Майк Тайсон: «Это объективно – я свинья»
В интервью Details.com один из величайших боксеров мира Майк Тайсон сделал откровенные признания о своей жизни, рассказав о погибшей дочери, радикальном вегетарианстве, марихуане и моменте в детстве, который определил всю его дальнейшую судьбу.– 20 лет назад вы были одним из самых известных людей планеты. Есть ли большой план на второй акт?– Первый этап моей жизни был большим сгустком эгоизма. Один большой сгусток подарков себе и людям, которые этого по большому счету не заслуживали.
Теперь мне 44, и я понимаю, что всю свою грёбаную жизнь я потратил зря. «Величайший человек на планете?». Я не был и половиной того, кем себя представлял.
Так что если сейчас и есть какой-то план, то заключается он в том, чтобы отдавать, – бескорыстие, забота о людях, которые этого достойны. Потому что думаю, что я свинья. У меня есть это необъяснимое качество – смотреть на себя в зеркало и говорить: «Ну и свинья. Ты чертов кусок дерьма».
– Звучит тягостно.
– Нет, совсем нет. Это объективно: я свинья.
Вот почему для меня очень сложно, когда люди проявляют ко мне низкопоклонство и любовь. Я просто чувствую себя грязным.
Эти люди хотят обнять меня, потрогать – и я чувствую что-то вроде «уберите свои чертовы руки от меня». Я чувствую их энергию – и там нет ничего, кроме разврата и убийства. Это не значит, что они обязательно являются плохими людьми. Это значит, что они сделали что-то плохое и это можно почувствовать.
Мне приходится идти в душ, чтобы смыть с себя всё это, прежде чем я смогу дотронуться до своих детей. А уж после того как я потерял свою четырехлетнюю дочь, тогда я осознал, что хочу просто служить людям. Я должен помогать.
У меня должно быть что-то, в конце концов, что я могу предложить людям в этом мире.
– Вы думаете, что тем, кто прошел через подобную трагедию с потерей ребенка, это как-то помогло?
– У меня очень смешанные чувства по этому поводу. Иногда мне казалось, что я потерял веру, и в глубине моей души зарождалось чувство, что другие люди должны быть мертвы, а моя дочь должна быть здесь. Но тогда я понимаю, что должен что-то делать, пытаюсь уйти в работу, и ситуация становится немного лучше.
Стараюсь быть мужчиной, не просто кем-нибудь, а настоящим, б…ь, мужчиной и что-то из себя представлять. Я обязан делать это ради моей дочери.
И это так иронично: я устроил чрезмерно пышные похороны, и счета врачей были астрономическими. Всего получилось что-то вроде 200 тыс. долларов. И я не потратил ни цента из этих денег. Все это финансировалось благодаря пожертвованиям, и я думаю, что не стоил всего этого.
– Какова ситуация с деньгами сейчас?
– Не знаю. Думаю, все в порядке. Я живу в хорошем доме, в элитном районе, но все это не имеет никакого значения. Моя жизнь теперь другая. Иногда я себя даже не узнаю.
Я тут ездил в Браунсвилль с ребятами, которые снимают обо мне реалити-шоу, они делают сюжет о моем детстве, а там все так изменилось… Везде камеры наблюдения, ранее заброшенные дома, которые сейчас стоят миллионы, и вот я думаю: «Вся моя жизнь, должно быть, один большой обман, потому что не осталось ничего, что напоминало бы о моем детстве».
Вот я вижу белую женщину, ух ты! Когда я был ребенком, ее бы ограбили, изнасиловали и оставили умирать. На обочине. Это на самом деле очень странный сценарий, и мне просто хотелось плакать. Кто я? Где мое наследие?
– Что вы почувствовали, когда осознали, что та жизнь, которую вы вели с 12-летнего возраста, подошла к концу? Было ли это откровением? Освобождением?
– Это всего лишь простой вопрос смирения. Если вы до сих пор не пришли к этому, жизнь обязательно подошлет в ваш адрес это чувство.
Жизнь меня очень сильно потрепала, и это все еще борьба, но на этот раз я намерен драться до конца.
– Говорят, что вы стали радикальным вегетарианцем.
– Ну да, уже восемь месяцев я придерживаюсь вегетарианства. И вы не поверите, как много энергии я получаю. Не знаю, сколько это может еще продлиться, но это словно взрывы энергии. Очень мощно.
– Это энергия мира?
– Ох, не знаю, смогу ли зайти так далеко. Не думаю, что этого времени достаточно, чтобы добиться этого дзен-дерьма.
– Это значит, что всю оставшуюся жизнь вы собираетесь провести без шоколадных батончиков?
– Может, и так. Я весьма, черт возьми, экстремален.
– Даже ни одного батончика Baby Ruth (популярный шоколадный батончик в США – прим. «Газеты.Ru»)?
– О, чувак, это самое лучшее. Шоколад и орехи… Нет. Например, после крошечного кусочка мяса я просыпался и дико блевал. Боль была ужасная. И я все понял.
– Как-то вы упоминали, что первый раз подрались из-за голубей, которых вы разводили.
– Гэри Флауэрз. Взял одну из моих птичек и [показывает, как скручивают голову]. Засранец.
– Именно тогда вы и поняли, что являетесь бойцом?
– Тогда я понял, что мне нравится быть актером, играть на публику. Все вокруг кричали, хлопали. Было приятно выиграть, нанести пару ударов, но еще приятнее было слышать, как все аплодируют.
И я жил с этими аплодисментами все те годы, но сейчас могу оставить их позади. Сейчас от тех хлопков я чувствую только негативную энергию.
Я просто знаю, что для меня в этом нет ничего хорошего, и что я не хочу больше так жить. Хочется просто перевоплотиться.
– Перевоплотиться во что?
– Не знаю. Я только знаю, что не должен быть здесь. Я должен сидеть в тюрьме за убийство. Я уже должен быть мертв, болеть СПИДом или еще что-то такое.
– Никогда не думали, что доживете до 40?
– Я никогда не думал, что дотяну до 25, чувак. Люди просто должны любить друг друга, лучше заботиться друг о друге. Я не знаю о всех этих дзен-штуках, следующих жизнях. В моем сердце все еще горит огонь – и он жжется, чувак.
Но я не хочу, чтобы меня неправильно поняли. Я не пацифист и никогда им не был. Я все еще злюсь, кричу. Я могу говорить о смирении, но я не монах. Я имею в виду, что если ты говоришь, что пришел к смирению, то ты сам себе противоречишь.
– И та борьба была очень публичной. Однажды вы сказали, что будто чувствуете себя голым.
– Без сомнения это так. Моя жизнь подобна торнадо, долбаному урагану. Я словно голое торнадо, мчащееся сквозь город и оставляющее за собой огромные разрушения. И когда, наконец, все кончено, словно наступает утро – и ты протрезвел и думаешь: «Что здесь, черт возьми, произошло»?
– «Где был, что делал?»
– (Смеется) Парень, ты знаешь, о чем я. Именно так.
– Вы когда-нибудь принимали медикаменты в боксерской карьере?
– Ступал я по той дорожке. Думаю, я был самым «медикаментозным» боксером в истории спорта. Если я собирался что-то принять, я просто курил косячок. Я боролся таким образом с травмами. И еще это мое проклятое эго…
– Ваши соперники всегда выглядели испуганными перед стартовым гонгом. Гордые боксеры в лучшей форме – Тревор Бербик, Майкл Спинкс, Донован Раддок, Фрэнк Бруно, даже Ларри Холмс – просто становились малюсенькими в момент, когда встречались с вами взглядом. Было похоже на колдовство.
– В этом нет никаких сомнений. Устрашение – ключевой момент в искусстве войны, и оно полностью легально. Его разрешается использовать, и оно должно быть использовано.
– Но как вы это делали? Все те парни жизни положили на обучение этому искусству.
– Я просто верил. А если нет, то заставлял себя поверить.
– Поверить во что?
– Что я должен убить этого человека. И это невозможно подделать даже на сотую долю процента. Ты должен поверить так сильно, чтобы это понял твой соперник. И это еще одна важная часть искусства войны.
– Потому что каждый боксер должен иметь ту же волю, ту же нужду, тот же драйв, чтобы соперник поверил?
– Каждый боксер в истории бокса. Но такого, как я, не было. И поверьте мне, я не преувеличиваю. Только не я.
Я изучил всех боксеров в истории в доме моего менеджера в Кэтскилле, потому что все величайшие бои у него были на видео, там были все – и я все смотрел каждую ночь. И ты знаешь, в них было столько зла. Джейк Ламотта, Генри Армстронг, Кармен Базилио, Шуга Рэй – боже, он был воплощением зла. Но больше остальных Джек Дэмпси.
Все эти парни давали понять, что хотят тебя убить, и они били, били и били, и еще, без чувств, просто наносили свои удары. Особенно Шуга Рэй. Но Джек Дэмпси? Тот хотел тебя искалечить. Он не хотел убивать, он хотел, чтобы противник страдал. Ему было нужно раздробить твой глаз, уничтожить челюсти, кости.
Вот что я усвоил от мистера Дэмпси. И думаю, что сделал это очень хорошо.
– А чему вы научились от мистера Али?– Верьте или нет, со всей этой поэзией и бабочками, но у Али я научился быть подлым. Он был самым подлым боксером за всю историю. Он доказал это с Форманом, величайшим нокаутером всех времен, доказал с Фрэйзером, еще одним великим нокаутером. Али загонял соперников в ловушку и в нужный момент включался, и соперники смотрели в его лицо, а он кричал [изображает крик Али – прим «Газеты.Ru»] «Я не [наносит удар] боюсь [наносит удар] тебя, гребаный п…к. [Наносит два удара] Ты долбанный панк. Я – чертов Бог, служи мне. Я величайший. [Наносит два удара] Ты – всего лишь малец, сосунок». Никто этого не говорил, но ни один боксер не матерился так, как Али.
– Можете ли вы все уроки, которые дал вам бокс – упорство, устрашение, терпение – перенести на следующий этап жизни?
– Определенно, но подходить к этому надо с умом. В обычной жизни я не могу вести себя так же, как на ринге, постоянно находясь на пределе. В разговоре с тобой я бы сейчас был вынужден нападать, а себе бы говорил, что взломал защиту соперника. Какой в этом смысл? Еще один проломленный череп на моем счету?
– Значит, если бокс является искусством по контролю над яростью и страхом и преобразованию их в некие активы, то…
– В боксе нет ярости и страха. Если есть, то судья считает тебе до десяти.
– Но если…
– Никаких «но». Восемь, девять, десять.
– Тогда что такое дисциплина?
– Дисциплина – это значит делать то, что ты ненавидишь, но в то же время любишь больше всего на свете.
– И как вам это удается?
– (Улыбается) Дисциплинированно.
– А может ли Майк Тайсон перенести эту дисциплину на жизнь вне ринга?
– Я очень стараюсь, но это сложно. Я все еще живу в крайностях.
– Дисциплине вы научились…
– У Куса д'Амато (первый тренер Тайсона – прим. «Газеты.Ru»).
– Есть ли кто-нибудь похожий на Куса в вашей нынешней жизни?
– Я не творю себе кумиров. Я сам себе Кус. Я должен быть человеком, который охраняет того маленького мальчика, знает его лучше него самого. И этим мальчиком я все еще являюсь в то же время. Надо просто научиться защищать его чуть лучше.
– Вы должны научить его любви?
– Он должен научиться любить сам.
– Как полагаете, что стало причиной вашего первого поражения от Джеймса Дугласа в 1990 году?
– Мне просто стало все равно. Я перестал чувствовать Куса внутри себя. Все эти заголовки в прессе. Мне было плевать на бокс. А когда Дуглас поднялся после того, как я послал его в нокдаун и снова пошел на меня – во мне такой силы не было. Не было ее и когда я послал его в нокдаун.
Просто он был сильнее, он встал. Больше не вставал никто.
– Ачто на счет того печально известного боя с Холифилдом?
– Слушай, я уже больше боксом не интересовался. Я был не прав, что сделал это, да и многие другие вещи. Но это уже не имело отношения к боксу. Я просто хотел искалечить его. Мне нечего было делать в ринге. Год вне тюрьмы, 16 месяцев вне тюрьмы, уже с двумя поясами, которые надо защищать? Да мне не было никакого дела до этих поясов. Я уже спекся. Они кидают тебя, писателя и творца, в тюрьму на три года, с завязанными за спиной руками. К тому моменту бокс свое отжил.
– Так о чем вы думали, когда кусали его?
– Я не думал. Я не тренировался перед тем боем. Я был на чертовых наркотиках, возомнил себя богом. А должен был быть со своей семьей, с детьми.
– Однажды вы сказали: «Я не целюсь сопернику в голову. Я целюсь так, чтобы удар прошел сквозь нее». Брюс Ли тоже говорил своим студентам метить в цель прямо за головой оппонента.
– Ну да, и я никогда не перестану уважать Брюса, но его стиль мне никогда не импонировал. В нем слишком много показухи, даже в его реальных боях. Но такова его философия: «Ты должен быть словно вода. Самая мягкая субстанция, но в то же время самая разрушительная сила на планете». Ты должен быть одновременно слабым и сильным. Быть только сильным недостаточно. Невозможно править, если не служил. Если ты не служил королю, то как вообще можешь знать чего требовать от подданных. Это очень глубоко. Это океан. Он всю жизнь метался из крайности в крайность. Он не был неприятным парнем, а люди не любят сторонников крайних взглядов. Однако он являлся перфекционистом.
– Как и вы.
– Я зависим от идеалов. Трагедия моей жизни заключается в том, что я также зависим от хаоса. Идеальный хаос.
– Какова история татуировки с Мао?
– Я читал его книгу, пока был тюрьме. Внизу в этой дыре. Они думали, что таким образом наказывают меня – ни туалета, ни кровати. Но я сам туда засадил себя, так что у меня было время погрузиться в мысли Вождя Мао и не иметь ничего общего со всем этим тюремным дерьмом. Вещь, которая меня зацепила из его цитат: «Нет расследования – нет права говорить».
– А той, что с Че Геварой?
– Знаете, Че Гевара, физически, был девчонкой. Если бы он сейчас сюда зашел, все бы подумали, что это какой-то дистрофик. Он не был способен никому надрать задницу. Но его энергия, его харизма, это было невероятно. Что за парень он? Он был доктором, чувак. Он был тощим и хилым. И в то же время убийца? Революционер. Он вывернул себя наизнанку. Однако достали и его. А когда тот парень пришел убить его? Он уважал Че и стал колебаться, потому что Че сказал: «Ты собираешься меня пристрелить? Ну, давай, стреляй, хренов придурок».
– Сколько времени вне тюрьмы вам пришлось провести, прежде чем пришло осознание, что вы действительно свободны?
– Этого все еще не произошло. Сейчас я чувствую себя свободнее, чем когда либо, однако еще не до конца. Но это потрясающее ощущение. У меня нет денег. Я больше не гламурный парень. У меня есть друзья с деньгами, так что выглядит будто у меня тоже есть деньги, но их нет. Все те деньги, которые у меня были, забудьте о них. У меня никогда ничего не было, что может сравниться со свободой. Но всегда надо иметь кого-то, кто всегда будет на твоей стороне – будь то победа, поражение или ничья. Моя жена жила со мной в таких местах, в которых я испражняться не стал бы. Даже будучи проституткой, я бы не стал водить клиентов туда, где мы спали с женой.
– Возвращаемся в другую крайность, не так ли? Каждое утро вы просыпаетесь либо богом, либо мусорщиком?
– (Взрыв смеха) Это я! Бог или мусорщик.
– В каком состоянии вы собираетесь быть погребенным?
– Я надеюсь уйти в землю с уважением.