Газовая атака немцев и личная ненависть Сталина. Рассказываем о Михаиле Зощенко

Детские рассказы — нравоучительные, но без занудства. Смешные рассказы и фельетоны. Южный сочный юмор на мрачной петербургской почве. 125 лет назад, 9 августа 1894 года, родился Михаил Зощенко. Как он попал на фронт, почему стал известным и чем вызвал ненависть Сталина — в нашем материале.

Фронтовик, который воевал в Беларуси

«Двадцатое июля. Я стою в окопах и с любопытством наблюдаю развалины местечка. Это — Сморгонь. (…). Это знаменитое местечко, откуда бежал Наполеон, передав командование Мюрату… Сняв френч, пишу письма. Уже около часа. Надо ложиться. Я хочу погнать вестового. Но вдруг слышу какой-то шум. Шум нарастает. Я слышу топот ног. И звяканье котелков. Но криков нет. И нет выстрелов. Я выбегаю из землянки. И вдруг сладкая удушливая волна охватывает мня. Я кричу: „Газы! Маски!“. И бросаюсь в землянку. Там у меня на гвозде висит противогаз. Свеча погасла, когда я стремительно вбежал в землянку. Рукой я нащупал противогаз и стал надевать его. Забыл открыть нижнюю пробку. Задыхаюсь. Открыв пробку, вбегаю в окопы. (…).

Мне нехорошо… Я проглотил много газа, когда крикнул: „Маски!“… В бинокль гляжу в сторону немцев. Теперь я вижу, как они из баллонов выпускают газ. Это зрелище отвратительно… Я приказываю открыть огонь по этим мерзавцам… Хотя понимаю, что вреда мы принесем мало, расстояние полторы тысячи шагов… И вдруг я вижу, что многие солдаты лежат мертвые. Их — большинство… Опираясь на палку, я иду в лазарет. На моем платке кровь от ужасной рвоты».

Это фрагмент из повести Михаила Зощенко «Перед восходом солнца», который рассказывает о событиях 1916-го. За два года до этого началась Первая мировая война. Тогда будущий писатель, студент юрфака питерского университета, оставил учебу. Он окончил ускоренные четырехмесячные курсы военного времени, был произведен в прапорщики и отправлен на фронт. Последний к тому времени стоял на территории Беларуси.

За день до трагедии Зощенко предупреждал начальство о возможной атаке, но его не услышали. В результате поручик получил сильное отравление и был доставлен в госпиталь. Кстати, заведовала им Александра Толстая, дочь великого русского писателя.

После лечения Зощенко был признан больным, но отказался от службы в запасном полку и вернулся на фронт в свой полк.

Службу он был вынужден оставить в феврале 1917 года — в чине штабс-капитана, имея пять орденов. Но при этом являясь нездоровым человеком с пороком сердца.

«Переменил двенадцать городов и десять профессий»

После революции началось время странствий. «За три года я переменил двенадцать городов и десять профессий… Я уехал в Архангельск. Потом на Ледовитый океан — в Мезень. Потом вернулся в Петроград. Уехал в Новгород, во Псков. Затем в Смоленскую губернию, в город Красный. Снова вернулся в Петроград… Я был милиционером, счетоводом, сапожником, инструктором по птицеводству, телефонистом пограничной охраны, агентом уголовного розыска, секретарём суда, делопроизводителем. Это было не твёрдое шествие по жизни, это было — замешательство», — писал Зощенко в повести «Перед восходом солнца».

В 1922-м он дебютировал в печати, а вскоре его рассказы стали необыкновенно популярными.

— Вспомним, как действовал Зощенко на современников. Это был гомерический хохот, цитирование наизусть, вырывание свежего номера «Смехача» или «Бегемота» из рук счастливца-подписчика, — писал Дмитрий Быков.

Зощенко нашел собственную необычную манеру: он отказался от авторского голоса и дал слово своим героям — полупролетариям, мещанам, которые вышли на первый план и стали новыми читателями.

По мнению Дмитрия Быкова, основу словаря Зощенко «составляет вовсе не канцелярит первых лет советской власти», а «речь мещанина — это прежде всего ложные красивости, усвоенные из паралитературы, кинематографических титров и рекламы, из душераздирающей бульварщины и газетных отчетов о происшествиях». И в этой лексике, как считает Быков, одна из причин невероятной популярности писателя в довоенные годы:

— Разгадка, видимо, в том, что Зощенко был по-настоящему понятен только читателю — хотя бы и самому непросвещенному, — который помнил прежнее время или по крайней мере прежнее словоупотребление; только тому, для кого его знаменитый сказ (…) был не только замечательной имитацией новой речи, но и свидетельством разложения старой. Обыватель, который зачитывался рассказами Зощенко, воспринимал подтекст, нам уже недоступный: для нас эта речь — норма, (…). Зощенко вызывал восторг у интеллигентного читателя и ненависть у властей именно тем, что каждым своим словом свидетельствовал о прежних временах, напоминал о них, (…).

«Звезда» и «Ленинград»

Впрочем ненависть властей пришла не сразу. В 1939-м он попал в список 172 писателей, удостоенных ордена Трудового Красного Знамени (выше был лишь 21 счастливчик, получивших орден Ленина). В годы репрессий это была своеобразная охранная грамота. Жаль, действовала она недолго.

В 1943 году журнал «Октябрь» начал публиковать уже упомянутую повесть Зощенко «Перед восходом солнца». В ней он окончательно заговорил «своим» языком. Писатель поставил перед собой цель — понять причины и истоки собственных неврозов. А для этого — обратиться к молодости, юности и детству.

— Зощенко изумительно писал о себе, своих отношениях с женщинами и о женщинах вообще. В этом он был правдив до конца. Трудно представить, что кто-то мог бы писать откровеннее. (…). «Перед восходом солнца» Зощенко печатал во время войны и его «самокопание» привело Сталина в бешенство. Он полагал, что в военное время мы должны кричать только «Ура!», «Долой!» и «Да здравствует!»… Так Зощенко был объявлен гнусным, похотливым животным, у которого нет ни стыда, ни совести, — вспоминал композитор Дмитрий Шостакович.

Эту мысль подтверждает и Дмитрий Быков.

— Личного негодования Сталина удостаивались считаные единицы. Прорабатывали всех, но только Платонова Сталин назвал сволочью (в заметках на полях хроники «Впрок»), а про Зощенко сказал: «Пусть катится ко всем чертям».

Но во время войны Зощенко еще «легко» отделался. Повесть «просто» разгромили в печати.

Вскоре стало понятно, что Великая Отечественная война вызвала в обществе надежды на идеологические послабления. В ответ власти стали незамедлительно закручивать гайки, и объектом критики был выбран именно наш герой.

В августе 1946 года секретарь ЦК ВКП (Б) и член Политбюро Андрей Жданов, один из ближайших соратников Сталина, выступил с докладом «О журналах „Звезда“ и „Ленинград“».

— Наиболее грубой ошибкой журнала «Звезда» является предоставление своих страниц для литературного «творчества» Зощенко и Ахматовой. Я думаю, что мне нет нужды цитировать здесь «произведение» Зощенко «Приключения обезьяны». (…). Смысл этого «произведения» (…) заключается в том, что он изображает советских людей бездельниками и уродами, людьми глупыми и примитивными. Зощенко совершенно не интересует труд советских людей, их усилия и героизм, их высокие общественные и моральные качества. Эта тема все него отсутствует. Зощенко, как мещанин и пошляк, избрал своей постоянной темой копание в самых низменных и мелочных сторонах быта. Это копание в мелочах быта не случайно. Оно свойственно всем пошлым мещанским писателям, к которым относится и Зощенко, — заявил Жданов.

Доклад партийного идеолога лег в основу партийного постановления «О журналах „Звезда“ и „Ленинград“». Журнал «Ленинград» был закрыт, прошла кадровая чистка (как в литературных изданиях, так и в сфере идеологии). Но объектами кампании были выбраны только два человека.

— Вся кампания по уничтожению журналов «Звезда» и «Ленинград» в конце концов вылилась в дискредитацию Ахматовой и Зощенко — по ним, как говорила Ахматова, страна-победительница проехала танками. И не то чтобы в это время было не из кого выбирать — кое-кто уцелел в тридцатые, да и новая поросль добавилась после войны; но для показательной гражданской казни — с полным запретом на любые литературные заработки, длившимся по крайней мере год, — выбраны были эти двое, — писал Дмитрий Быков.

В постановлении ЦК указывалось, что «предоставление страниц „Звезды“ таким пошлякам и подонкам литературы, как Зощенко, тем более недопустимо, что редакции „Звезда“ хорошо известна физиономия Зощенко и недостойное поведение его во время войны, когда Зощенко, ничем не помогая советскому народу в его борьбе против немецких захватчиков, написал такую омерзительную вещь, как „Перед восходом солнца“».

Почему же Зощенко попал под каток истории?

— В его автобиографических рассказах увидели ту самую человечность, с которой железный век боролся наиболее бескомпромиссно. И пошлость увидели — и правильно сделали, потому что в гимназических попытках самоубийства, в бесчисленных увлечениях, в любовании собой, штабс-капитаном, — эта пошлость есть. Но она человечна, жива, убедительна, — это-то и не прощается, — предполагал Дмитрий Быков. — В его книге увидели, разумеется, манифест борьбы — но не с болезнью, а со всем живым, что в нем было; и пусть бессознательно — но разозлились именно на это. Идет война народная, священная война, а он пишет совершенно не про то! Нужны сверхлюди — а он вытаскивает на поверхность и с великолепным мастерством, с нескрываемой силой описывает все то, что делает людей людьми! Топтать немедленно.

«Я был бы против того, чтобы восстанавливать Зощенко. Мы в свое время исключили его из союза правильно»

В начале 1950-х перед Зощенко забрезжила надежда на реабилитацию. Ранее в Союзе писателей была восстановлена Ахматова, и он обратился к коллегам с той же просьбой. За него заступились Вениамин Каверин и Всеволод Иванов. Но литературные функционеры отложили рассмотрение этого вопроса и вернулись к нему только после смерти Сталина.

Вождь всех народов умер, но страшная гнетущая атмосфера осталась. Лучше всего ее передает стенограмма, которая зафиксировала обсуждение дела Зощенко в Союзе писателей. Вопрос был в следующем: восстанавливать ли его или принимать заново.

«Я был бы против того, чтобы восстанавливать Зощенко. Мы в своё время исключили его из союза правильно, исключили за серьезные ошибки. (…). Я бы Зощенко принял в союз на основании произведений, написанных им за эти годы, с 1946 г. по 1953 г., среди них и партизанские рассказы (это первое, что он опубликовал). Это не очень сильно художественно, но это очень честная попытка стать на правильные позиции, — говорил Константин Симонов.

«Мы его исключили из Союза. Прошел какой-то срок, он поработал, показал себя как человек не бесполезный, и мы считаем возможным, чтобы он был в нашей организации, не восстанавливая его, а вновь принимая на общих основаниях, как старого литератора», — утверждал Анатолий Сафронов.

Напомним, речь шла о живом классике русской литературы, которого читают до сих пор. Симонова еще помнят как автора лирического шедевра «Жди меня». А вот Сафронов давно и окончательно забыт.

Точка зрения Симонова и Сафронова победила. Зощенко приняли в Союз писателей как новичка.

«Теперь это труп, заколоченный в гроб. Даже странно, что он говорит»

Но уже в следующем году в СССР приехали английские туристы, и власти отправили на встречу Зощенку и Ахматова. Прозвучал вопрос: как они относятся к постановлению 1946 года. Поэтесса ответила, что согласна с ним (ее сын, будущий знаменитый историк Льве Гумилев находился в заключении).

Существует легенда, что ответ Зощенко был следующий: мол, он русский офицер, имеющий боевые награды, не может согласиться с критикой. Лидия Чуковская написала по горячим следам в дневнике: «Михаил Михайлович ответил, что сначала постановление поразило его своей несправедливостью и он написал в этом смысле письмо Иосифу Виссарионовичу, а потом он понял, что многое в этом документе справедливо…».

Как бы то ни было, начался новый этап травли, в которой приняли участие многие коллеги Зощенко. Он отказался каяться и заявил на собрании писателей:

— Я могу сказать — моя литературная жизнь и судьба при такой ситуации закончены. У меня нет выхода. Сатирик должен быть морально чистым человеком, а я унижен, как последний сукин сын… У меня нет ничего в дальнейшем. Ничего. Я не собираюсь ничего просить. Не надо мне вашего снисхождения (…), ни вашей брани и криков. Я больше чем устал. Я приму любую иную судьбу, чем ту, которую имею.

Из журналов стали возвращать его рассказы, которые больше не хотели печатать.

— Выглядит он просто страшно, худой, изможденный, сердце сдает до того, что по утрам страшно опухают ноги, ходит еле-еле, медленно, с трудом…, — писала в письме его жена Вера Зощенко.

В последние годы Корней Чуковский всячески пытался поддержать Зощенко и пригласил его на один из вечеров, где собиралась советская культурная элита. Запись в его дневнике от 30 марта 1958 года показывает, что сделала советская система с человеком, которого, казалось бы, еще недавно читал весь СССР:

«В столовой накрыты три длинных стола и (поперек) два коротких, и за ними в хороших одеждах, сытые, веселые лауреаты, с женами, с дочерьми, сливки московской знати, и среди них — он — с потухшими глазами, со страдальческим выражением лица, отрезанный от всего мира, растоптанный.

Ни одной прежней черты. Прежде он был красивый меланхолик, избалованный славой и женщинами, щедро наделенный лирическим украинским юмором, человеком большой судьбы. Помню его вместе с двумя другими юмористами: Женей Шварцем и Юрием Тыняновым в Доме искусств, среди молодежи, когда стены дрожали от хохота, когда Зощенко был недосягаемым мастером сатиры и юмора, — и все глаза зажигались улыбками всюду, где он появлялся.

Теперь это труп, заколоченный в гроб. Даже странно, что он говорит. Говорит он нудно, тягуче, длиннейшими предложениями, словно в труп вставили говорильную машину — через минуту такого разговора вам становится жутко, хочется бежать, заткнув уши».

Лишь в июле 1958 года после долгих хлопот Зощенко назначили персональную пенсию республиканского значения. Но успел получить ее лишь один раз. 22 июля 1958 писатель умер от острой сердечной недостаточности.