. Заставляет экспертные круги и правительства все более серьезно анализировать истоки этого потока бед, находить какие–то компенсаторы и механизмы восстановления устойчивости экономики.

Стала неизбежной некоторая встряска в сфере экономической науки, которая, похоже, слишком долго пребывала в состоянии самоудовлетворенности. Ведь доброкачественность науки определяется ее способностью предсказывать исходы событий, протекающих при тех или иных обстоятельствах.

В теоретическом плане речь идет о поисках альтернативной модели экономики, в которой кризисы если не отсутствуют вовсе, то, по крайней мере, не столь значительны, как сейчас. Стало очевидно, что необходимо устранить глубинные причины кризиса, прежде всего, изменить модель регулирования мировой экономики. Еще недавно считалось, что освобожденная от регулирующей роли государства и предоставленная сама себе экономика автоматически приходит к равновесию с максимальным уровнем благосостояния. Мол, рыночная экономика в автоматическом режиме обеспечивает наиболее эффективное распределение и использование ресурсов, стремится к полной гармонии и благосостоянию всех и каждого. Кризисные спады, как и другие неблагоприятные явления, связаны не с природой рынка и капитализма, а имеют лишь экзогенные (внешние) причины. Потому если не будет внешнего «раздражителя» (государства, профсоюзов и т.д.), то экономика станет развиваться наилучшим образом.

Верно, конечно, что под вопрос был поставлен «фундаментальный принцип капитализма», но ведь это сделано не от хорошей жизни! У правительств в условиях полной безответственности частного капитала нет иных способов уменьшить социальную напряженность, кроме «социалистических мер». Адепты проигрывающих в конкуренции теорий стремятся удержать у себя единомышленников, они продолжают надувать щеки и выборочно критикуют оппонентов. Но самое опасное состоит в том, что они сумели внедрить свои концепции в учебные курсы. То, что было сотворено в экономике с разрушительными результатами, повторяется в области образования. Особое беспокойство вызывает возникший разрыв между теоретическими курсами и экономической реальностью. Он приобретает опасные формы еще и потому, что заимствуются не только институциональные схемы, но и сами курсы, созданные в рамках конкретной реальности, но далекой от отечественной. Разрыв указанного единства чреват многими последствиями.

Мы исходим из того, что экономическая теория — это практическая наука. В том смысле, что она зародилась и развивается, будучи стимулируемой практическими проблемами экономики. Реальная экономическая действительность является и побудительным мотивом, и предметным источником экономической теории, и критерием истинности ее результатов. Она же, реально движущаяся экономическая действительность, является объектом приложения выводов и рекомендаций экономической теории.

Если не считать марксизма, то в мировой экономической мысли, на наш взгляд, ближе всех к объяснению кризиса пошло кейнсианство. Но Дж.М.Кейнс, в отличие от К.Маркса, считал, что надо не отказываться от капитализма, а изменить способ его функционирования. Кейнс критиковал либеральную идею «невидимой руки», согласно которой рынок путем конкуренции автоматически обеспечивает полную занятость, а каждый фактор производства (прежде всего труд и капитал) справедливо вознаграждается в точном соответствии с его вкладом в полученный результат. «Наиболее значимыми пороками экономического общества, в котором мы живем, — писал он, — является его неспособность обеспечить полную занятость, а также его произвольное и несправедливое распределение богатства и доходов». Кейнс объяснял это тем, что важнейшие процессы в экономике характеризуются фундаментальной неопределенностью. В результате рыночная экономика наталкивается на пределы саморегуляции. Благодаря такому трезвому подходу кейнсианству удалось разработать приближенные к действительности рецепты того, как избегать экономических катастроф.

Почему экономики самых развитых государств всегда были подвержены кризисным явлениям? На Западе сейчас не случайно резко возрос интерес к теории К.Маркса, поскольку практика вновь подтвердила верность вывода о неизбежности кризисов при капитализме. Современная экономическая наука на Западе, повторяю, весьма уважительно относится к К.Марксу (его теории глубже используют и ценят, чем некоторые наши публицисты от экономики, слывущие невероятными радикалами), а очень многие школы считают движение общества к социализму неотвратимым и безусловно прогрессивным.

Нынешний финансовый кризис, который по Марксу закономерно перерос в общеэкономический, случился по причине бесконтрольной манипуляции с деньгами и другими финансовыми активами, которые превратились в основной род не только предпринимательской деятельности, но и государственной политики.

Выдвинув финансовый сектор на первый план, власти превратили экономику в казино и обрекли реальный сектор на отставание. Еще Дж.М.Кейнсу была знакома такая ситуация. О ней он, в частности, писал: «Когда расширение производственного капитала в стране становится побочным продуктом деятельности игорного дома, трудно ожидать хороших результатов».

В такую «волшебную» эйфорию впала, например, экономическая общественность лидера мирового хозяйства — США. Ее фаворит, бывший глава ФРС А.Гринспен, якобы подобно магу с помощью процентных ставок управлял всеми экономическими процессами в стране. Как позже выяснилось, все «волшебство» Гринспена сводилось к накачиванию долларами и внутреннего, и международного оборота с последующим «связыванием» избыточной эмиссии в многочисленных финансовых пирамидах. Чем закончилась эта деятельность, теперь известно всем.

Сегодня невозможно объяснить, почему вся изложенная выше схема не привлекла не то что особого, но даже обычного внимания массы на Западе надзорных органов. Вот вам хваленые рейтинги страновые, банковские, деловой активности и т.д. Все, оказывается, имеет потребительскую цену. О ненормальностях свидетельствовала прогрессировавшая тенденция отрыва финансовых предпринимательских оборотов от движения реальной стоимости и от мощности экономики как таковой. В среднем на каждый доллар, измеряющий стоимость реального сектора мировой экономики, в финансовой сфере циркулировало уже в начале XXI века примерно 50 долларов. Показатели «развитости» финансового сектора были превращены в главные критерии во всех рейтингах национальных экономик.

Уже в силу терминологии реальная экономика как «нефинансовый» сектор обретала смысл чего–то неполноценного. При существующем различии в скорости оборота вложенных средств между финансовым и производственным предпринимательством лишь отпетым «консерваторам» и «неудачникам» в глазах преуспевающих банкиров и основателей финансовых пирамид должна была оставляться сфера реального производства.

Итак, движителем всеобщего кризиса стало искусственное возвышение определенным кругом заинтересованных лиц функций финансового сектора и отрыв его «развития» от матрицы — от экономики по производству и реализации благ и услуг, удовлетворяющих конечные потребности общества.

Фактически потерпела крах неолиберальная модель экономического развития, господствующая в мире со времен Р.Рейгана.

В системном качестве кризис охватывает рыночно–капиталистическую модель как единство производства, распределения и потребления; экономической теории и методологии, адекватной этой модели; экономической политики и экономического образования. Кризис выявил их очевидное единство.

Если на Западе о поиске альтернативной модели экономики говорят с достаточной определенностью, то наши либералы — идеологи, нынешние властители умов, заполняющие многочисленную периодику, за свежие плоды науки продолжают выдавать доставаемые из сундуков бабушек трухлявые и блеклые былинки. Даже уже слывущий правым по отношению к «левым» социалистам президент Франции Н.Саркози подверг капитализм сверхмарксистской критике за культ наживы и денег, эксплуатацию труда, безудержную спекуляцию, для которой любые аморальные средства хороши.

«Без вмешательства государства все бы просто рухнуло, — подчеркнул он. — Утвердилось мнение, что рынок прав всегда... Это породило мир, где все отдавалось финансовому капиталу и почти ничего трудящимся, породило капитализм, в котором было нормально играть с чужими капиталами, зарабатывая деньги без особых усилий. Теперь главный вопрос — добиться такого положения, когда экономика работала бы на человека».

Заметим, что лидеры и общественность западных стран резко осуждают модель, которую отечественные приватизаторы до сих пор пытаются нам навязать. Отрыв от трудовых истоков товарного производства, его основ, которые представлены человеком (носителем труда) и создаваемыми им, постоянно обновляемыми средствами производства, пагубен не только с экономической, но и с социальной точки зрения. Он искажает общественную мораль и философию производства.

Все те, кто до последнего времени продолжает на этом настаивать, представляют «неоклассическую» школу экономического мышления, которую правильно было бы назвать школой «идеологического либерализма». Они исходят из посылки, согласно которой развития можно добиться исключительно с помощью механизмов рыночного саморегулирования.

Здесь в качестве комментария мне сложно удержаться от крепких выражений. Сдержусь. Для характеристики такого экономического сознания привлекаю западные авторитеты. Иностранным авторам дозволяется аттестовать такие предложения как «психическое отклонение клинического характера» (Гэлберт Дж.К. Почему правые не правы // Известия. 1990. 31 января). Я таких слов допустить не могу. Скажут, некорректно делать ссылки на оценки событий давно ушедшей эпохи. Что ж, тогда приведу слова экономиста — лауреата Нобелевской премии Дж.Стиглица из книги «Глобализация и недовольство ею». Автор — не только ученый с мировым именем, но и опытный практик, занимавший в течение ряда лет высокие административные посты. Поэтому над его доводами и оценками стоит задуматься. Уже в предисловии к названной книге Дж.Стиглиц выразил свою позицию следующим образом: «Я не настолько глуп, чтобы поверить, что рынок сам по себе решит все социальные проблемы». Такое заявление звучит вызывающе для приверженцев неолиберальной рыночной доктрины. Но что есть, то есть.

Идеологически либеральный проект, работой над которым особо поусердствовали Фридрих Август фон Хайек и Людвиг фон Мизес. Это был проект апологетического обожествления свободного рынка и частной собственности и свободной конкуренции, канонизации буржуазного либерализма, оборотной стороной которого выступает тоталитаризм по отношению к труду и рабочему классу. Их заслугой является то, что усилия своего интеллекта они направили на доказательство необычайной губительности для человечества популярности социалистических идей. Так, экономист Л.Мизес писал, что «основным предметом разногласий в сегодняшней политической борьбе является вопрос о том, должно ли общество быть организовано на основе частной собственности на средства производства (капитализм, рыночная система) или же на основе общественного контроля над средствами производства (социализм, коммунизм, плановая экономика). Между этими двумя системами не может быть никакого компромисса». Граждане, писал он, должны сделать выбор: «Тот, кто в этом непримиримом споре берет сторону капитализма, должен делать это откровенно и прямо». Поэтому представителей этого направления часто называют «либералами–идеологами».

Среди прочих экономических доктрин «неоклассика» выделяется особым экстремизмом. Свойственная ей агрессивность представляется отнюдь не случайной. Достаточно беглого взгляда на исторические и гносеологические корни «неоклассики», чтобы вполне отчетливо прояснилось, когда и для чего она возникла. Либеральная идеология не содержит в себе объединяющих общество идей, имеющих высокие смыслы. Либерализм базируется на примитивных, низменных помыслах погони за наживой, сокращения общественных функций, вседозволенность для богатых.

«На протяжении более чем столетия, — утверждал Л.Мизес, — общественное мнение Запада было сбито с толку идеей о том, что существуют такие вещи, как «социальный вопрос» и «проблема труда».

Заметим, отнюдь не А.Смиту и не классической школе политэкономии принадлежит идея об отсутствии социального вопроса и проблемы труда при капитализме, а современным концепциям радикального либерализма. Именно неолиберализм отводит рынку роль единственного непогрешимого арбитра, воздающего каждому «по делам его». Выживай, если можешь.

Можно, конечно, показать свое отношение к приватизации и собственности через высказывания экономических светил. Особенно было бы легко это сделать, привлекая авторитет Нобелевской премии. Но в последнее время присуждение ее отдельным представителям стран аналогично действиям сил по вмешательству во внутренние дела государств для подрыва их изнутри.

Поэтому попытаюсь теоретически раскрыть суть этих явлений.

Несмотря на обилие публикаций на тему приватизации в целом и ее отдельных направлений, форм, моделей и методов, в научной и публицистической литературе крайне бледно (и в количественном, и в качественном отношении) представлены работы общетеоретического политэкономического плана. Проблема собственности, которая совсем еще недавно занимала заметное место в дискуссиях на поле политической экономии, уже два десятилетия глубоко не освещается в печати, не говоря уже о глубоких научных исследованиях.

В наше время среди наиболее влиятельных в мировой экономической науке направлений, которые занимаются вопросами отношений собственности, можно назвать марксизм и неоинституализм. Марксизм оперирует в основном «отношениями собственности», а неоинституализм — использует базовое понятие «право собственности». Но эти теории можно использовать при исследовании ее философско–юридического и реального экономического содержания. Марксизм исходит из первичности экономических отношений, то есть экономической реальности в противоположность неоинституализму, видящему первооснову в правовых отношениях.

Различие юридических и экономических сторон отношений собственности имеет и более глубокую причину. Она состоит в важности и необходимости социально–экономического анализа собственности, не только ее внешних юридических форм, зафиксированных в нормах права, но и, это главное — выявление их социально–экономической сущности, воплощающейся в отношениях между людьми по поводу присвоения факторов производства (средств производства и рабочей силы, природных ресурсов), результатов производства продуктов и услуг, объектов социального и финансового секторов, в распределении доходов между социальными группами и слоями населения.

В марксизме сущность собственности «вообще» рассматривается в диалектическом единстве экономических и юридических форм. То есть марксизм преодолевает обманчивую видимость юридической формы собственности как отношения человека к вещи и позволяет выявить экономическую суть собственности.

Изложим сказанное подробнее. Остановимся на первых этапах воспроизводственного процесса.

Поскольку процесс производства является процессом создания материальных благ, происходящим посредством реального соединения труда с условиями его осуществления (независимо от того, является ли субъект труда собственником средств производства или нет), то содержание и результаты этого процесса представляют собой первый акт реализации собственности. В этом процессе отчуждение (и осознание его работником) присутствует еще в скрытой форме, даже в случае, если юридически, формально работник является не собственником, а придатком чужой собственности. Но его положение в качестве обладателя рабочего места (реальная собственность на рабочее место) способна в какой–то мере психологически настроить его на осознание сопричастности к общему делу, помочь стать полноценным и полноправным (экономически) членом большого предпринимательского коллектива. Нельзя допустить переход скрытого отчуждения в реальное, являющееся серьезным дестимулирующим фактором. Все это можно развить и закрепить с помощью различных экономических механизмов и форм хозяйственной демократии.

Следующим важным звеном механизма реализации собственности является сфера распределения, в которой отчуждение может получить дополнительный импульс. Это станет возможным в случае, если распределение результатов совместной деятельности примет несправедливые формы. Сфера распределения — это потенциальная область конфликтов, противоборства, противостояния субъектов отношений собственности (и юридических, и фактических). Несправедливое распределение доходов от использования собственности способно разрушить сотрудничество в кооперационном воспроизводственном процессе. В распределительном механизме особое место занимают такие экономические формы реализации собственности, как заработная плата, прибыль, механизм распределения последней.

Особое значение придается заработной плате как форме реализации собственности.

Роль заработной платы исключительно велика для становления отношений социального сотрудничества на уровне микросистем. Ибо для последних существует реальная опасность попадания в двойную ловушку низкой доходности и дестимулирования трудовой активности и производительности. Суть проблемы заключается в том, что несправедливая заработная плата отрицательно сказывается как на морали, уровне благосостояния работников, так и на росте производительности и эффективности. Последнее ведет к росту себестоимости продукции и цен на нее, что уже понижает конкурентоспособность и ведет к уменьшению объема продаж и потере доли рынка. Соответственно падают доходы предприятия, заработная плата работников.

«Человек всегда должен иметь возможность существовать своим трудом, — отмечал А.Смит, — и его заработная плата должна, по меньшей мере, быть достаточной для его существования. Она даже в большинстве случаев должна несколько превышать этот уровень; в противном случае ему было бы невозможно содержать семью, и раса рабочих вымерла бы после первого поколения».

Предложения о повышении уровня оплаты труда иногда называют популистскими, не имеющими научного обоснования. Но разве поддержание человеческой жизни обходится без материальных затрат? Производители и продавцы любого товара внимательно следят за тем, чтобы его стоимостная оценка в процессе экономического оборота не опускалась ниже себестоимости.

Демпинговая практика продаж вообще рассматривается как элемент недобросовестной конкуренции. Почему же стандарты, принятые в отношении оборота материальных благ, не распространяются на главную производительную силу?

Самые преуспевающие корпорации мира прекрасно понимают важность этой экономической формы.

В период перестройки весьма распространенной была версия о «ничейности» общественной собственности, а отсюда она, мол, заслуживает только того, чтобы ее разворовывали, допускалось небрежное, нехозяйское к ней отношение, отсутствие заинтересованности работников в ее сохранности, умножении и т.п. Ссылки на «ничейность», конечно, были неубедительны в объяснении названных явлений.

История свидетельствует, что бережное отношение к не своей («чужой») собственности обеспечивается с помощью и внешнеэкономических и экономических мер. Во всяком случае, такие меры применяются и в капиталистической экономике, где на частных и акционерных предприятиях наемные рабочие, отделенные от собственности на машины и сырье, показывают тем не менее высокую эффективность своего труда.

Кроме того, не только в СССР, но и в западных странах существует крупный государственный сектор с множеством предприятий, которые нельзя назвать «ничейными».

Конечная нацеленность всего этого направления критики состояла в замене государственной собственности частной, в отказе от социализма вообще. В этом и состояла суть полемики. Проблема эффективности использования ресурсов и продуктов существует при любой форме собственности, а каждая форма собственности, если она только не миф, имеет юридического или экономического «субъекта» и, значит, не может быть «ничьей» в рамках данного правового и экономического пространства.

Трагедией приватизации, скажем, в России явилось то, что провозглашавшаяся цель — преодоление бюрократического отчуждения трудящихся от государственной собственности — обернулась для большинства из них превращением в классических (собственников своей рабочей силы, ставшей товаром, но лишенных собственности на средства производства) наемных работников у частных собственников. Все это обнажило чисто идеологический характер доводов в пользу преодоления «отчуждения» трудящихся от собственности в советской системе.

Необходимо исправить последствия увлечения политическими и организационно–правовыми целями при проведении приватизации в ущерб экономическим и социальным, от приоритета развития только частной собственности и ориентации по преимуществу на вторичные виды присвоения (доходы с собственности).

Право собственности в конечном счете (на длительную перспективу) никогда не может быть выше экономических возможностей и условий, какие бы права собственности ни провозглашались. Достичь тот или иной результат позволяет экономическая и правовая политика государства, которая создает условия функционирования собственности, о чем говорилось выше.

В западной литературе, даже в солидных учебниках «экономикс» настойчиво внушают читателю, что «держатели акций» — «владельцы корпораций», «собственники компаний». Чем же это мотивируется? Тем, что: 1) покупатель акции имеет право голоса на выборах должностных лиц корпорации; 2) ему гарантируется определенная доля объявленной суммарной прибыли.

Вместе с тем политэкономический анализ этого вопроса свидетельствует о том, что акционер рискует только той суммой, которую он заплатил за акцию, и никак не отвечает за дела компании, в том числе за ее банкротство. Акционер не может вернуть свой бывший капитал. Он — собственник, владелец, но не акционерного капитала и не корпорации, а только акции — титула собственности на капитал. Выражение «акционер — собственник компании» — лишь видимость, внешняя, причем искажающая суть дела, форма.

Таким образом, акционер, купив акцию, изначально становится собственником непосредственно акции (пакета акций), ценной бумаги, являющейся «титулом» собственности на капитал (двойником капитала–собственности), так называемым «фиктивным» (в противовес «действительному», «реальному») капиталом. Без учета этого определения невозможно понять, каким юридическим собственником является акционер и что он экономически присваивает, то есть в чем экономически реализуется его собственность.

Его фиктивность определяется следующим. Во–первых, это не денежный, не производительный и не товарный капитал, а их дубликат в виде ценной бумаги, которая и является объектом частной собственности акционера (одного лица, другой корпорации, государства, муниципалитета, общественного объединения, кооператива и др.).

Во–вторых, его величина зависит не только от положения дел в предпринимательской деятельности данного акционерного общества в реальном секторе экономики (дивиденд), но и от не связанной непосредственно с производством и торговлей банковской деятельности (процент), да так, что высокий банковский процент по вкладам капитала может понизить рыночный курс акции, а значит, и уменьшить собственность акционера.

В–третьих, финансовые спекуляции на фондовой бирже могут вообще парализовать связь рыночного курса акции и с производством, и с банковско–кредитным делом.

Реально участвовать в управлении можно, лишь имея значительный пакет. А дивиденд можно получать лишь в том случае, если есть прибыль и ее распределение окажется в пользу дивиденда. Чтобы он (дивиденд) был, нужно создать права и условия для эффективного функционального бытия всего реального процесса присвоения. А эта задача посложней, нежели перераспределение всем народом уже созданного имущества.

Происходит своеобразное превращение форм, при котором одна форма собственности — юридическая и экономическая — становится формой выражения другой.

Идет и захват в акционерном обществе власти путем приобретения контрольного пакета акций и превращение невидимым образом всего общего акционерного капитала фактически в частную (частно–капиталистическую) собственность держателей этого пакета.

Утверждения, что «чувство собственника», «чувство хозяина» являются условием эффективного хозяйствования могут быть справедливыми применительно к мелкотоварному и раннекапиталистическому производству. Но она была воскрешена через столетия без учета тех существенных изменений, которые произошли в содержании собственности, ее экономических результатах, формах.

Главным же условием преодоления отчуждения является такой механизм реализации общественной собственности, который обеспечивает более тесную связку присвоения благ с теми, кто их производит. Далее предусматривается органическая увязка общенародного, коллективного и индивидуального присвоения. Затем актуально участие отдельного работника и трудового коллектива в контроле над всеми уровнями присвоения, как в плане фаз воспроизводства (производства, обмена, распределения и потребления); так и в плане организации уровней экономики.

Необходимо иметь в виду обязательную экономическую ответственность за результаты своей деятельности. Лишь в комплексе этих условий возможно действительное обеспечение качества работника как собственника и хозяина, формирование у него стимула к эффективной и инициативной трудовой деятельности.

Навязчивые утверждения, что приватизация сделает каждого (или основную массу населения) собственниками, создаст средний класс и т.п., не имеют никакого отношения ни к науке, ни к конструктивной практике. Приватизационные чеки и даже обмененные на них акции никого никаким собственником не делают.

Мировой опыт свидетельствует о том, что в индустриально развитых экономиках все менее привлекательным и экономически эффективным для хозяйствующих субъектов (предпринимателей) становится частная собственность, включающая в себя абсолютную монополию на присваиваемые объекты и право их полного отчуждения. Предпринимателям нужны права хозяйственного использования объектов, факторов и ресурсов и далеко не всегда им выгодно иметь их в полной собственности. Все более распространенным становятся права неполной, неабсолютной собственности (лизинг, аренда и др.). По мере исторического развития шел отход от формулы «одна вещь — один собственник» к многосубъектной собственности, где собственники имеют либо равные, либо субординированные права на одни и те же объекты. По мере исторического развития общества абсолютная частная собственность все более вытесняется из производственной сферы в бытовую. С малой долей условности можно утверждать, что экономическое значение абсолютной частной собственности обратно пропорционально степени индустриально–экономического развития.

Историческая ограниченность частной собственности — это не идеологическое клише и политический лозунг, а экономическая неизбежность, диктуемая индустриально–экономическим развитием общества, о чем еще будет сказано ниже. Полная собственность исторически имела большое значение для монополизации экономической власти. Например, абсолютная собственность феодалов на земельные участки, когда земля была главным экономическим фактором и ресурсом.

Убежден, что предпринимателям (фермерам) абсолютная собственность на землю вовсе не обязательна. Им нужно право использовать землю для экономических целей. Земля для сельскохозяйственного производства как фактор производства и экономический ресурс. Наиболее важным для них является вопрос: как получить это право? Покупка земли — не единственный, дорогой и обременительный вариант. Для фермеров важны условия доступа к земле и гарантии, не зависящие от индивидуальных особенностей собственника. Для этого нет необходимости приобретать землю в полную монопольную собственность. Это не выгодно и экономически. Деньги, которые могут быть потрачены на приобретение титула собственности, крестьяне могут потратить на технику, удобрения и другие хозяйственно–экономические нужды. Поэтому буржуазные революции в Европе проходили под лозунгом национализации земли.

Полное право собственности на землю, включающее в себя возможность ее торгового оборота и полного отчуждения, соответствует интересам соискателей экономической власти и получателей паразитических форм доходов. Еще это выгодно физическим и юридическим лицам, обладающим большим денежным капиталом. Для них земля в условиях высокой инфляции является ликвидным ресурсом, а сделки с землей становятся экономически привлекательной сферой деятельности для спекулятивного капитала.

Торговля землей нужна не крестьянам, а тем субъектам, которые, наоборот, готовы купить землю и препятствуют свободному доступу крестьян к этому ресурсу. Те общественно–политические силы и ученые, которые настойчиво добиваются полной частной собственности на землю, прикрываясь при этом заботой о якобы интересах крестьянства, на самом деле заботятся об интересах тех, кто через монопольную собственность на главный экономический фактор и ресурс сельскохозяйственного производства хотел бы поставить в экономическую зависимость субъекта хозяйствования на земле (крестьян) и получать паразитическую форму дохода с современным названием «доход от собственности».

Частная собственность на землю с правом ее купли–продажи во всех развитых странах полна экономических, целевых и иных ограничений. Частный собственник, например, не может снять, вывезти и продать плодородный слой почвы, построить промышленные предприятия или объекты развлечения и отдыха на землях с целевым назначением для сельскохозяйственного производства, использовать запрещенные экологически опасные средства и др.

Идеи частной собственности как наиболее соответствующие «общечеловеческим ценностям», пробуждающие чувства «реального хозяина», имеют скорее идолопоклонническое или психофизическое значение.

Хочу подчеркнуть — собственность — это социально–экономический феномен, объемлющий, как показано, сложную совокупность экономических, юридических, политических и иных общественных отношений. Она относится к числу фундаментальных основ общественных систем, поэтому любые, а тем более кардинальные и масштабные преобразования отношений, форм и прав собственности должны быть основаны на четких конструктивных и созидательных критериях. В противном случае в основе общественной системы произойдут процессы с деструктивным и разрушительным потенциалом долговременного и крупномасштабного действия.

Для конструктивного преобразования собственности необходимо не только формирование «пучка» прав (ввел это понятие нобелевский лауреат Р.Коуз — разработчик теории прав собственности) хозяйствующими субъектами, но и создание совокупности макроэкономических условий. Последние создаются экономической политикой и в отличие от совокупности прав собственности обеспечивают содержательный механизм функционирования форм собственности.

Сергей ТКАЧЕВ, помощник Президента Республики Беларусь.