Где похоронен ваш прадед. Как благоустройство кладбищ может стирать историю семьи

Недавно на пресс-конференции в Мингорисполкоме директор Спецкомбината КБО Николай Ракевич, пытаясь обосновать вызывающее очень много вопросов благоустройство на Военном кладбище в Минске, долго говорил, что люди почти не ходят на кладбища, что большинство не знает, где похоронены их прадеды.

Когда стали добиваться ответа, откуда же такая статистика, он спросил: «Вот кто из здесь присутствующих знает, где похоронен ваш прадед?». И как же было приятно, когда многие журналисты подняли руку. Похвалил, но, кажется, не поверил.

Я знаю, где похоронен мой прадед. И наблюдая за историей с Военным кладбищем держу пальцы крестиком, чтобы это место не решил однажды благоустроить какой-нибудь спецкомбинат. Как же хорошо, что там пока вековые сосны и камни, и кресты, вросшие глубоко в землю. И что могила моего прадеда — под тем же самым старым памятником-камнем, что ему поставила в 1922 году еще моя прабабка, которая лежит рядом, под похожим камнем, но поставленным уже в 1970-х. Мы не меняем им памятники на новые, потому что так хотим. Единственное, что надо тому кладбищу, — просто косить траву и не давать разрастаться сорнякам.

Второй прадед похоронен неподалеку — памятник, поставленный еще во время войны. «Погиб в 1943». И за этой фразой у меня в голове — история второй прабабушки, которая за войну потеряла и мужа, и дочь, а останки родных людей собирала в подол, чтобы похоронить. Это все — история моей семьи, которую мы будем помнить до тех пор, пока сохраняются эти маркеры, зацепки за наше прошлое. Мои предки — обычные крестьяне, они жили просто, с них не писали картин, они не выкладывали селфи в интернет. Пусти туда спецкомбинат — и моей истории бы не осталось. Как не остается истории тех, с чьих памятников при благоустройстве не переносят эпитафии, которые сами по себе — примета времени.

Я думаю и о том, что моя семья почти десять лет прожила в Сибири. В Беларуси ведь много эмигрантов, правда? Нам повезло, у нас тут оставались родные, которые присматривали за нашими общими могилами. Но у нас просто большая семья, а если бы было не так? Я не знаю, что может быть страшнее, чем вернуться из поездки, затянувшейся десятилетия, и не застать могил родных. Не застать свидетелей времени твоих близких, только эти стандартные подголовники.

Прадедов по отцу я не знаю, потому что и отца своего не помню. Ему я поставила памятник, когда выросла, на другом кладбище — когда сама осознала, что надо. Хорошо, что успела раньше коммунальников. Чтобы найти на том же кладбище могилы прадедов (а потомков у них кроме меня почти не осталось) и начать за ними ухаживать, мне надо провести большую работу в семье и в архивах. Если какой-нибудь комбинат успеет добраться до пока неизвестных мне могил раньше меня — моей истории не останется. И шансов ее восстановить — тоже.

Удивляет борьба с могильными оградами. На приличных кладбищах, решили столичные коммунальники, они ни к чему. Их, говорят, когда-то стали стали ставить только потому, чтобы по могилам не ходил скот, говорят, как про деревенский пережиток. А я вам скажу, какую историю для меня тянет за собой ограда, которая обхватывает могилы моих бабушки и дедушки. Дед Петя умер в 1979-м, а бабушка Надя в 2004-м. Глядя на их общую ограду я вспоминаю, как в старости наша, тоскующая по рано ушедшему Петеньке Наденька крепко завязывала калитку ограды, уходя. «Вун сколькі ўжо баб памёрла, — с хитринкой перечисляла она имена умерших соседок. — Каб не хадзіў да іх гуляць». Бабушки нет, а мы все продолжаем завязывать калитку ограды.

Сотрудники Спецкомбината КБО говорят, что поступают по закону. Во время пресс-конференции 12 июля их поддержали и Мингорисполком, и Минкульт.

Хорошо, открываем законы, не трогая при этом даже вопрос историко-культурной ценности самого Военного кладбища. Вот закон «О погребении и похоронном деле». Он правда разрешает специализированной организации, сначала уведомив тех, кто присматривает за могилами, но не дождавшись реакции за два года, демонтировать и утилизировать памятники и ограды, степень разрушения которых исключает их ремонт и восстановление.

Как же они должны быть разрушены, чтобы это считалось непоправимым? Ответ в Правилах содержания и благоустройства мест погребения нашли волонтеры. Если надгробные сооружения разрушены полностью или частично — до состояния, когда могут упасть. А ограда — если разрушена больше чем наполовину. Как ни стараюсь, я не могу такой назвать ограду на той же могиле профессора Выдрина — ну не такая она. И про многие другие памятники и ограды, на которые указывают волонтеры, я тоже так сказать не могу.

Прокуратура признает, что демонтировали на Военном кладбище в том числе то, что надо было просто покрасить и починить. И непонятно, чем дело закончится.

Благоустройство можно было провести. Провести спокойно, не «инвентаризируя» с размаху памятники, которые еще и близко не раскалываются пополам, не повреждая ограды, которые до того были повреждены меньше. Умудриться на такой тонкой теме создать скандал и стереть столько семейных историй — это еще надо было суметь. И тут, увы, получилось.

Мнение авторов может не совпадать с точкой зрения редакции TUT.BY.