«Беражы, Надзянятка, мой раман...»
«Беражы, Надзянятка, мой раман...»
100 лет Сымону Барановых
Не могу спокойно смотреть на это изображение... Фото из личного дела «врага народа», сделанное в 1936 году в минской тюрьме. Анфас, профиль... Конечно, тюремщики старались, чтобы на таких фотографиях подследственный выглядел более–менее прилично. Но этот узник так избит и измучен, что скрыть это невозможно...
А ведь недавно молодой поэт, приехавший из провинции, увидел этого человека таким: «Ага, вось выйшаў з Дому пiсьменнiка чалавек у белым вясеннiм касцюме, з пухлай, трохi звiслай набок шчакой, блiснуў пры ўсмешцы залатым зубам, мне сказалi — гэта Сымон Баранавых, рэдактар часапiса «Беларусь калгасная». Я прачытаў ужо ягоную аповесць «Чужая зямля», i мне яна спадабалася. Я ўжо абагаўляю яго».
Да, Сымон Барановых был авторитетом, хотя кое в чем молодой поэт ошибся — работал не редактором, а ответственным секретарем журнала. В свое время и он приехал из деревни — простой паренек, бывший батрак, одаренный талантом... Для таких в новой советской стране были открыты все возможности. После службы в Красной Армии — пришлось повоевать с белополяками — Сымон стал председателем сельсовета, заведующим избой–читальней, потом — рабфак... Заявление о приеме выглядело так: «Я сын селянiна, служыў тры гады ў Чырвонай Армii, цяпер у пераменным складзе 2–й дывiзii, пастаянна працую на гаспадарцы свайго бацькi, у якога гаспадарка складаецца з сямi дзесяцiн зямлi, аднаго каня, трох штук дробнай жывёлы. Усяго членаў сям’i сем чалавек.
Прашу камiсiю ВНУ звярнуць на маю просьбу належную ўвагу як сапраўднаму бедняку, якi iмкнецца прынесцi плады карысцi для нашага Саюза, для якога я шчыра хацеў бы iсцi наперад...» Поэт Микола Хведорович, который тоже учился на рабфаке, вспоминал: «Як сёння, бачу Сымона Баранавых у палiнялай гiмнасцёрцы, на якой яшчэ не паспелi выцвiсцi чырвонаармейскiя пятлiцы, у доўгiм кавалерыйскiм шынялi, якi ён надзяваў пры любым надвор’i».
Сымон активно включается в культурную жизнь. Интересно, что многие прочили ему карьеру артиста, — так здорово выступал. Но главным стала литература. Барановых поступает на литературно–лингвистическое отделение педфака БГУ... Вместе с Сымоном учились Кондрат Крапива, Анатоль Вольный, Петрусь Бровка, Петро Глебка, Ян Скрыган, Кузьма Чорный, Максим Лужанин, Сергей Дорожный, Алесь Дудар, Алесь Звонак и другие — молодые, талантливые... Новая жизнь казалась сказкой, несмотря на голод и разруху. В своем рассказе «Бора Нохiмчык» Сымон Барановых так опишет картинку этого нового мира: «Над галовамi тысяч людзей адыходзiлi то ўперад, то назад — аэрапланы. Яны зусiм лёгка i бесклапотна давалi нырца ў шкляным i глыбокiм паветры: кулём кулялiся цераз галаву — як качка цi гусь — пакiдаючы на сваiм пер’i кроплi крыштальнай расы».
И фамилия была новая... Изначально–то Сымон был, как и предки, — Баран. Во время службы в армии фамилия стала более благозвучной: Баранов. Но когда Сымон собрался в писатели, решил фамилию изменить на более оригинальную... Пришел к другу, Яну Скрыгану, который с юности отличался тончим чувством языка. Скрыган посоветовал:
— Хiба ты забыўся, як у вас на сяле гавораць? Ты цяпер вучышся ў Мiнску. А калi прыедзеш дадому, то суседзi скажуць: «У Якава Баранавых сын жа ў госцi прыехаў». Так цi не? Гэта значыць, не хто прыехаў, а чый сын прыехаў. У аснове прозвiшча ляжыць сям’я, гняздо, зборнасць, гурт.
Сымон согласился, так и появился в белорусской литературе прозаик Барановых. Любопытно, что, когда в 1935 году его рассказ «Прысады» напечатал виленский журнал «Калосьсе», редакция сопроводила публикацию предисловием: «Хоць iдэолёгiя калгаснага ладу, выражаная ў «Прысадах», ёсьць нам чужая, друкуем тут гэты твор дзеля яго мастацкае вартасьцi i пазнаямленьня чытача з даволi выдатным беларускiм пiсьменьнiкам». Особенно популярной была повесть Сымона Барановых для детей «Пастка». Не был чужд писатель и экспериментов: тогда многие «маладнякоўцы» пытались достичь необыкновенной образности. Как вам: «Месяц глыбей запусцiў у чорнае неба свае клыкi, больш сярдзiтым зрабiўся. Як дзiкi кабан, наставiўшы хiб, хацеў рынуцца i распароць адвiслы жывот чорназорнаму небу — парадзiсе ваўчынцы, хацеў ранiць яго аж да самай крывi».
Потом подобные эксперименты назовут упадничеством и буржуазным влиянием. Но Барановых, по свидетельству критиков, «болезни литераторского роста» преодолел, по уровню таланта его ставят вровень с Мележем... И тема у них была одна. Вот только своих «Людзей на балоце» Барановых дописать не успел.
Чтобы понять, чем жили писатели того времени, достаточно почитать хронику событий...
1932 год. Выходит первый номер журнала «Беларусь калгасная» — Барановых в редколлегии. В октябре бригада писателей — Я.Купала, М.Лыньков, С.Барановых и другие присутствуют на торжественном открытии Днепровской электростанции. А 1 января 1933 года в газете «Лiтаратура i мастацтва» появляется статья Н.Кабакова «Агонь па праявах буржуазнага нацыяналiзму», огонь ведется по импрессии С.Барановых «Матчын сын». 6 февраля состоялось расширенное заседание оргкомитета Союза писателей, посвященное рассмотрению националистических ошибок в литературе. 10 февраля в «ЛiМе» публикуется статья корреспондента «Правды» А.Давидюка «Пад фальшыва–нацыяналiстычным сцягам» (вылазкi нацыяналiстычных элементаў у лiтаратуры — «Сын мацеры» (видимо, тот же «Матчын сын». — Л.Р.) С.Баранавых, «Журавiны» I.Нiкановiча)». 10 февраля выходит постановление оргкомитета ССП БССР «Аб класава–варожых выпадках на фронце беларускай савецкай лiтаратуры», и в тот же день в «ЛiМе» — покаянная статья С.Барановых «Пра маю вялiкую памылку».
Писатель Рыгор Релес рассказывал о писательских собраниях: «Помню, как один «пiсьменьнiк» говорил на полном серьезе: «Ну, хлопцы, давайце будзем ворагаў раскрываць!» И, что самое ужасное, — раскрывали ведь! Планомерно, по разнарядке: сколько надо — столько и раскрывали.
Вспоминается в связи с этим случай, когда в качестве «новой жертвы» был выбран поэт Сымон Баранавых. Его начали за что–то там клеймить, называть врагом народа, абсолютно не обращая внимания на оправдания. Но тут за него заступился Купала: «Таварышы, давайце апошнi раз паслухаем, што скажа Баранавых. Мне падаецца, што зараз ён павiнен сказаць праўду!» Сымон Баранавых еще раз повторил то, что говорил до сих пор. Тогда снова поднялся Янка Купала: «Вось бачыце, ён сказаў праўду!» В тот раз Барановых оправдали.
Купала и Барановых были близкими друзьями. В «Докладных записках о состоянии и положении литературы и искусства» за ноябрь 1932 — февраль 1933 гг., составленных Л.Бенде, излагается о националистических настроениях творческой интеллигенции, выявившихся в ходе подготовки к 50–летнему юбилею Купалы: (орфография оригинала. — Л.Р.) «Баючыся, што пiсьменнiкi–камунiсты юбiлей «зкомкаюць», — пiсьменнiкi Баранавых i Броўка — узялi iнiцыятыву арганiзацыi юбiлею на сябе i яе з уздымам ажыцьцяўлялi: хадзiлi па рэдакцыях газэт, дагаварвалiся пра асьвятленьне юбiлею ў друку, заказвалi артыкулы i г.д. Уся ж соль шкоднасьцi ў тым, што i Баранавых, i Броўка кожнае мерапрыемства «пагоджвалi» з Купалай, заяўляючы: «мы, бачыце, вас шануем» — хай каму i не ўпадабаецца, а ваш юбiлей Беларусь адствяткуе».
Но сломали и Янку Купалу... И в 1933 году ему пришлось публично выступить с критикой злополучной импрессии «Матчын сын» своего друга... А ведь импрессия была о нем, о Купале, написана к его юбилею!
25 марта 1937 года на писательском партсобрании заместитель председателя Союза писателей Андрей Александрович заявляет: «Жылуновiч — Цiшка Гартны — гэта закончаны, закляты вораг беларускага народа; Зарэцкi працягваў тыя ж самыя iдэi, што i Жылуновiч. Сымон Баранавых — кулак, юродзiвы бандыт...»
Никто не мог уйти от судьбы. Барановых арестовали 4 ноября 1936 года, по одному ордеру с Валерием Моряковым, Михасем Зарецким и Анатолем Вольным. По иронии судьбы он попал в одну камеру с Тишкой Гартным и Мойсеем Седневым, тем самым юным поэтом, который когда–то у входа в Дом писателей рассматривал мэтра Барановых и почти обожествлял его. Как вспоминал Седнев, «на допыты цягаюць дзень i ноч, i б’юць... Ц.Гартны звар’яцеў. Вяртаючыся iз допытаў, ён хаваўся пад лаўку й цiха, спалохана шаптаў: «Божа мой!.. Я хацеў забiць Сталiна?».
Сымон Барановых надеялся, что власти примут во внимание его творческий потенциал. В письме к жене он пишет: «Шкада маладых год жыцця, шкада дарагой свабоды... I за што гэтыя пакуты? Не сумуй, што так далёка заеду ад цябе». И там же, в расчете на «постороннего читателя»: «На Калыме, кажуць, жывуць не дрэнна... Я да гэтага часу не ведаю, каму «трэба» было арыштоўваць чалавека, якi горла перагрызе любому ворагу за маю, дарагую мне, савецкую ўладу... Тое, што я спазнаў у жыццi, — нiхто не раскажа, нi адна кнiга... Калi б я мог вярнуцца да сваёй лiтаратурнай працы — я мог бы напiсаць эпапею...»
Собственно говоря, Барановых «повезло» — его не расстреляли, как Морякова, Зарецкого и Вольного. «Всего лишь» осудили на 10 лет лагерей.
Барановых особенно беспокоится о недописанном романе «Калi ўзыходзiла сонца». Уже с Колымы он шлет жене Надежде Ивановне письмо: «Напiшы, як жывуць Пятрусь, Якуб, Янка, Кузьма? Што новага напiсалi яны? Якiя п’есы iдуць у тэатрах?.. Беражы, Надзянятка, мой раман. Я калi–небудзь яго дапiшу. У мяне вельмi многа задум».
Сымон Барановых умер на Колыме в 1942 году. Обстоятельства его смерти неизвестны.
Рукопись недописанного романа чудом уцелела. Надежде Ивановне удалось ее сохранить во время оккупации, и роман был напечатан в 1957 году, после того как Сымон Барановых был реабилитирован.
Автор публикации: Людмила РУБЛЕВСКАЯ