Мнение: «Самый трудный выбор, которого врагу не пожелаешь: выбор между чистой совестью и детьми»
Когда страну штормит и каждый поставлен перед моральным выбором, родители оказываются в особенно трудной ситуации. Сегодня стало известно, что Светлана Тихановская уехала к детям.
О том, почему никто не может упрекать в бездействии тех, кто стал родителем, рассуждает наш колумнист и мама Елена Радион.
В культовом советском фильме «Семнадцать мгновений весны» (1973) есть несколько очень ярких эпизодов, один из которых — сцена допроса радистки Кэт, когда эсэсовец Рольф, чтобы заставить советскую разведчицу говорить, выкладывает ее новорожденного ребенка на стол перед открытым настежь окном. Молодая мама теряет сознание при виде младенца, плачущего на холодном ветру. Но охранника радистки, солдата СС Гельмута, охватывает чувство сострадания, и он расправляется с офицерами Рольфом и Барбарой, проводившими допрос.
Даже во времена, когда фильм про Штирлица был чуть ли не главным советским триллером, этот эпизод казался скорее символически значимым, чем реально страшным и напряженным.
Во-первых, эсэсовцы из фильма совершенно неубедительны в своей жестокости. Рольф бегло и вскользь обзывает Кэт «сукой» и вместо того, чтобы избить ее по ходу дела для профилактики, подает ей воды и оправдывается: «Ты выполняешь свой долг перед своим народом, а я перед своим!» Дескать, я знаю, что поступаю плохо, но бизнес есть бизнес…
Во-вторых, на фоне советского мирного времени младенцы на легком ветру не могли вызвать у зрителя столько жалости, сколько требовалось.
Например, я знаю женщину, которая родилась на Дальнем Востоке в 60-е годы. На улице было минус 40 или минус 50, до ближайшего роддома — сотня километров, поэтому роды принимали в срочном порядке в избушке, которая называлась фельдшерским пунктом, а поскольку ни отопления, ни горячей воды там не было, то в помещении температура едва достигала 5 градусов тепла.
Логическим результатом таких родов стало воспаление легких у новорожденной девочки, которую отвезли потом в больницу и откачали, но никому и в голову не пришло жаловаться на условия. Таким образом, в те времена обычные роды могли оказаться более серьезным испытанием, чем допрос радистки в гестапо.
В целом эпизод допроса лишен натурализма. Ясно, что в реальности радистку и ее ребенка без всякой жалости замучили бы до смерти, а главный вопрос, ради чего и почему умер бы только что родившийся человек, все равно остался бы открытым.
Потому что его мама решила не отказывать себе в счастье материнства, хотя знала, что трудно и шпионить, и детей рожать? Потому что штурмбанфюрер СС Рольф, хоть и понимал, что мучить младенцев нехорошо, но тоже любил свою Родину и, что более вероятно, собственных детей, чье благополучие зависело от того, насколько рьяно их папа выполняет «свой долг»? Потому что простому солдату Гельмуту вряд ли хватило бы смелости пойти против своих и поставить тем самым под угрозу родных и близких? Потому что когда возникает конфликт интересов и идет борьба за власть, вступает в силу принцип: лес рубят — щепки летят, и уже никто не считает, сколько младенцев числится в графе «сопутствующий ущерб»?
Цугцванг
Так вот, несмотря на многочисленные художественные условности, эпизод допроса радистки один из самых сильных в фильме.
Наверное, потому что для зрителя совершенно не важно, насколько правдоподобны эти события. Гораздо важнее то, что проблема морального выбора, перед которой оказываются все без исключения участники этого эпизода, близка и понятна каждому взрослому человеку.
Когда на одной чаше весов благополучие твоего ребенка, то что бы вдруг ни упало на другую чашу: счастье в личной жизни, успешная карьера или будущее нации, возникает цугцванг — положение (обычно в шашках или шахматах), когда что бы вы ни сделали, будет только хуже.
Действительно, что делать?
Оказаться в заложниках собственного морального выбора — это само по себе настоящее испытание, страшнее физической боли или смерти. Даже агент 007, который стоически готов умереть за мировую справедливость, не может быть готов к тому, чтобы из-за него страдали и умирали дети, и именно поэтому у него их нет.
Ни в одном классическом сюжете про шпионов и супергероев события не повернутся так, чтобы очередной спаситель человечества остепенился и обзавелся семьей. Ведь даже очень сильный и мужественный человек сразу становится слабым и беззащитным, если цена вопроса — жизнь его детей.
Самый трудный выбор, которого даже врагу не пожелаешь, — это выбор между чистой совестью и детьми, родиной и детьми, моральными принципами и детьми. Кем вы предпочтете остаться — хорошим человеком или хорошим родителем? Оказывается, это не всегда одно и то же.
Слезинка ребенка
Наивно было бы думать, что такой выбор может возникнуть только в периоды военных действий. В мирное время шансов столкнуться с моральным цугцвангом не меньше, чем на войне.
Недавно я посмотрела чешский короткометражный фильм «Мост» (2003). В основе фильма лежит именно такая дилемма: а что, если придется выбирать между жизнью своего ребенка и жизнью других людей?
Главный герой фильма — разводчик мостов — развел железнодорожный мост над речкой, чтобы пропустить катер, но в это время его маленький сын случайно оказался под разведенной частью моста и застрял там. Отец не успевает вытащить ребенка, так как нужно опустить мост, чтобы пропустить приближающийся по расписанию поезд. Что бы вы сделали: оставили бы мост разведенным и бросились бы спасать сына, но это означало бы, что поезд упадет в реку и с высокой долей вероятности все пассажиры погибнут? Или опустили бы мост, давая поезду проехать, но тогда механизм раздавил бы мальчика?
В фильме главный герой опускает мост, а потом бьется в истерике, глядя в окна на проезжающих мимо пассажиров поезда, живущих своей жизнью, смеющихся и довольных, не подозревающих, какой ценой они все еще живы.
Создатели фильма довольно однозначно оценивают действия главного героя, так как в конце мы видим девушку из злополучного поезда, которая идет с маленьким ребенком по улице, и понимаем, что выбор мужчины в принятии судьбоносного решения был оправдан.
Но именно этой прямолинейностью мне фильм и не понравился. Я считаю, что сюжет бы только выиграл, если бы концовка была открытой.
Гармония мира
От мук выбора не страдаешь, только если вписался в системное мировоззрение — будь то религиозное или какое-нибудь еще. Тогда ответственности за собственные решения меньше, а смысла в поступках больше.
Но моему поколению (я сейчас говорю о поколении, которое социологи называют Поколением Х) не очень повезло, потому что мы родились в одной стране, живем в другой, а умрем, наверное, в третьей, не меняя при этом места жительства.
Мы — живые свидетели не только эры до интернета, эпохи холодной войны, целующегося Брежнева по телевизору, пионерских отрядов имени Павлика Морозова, повального дефицита, фарцовки джинсами, бандитского рэкета, кооперативов, «челночников» туда-назад в Польшу и «новых русских» в малиновых пиджаках…
Мы еще и свидетели того, как быстро могут меняться идеалы и векторы движения, какой шаткой может оказаться даже самая, казалось бы, непоколебимая система взглядов, даже самая искренняя вера.
Поэтому мы научились не верить и не ждать, когда все станет хорошо, а полноценно жить, когда все плохо, в подвешенном состоянии «переходного периода» на фоне постоянно меняющихся ориентиров и растущего курса доллара.
Мы научились не расслабляться и хранить запасы провизии на случай дефицита и поддерживать в рабочем состоянии бензиновый электрогенератор в гараже на случай возможных перебоев с электричеством. Так что слова «гармония мира», «всеобщее благо», «светлое будущее» превратились просто в пустышки-клише, на которые нельзя ни опереться, ни понять толком, что они означают, потому что каждое новое колебание генеральной линии придает этим словам новое значение. Но опираться в любом случае на что-то нужно, и такой опорой для нашего поколения стала семья, близкие люди и дети.
Как сказал герой Владимира Машкова в фильме «Охота на пиранью»: «Наши сейчас все здесь, под деревцем».
Так и у меня: мои сейчас все здесь, под деревцем, а чего ждать от остальных, я не знаю.
Так что для меня не то чтобы гармония мира не стоит слезинки моего ребенка, я просто не знаю, что такое гармония мира: я ее никогда не видела и предполагаю, что уже никогда не увижу, потому что большая часть жизни уже прожита.
Я — дурной человек с промискуитетной моралью, потому что я делала и говорила в своей жизни вещи, за которые мне было стыдно, я молчала там, где нужно было говорить, поддакивала там, где нужно было протестовать, злилась, когда нужно было проявить смирение и простить, я видела то, что хотела бы развидеть, но не замечала вещей, на которые стоило обратить внимание. В моей жизни было достаточно нелестных компромиссов, чтобы сейчас не ставить чистую совесть выше своих детей.
Я бы бросилась спасать ребенка, и хрен с ним, с поездом. То, как я смогла бы жить с тем, что из-за меня погибла куча людей, это уже другой вопрос. Может, я бы повесилась на своих носках в тюремном изоляторе. Может, медленно спилась бы, ушла бы в монастырь или закончила бы жизнь в психушке.
Очевидно одно: из меня точно никогда не получилось бы ни шпионки-радистки, ни секретного агента, ни спасителя человеческих жизней, ни борца за мир во всем мире. На месте радистки Кэт, я бы… Начну с того, что я бы не позволила себе иметь детей на ее месте. Но если уж так бы вышло, то я бы ни секунды не сомневалась: я думаю, что сразу выложила бы все, что знаю, — и явки-пароли, и шифр передатчика.
Больше ничего нет
Когда наверняка знаешь такие вещи о себе, начинаешь прилагать усилия, чтобы держать своих детей на безопасном расстоянии от персональных жизненных весов. Как сказала американская новеллистка Кэтлин Норрис, «если у вас есть дети, больше у вас уже ничего нет».
Действительно, больше ничего нет в том смысле, что с того момента, как у вас появился ребенок, и до вашего последнего вздоха вы не сможете принять ни одного решения без оглядки на то, как оно отразится на жизни, здоровье и благополучии этого человека.
При поиске работы вы задумаетесь: «А буду ли я успевать забирать малыша из садика?». При выборе новой машины обязательно промелькнет мысль: «А как здесь поместится детское сиденье?». При выборе места для отдыха вы спросите: «А есть ли здесь условия для проживания с детьми?». Выбирая место для жилья, будете выяснять: «Есть ли рядом хорошая школа?» Прежде чем сказать школьной учительнице, что вы лично считаете, что она дура, вы подумаете лишний раз и все-таки придержите язык за зубами, будете вежливо улыбаться, понимая: «Раз она такая дура, то наверняка потом выместит свою злость и недовольство на моем ребенке…». В магазине, когда на кассе окажется, что у вас не хватает денег, вы выложите из корзины свои колготки, оставив детский йогурт и цветные карандаши.
Вы уже никогда не сможете делать все что угодно, говорить все что угодно, ходить куда угодно и жить там, где угодно. У вас ничего нет, даже вас самих у вас уже нет. В этом трусость, безоружность и уязвимость любого родителя перед внешним миром и силой обстоятельств.
Но вот парадокс: в сумме эти оглядки, околичности и оговорки, компромиссы и уступки, уязвимости, большие и маленькие, дают то бесстрашие и упорство, с которым все без исключения родители идут по жизни, потому что у них нет ничего, но есть смысл, за который они спустят любой поезд с рельсов, не задумываясь.
Мнение автора может не совпадать с позицией редакции.