Мертвые слова

Почему сквернословить нехорошо?

Русский язык тяжело дается иностранцам, и удивляться тут нечего: по сравнению с “экономными” языками — французским или английским — наш “великий и могучий” кажется излишне усложненным. Правда, один знакомый англичанин, которому не терпелось поговорить с русскими, открыл самый простой способ погружения в стихию нашей родной речи.

Есть у нас такие языковые средства, коими можно сообщить все или почти все. Этими средствами пользуется с разной интенсивностью почти половина нашего населения, но по крайней мере если кто и не пользуется, то прекрасно понимает этот пласт лексики, основанный на четырех-пяти корнях. Изучив грамматику, словообразование и эти универсальные корни, оный англичанин быстро освоился на просторах нашей необъятной родины, а в некоторых компаниях и совсем шел за своего.

Русский язык тяжело дается не только иностранцам, но и самим носителям языка, многим из которых крайне трудно выйти из круга матерной речи и сквернословия. Сейчас широко и всерьез спорят о ценности русского мата. Есть добротные исследования и словари. На защиту мата встала творческая и не очень интеллигенция. И мы, действительно, не можем не признать некоторых положительных, да, именно так, положительных моментов матерщины. Научный факт: матерная брань и сквернословие снижают степень агрессивности. Когда люди начали ругаться матом, убийств стало меньше. И чего тут лукавить, есть что-то симпатичное и по-настоящему привлекательное в хорошей матерной ругани. Однако никоим образом я здесь не оправдываю использование матерной брани в речи, и упаси Боже подражать нам такому “изяществу”. Но все же надо иметь в виду, что эта лексика имеет место быть и как реальность нашей жизни и языка может и должна представлять интерес и ценность для исследователя.

Как-то в беседе со студентами я выяснил, что для некоторых из них говорить матом — принципиальная позиция, своего рода credo. Что только в юности не претендует на статус символа веры! Тогда я спросил этих принципиальных матерщинников, как они поведут себя в такой ситуации: вы едете в троллейбусе со своим маленьким сынишкой, рядом стоят молодые люди и громко и радостно разговаривают матом. Уютно вы себя будете чувствовать или даже не заметите этого? Студенты молчали и смущенно хлопали ресницами. Когда ты молод, на какие только глупости не подпишешься! Но рядом с ребенком или с матерью, бабушкой, отцом все приобретает совсем другие оттенки и звучание. Каковы бы ни были наши взгляды и религиозные предпочтения, мы как-то интуитивно, бессознательно видим в ребенке чистоту и непорочность, нуждающуюся в защите. Родитель, старый человек, бабушка, мама, отец — даже в наше мятежное время эти слова хранят в себе опыт священного и требуют особого благоговейного отношения.

А какое же значение у наших мертвых корней? Это генитальная лексика. Слова, обозначающие определенные органы человеческого тела и связанные с их работой. Еще Цицерон обратил внимание на такое необычное свойство нашего языка: “Что касается частей тела, пользоваться которыми необходимо, то их и пользование ими не называют их именами. И то, что делать не позорно, только бы это делалось украдкой, называть непристойно” (“Об обязанностях” I, 35, 127). Вот такой парадокс, связанный с казалось бы естественными отправлениями тела. Люди еще в древности заметили, что в этой сфере надо быть осторожными даже в словах, не только в действиях и поступках, и естественная стыдливость и скромность научали человека с детства благоразумной осторожности.

Как-то у одного кавказского старца спросили: как следует относиться к человеку? Батюшка ответил одной фразой: с благоговением! Сквернословие тем и ужасно, что кощунственно сводит жизнь каждого человека к работе определенных частей тела. Это сейчас модная теория у ряда психологов, и, может быть, язык, который называют и домом бытия, и исповедью народа, как раз и выражает то кощунственное и богохульное поветрие, что овладело душами людей. Так быть не должно. Это недостойно человека. Человек открывается только взгляду благоговейного.

Архимандрит Савва Мажуко, насельник Свято-Никольского мужского монастыря города Гомеля