Мама из Радошковичей, у которой изъяли девять детей: "Я обещаю, что больше наказывать не буду"
«Мамочка, привет! Прости меня, я осознаю теперь, что я наделал. Прости меня, милая моя. Прости, что сердце за меня твое рвалось. […] Я даже не знаю, что со мной случилось […]», — Елена зачитывает эсэмэску, которую 13-летний сын Егор прислал ей в четверг из приюта. Елена — многодетная мама из Радошковичей, у которой изъяли девятерых детей. Она не сразу согласилась на интервью, но позже решила, кроме органов опеки, милиции и школы, люди должны услышать и ее. Женщина не отрицает: детей она наказывала, но то, что била их по 80 раз, уверяет, неправда.
Напомним, 21 марта на руке 13-летнего Егора социальный педагог Радошковичской средней школы заметила кровоподтеки. Назавтра мальчик рассказал: его и других братьев и сестер родители бьют за провинности. По словам ученика, на Пасху или в Вербное воскресенье мама обещала уйти вместе с ними к Богу. И что к ним придет смерть. Другие дети информацию подтвердили. На комиссии по делам несовершеннолетних женщина пояснила: это не она наказывает детей, а Бог. Она лишь определяет количество ударов. Сейчас шестеро детей Елены и Максима в приюте при Радошковичской школе-интернате. Трое, которым нет еще трех лет, — в больнице.
Семья Елены и ее свекровь живут в одном дворе. Встречаемся мы дома у бабушки. Собеседников трое — Елена, ее муж Максим и бабушка Татьяна Леонидовна. Они долго решают, стоит ли писать их настоящие имена. Потом говорят — нет. Эта история когда-нибудь забудется, «не нужно на детях такое клеймо ставить».
— Старшие у нас — Егор и Марина, — рассказывает Елена. — Мальчику 13, девочке — 12. Когда они подросли, проблем с ними стало больше. Возможно, это связано с возрастом, с теми, кто младше, такого нет.
Два года назад, продолжает мама, они стали замечать, что Егор обманывает. Говорил, например: «Уроки сделал», они проверять — ничего не готово. Сильно задерживался после школы. Они: «Где был? — «Он: «В музыкалке». Хотя это, уверены родители, ложь.
— Он сам недавно сознался, — продолжает Елена. — Почему? Мы люди верующие, телевизора и компьютера дома у нас нет, но в телефоне у сына есть интернет. Как-то мы залезли на его страницу — а там много матных слов. Стали с ним разговаривать, он объяснил: его заблокировали, и это пишет кто-то чужой. Но наш знакомый, который в этом разбирается, посмотрел и сказал, что Егор говорит неправду. Тогда сын во всем признался.
— А Марина?
— Марина в последнее время стала грубой, — описывает перемены в характере внучки бабушка. — Может крикнуть, обращается с мамой как с подружкой.
«Мы наказывали, но не сильно и не часто»
Не так давно, говорит Елена, она заметила в куртке у Егора сожженную газету. За то, что жег, — и наказала. Был еще случай, вспоминает Максим:
— Егор с Мариной пошли в магазин возле дома. Я их предупредил: туда и обратно. Вернулись они через полтора часа: пошли далеко без разрешения. Мне тогда надо было в ночную, и Лена с ними разбиралась… К тому моменту у нас уже накопилось…
В тот вечер, признает Елена, детей она била по попе.
— Почему у Егора руки в синяках?
— Одна рука, — поправляет Максим. — Он подставлял ее под попу, когда мама его наказывала. А тело у него нежное — чуть дотронешься, уже синяк.
— Дети говорят, их не первый раз били.
— Мы наказывали, но не сильно и не часто, — продолжает Максим. — Бывает, не слушаются, ссорятся. Мы сначала разговариваем, если не помогает, можем наказать.
— Когда маленькие были, не хотели, например, комнату убирать, — продолжает мысль мужа Елена. — Я говорю, где мой ремень. Они видят, дело не шутки, и начинают что-то делать. Но жестокости не было никогда.
— Егор говорил, его били за то, что он не так смотрел на Бога. Рассказывал, о системе наказаний, которая доходила до 80 ударов.
— Они живут в квартире, а не в частном доме, если бы что-то такое случилось, соседи бы услышали, — говорит бабушка. — Но ведь никто из них ничего не говорит. Лена у нас вообще никогда не раздражается, просто уже пришло время, когда нужно было что-то сделать.
— Но зачем детям врать?
— Им хотелось «в мире побыть»: там, где компьютеры, где курят и пьют, — отвечает Татьяна Леонидовна. — Им хотелось это познать, вот они и придумывали.
— Но разве можно придумать, что на Пасху или в Вербное воскресенье мама обещала уйти вместе с ними к Богу. И что к ним придет смерть?
— Я не знаю откуда взялась эта Пасха, — говорит мама. — Честно слово, я не знаю.
«Я набрала, поднял какой-то мальчик. Сказал, что Егор в интернате»
Синяки у Егора заметили 21 марта. На завтра с ним, Мариной и их 8-летней сестрой в школе провели индивидуальные беседы.
Из решения об отобрании детей у родителей (документ редакции предоставила семья):
«Из беседы с детьми прослеживается, что несовершеннолетние напуганы родителями: они неохотно шли на контакт с педагогом социальным, уклонялись от пояснения обстановки в семье и методов воспитания, которые используют родители, вели себя скованно, не отвечали на вопросы, связанные со взаимоотношениями между членами семьи. […] Несовершеннолетние также сообщили, что родители не выпускают их на улицу, не разрешают посещать мероприятия шестого школьного дня по религиозным соображениям. В квартиру редко пускают гостей, как из числа родственников, так и представителей церкви христиан веры евангельской».
В документе сказано, что, по словам Егора, его били родители и знакомая семьи. Мальчик предположил, что повреждения могут быть у Марины, а также Александра и Ирины — брата и сестры, к которым в последние дни также применялась физическая сила. Опрошенные сестры информацию подтвердили.
— 22 марта Егора, Марину и еще двоих детей забрали в Молодечно на экспертизу, — возвращается к тем событиям Максим. — Я поехал с ними.
Из решения об отобрании детей у родителей:
«По заключению эксперта, […] на теле несовершеннолетних (Егора и Марины. — Прим. TUT.BY) обнаружены телесные повреждения, относящиеся к категории телесных повреждений, не повлекших за собой кратковременного расстройства здоровья или незначительной стойкой утраты нетрудоспособности. У несовершеннолетних Александра и Ирины […] телесных повреждений не обнаружено».
Позже, когда семья вернулась домой, продолжают родители, папа с детьми поехал в церковь в соседнюю деревню, Егор пошел в музыкалку.
— Я сразу думала, что Егор с ними, — продолжает мама. — Потом начала звонить Максиму, хотела убедиться. Он мне присылает смс: «Егора с нами нету», а уже шел восьмой час вечера.
— Стали его по Радошковичам искать, — вспоминает тот день бабушка. — Телефон был недоступен, но через какое-то время включился. Я набрала, поднял какой-то мальчик. Ответил, что Егор в интернате, а сейчас пошел кушать. Мы поехали туда, но дежурный нас не пустил. Позже внук сказал, что стоял возле школы. Соцпедагог забрала его и на машине отвезла в приют.
Из решения об отобрании детей у родителей:
«Около 17.30 часов педагогу социальному […] поступил звонок от Егора, о том, что он ушел из дома и находится у одноклассника по причине того, что мать пообещала наказать его за то, что он рассказал о происходящем в семье. После того, как родители уехали в магазин, Егор ушел к однокласснику и позвонил педагогу социальному, домой возвращаться отказался из-за страха перед наказанием.
Вечером 22 марта, написано в документе, было решено признать детей Елены и Максима находящимися в социальноопасном положении по причине нахождения несовершеннолетних в экстремально-жизненной ситуации.
«Мне сказали, есть закон, который запрещает наказывать детей. Я же основываю жизнь на Библии»
23 марта Елену вызвали на комиссию. Фразу о том, что это бог наказывает детей, а она лишь определяет количество ударов ремнем, женщина, утверждает, не говорила.
— Они мне сказали, есть закон, который запрещает наказывать детей, — объясняет она свою позицию. — Я же больше основываю свою жизнь на Библии. Поэтому открыла телефон, нашла места в Библии, где написано, что бог не против розги, и процитировала. Я им сказала: буду наказывать, потому что это по Библии.
Затем Елена написала два заявления. Первое, что перестанет бить детей, второе — согласие на госпитализацию Егора, у которого поднялась температура.
— Мне сказали: если услышим, что вы хоть раз били ребенка, заберем детей без предупреждения, — продолжает Елена. — Потом мы жили обычной жизнью. Во вторник, 27 марта, когда я возвращалась от Егора из больницы, меня пригласили в милицию.
По словам мамы, сотрудники милиции и отдела образования, спорта и туризма Молодеченского райисполкома «дали ей решение». Торопили подписать. На ее несогласие с некоторыми пунктами, продолжает собеседница, предложили дописать: документ получила, но не прочитала.
— Я послушала и сделала, комиссия уехала, — рассказывает Елена. — Я осталась дочитывать с милиционером. И только тогда увидела: 27 числа изъять детей из семьи. «Как это?» — спрашиваю. Он отвечает: «Не знаю». А в это время комиссия приехала к нам домой, сказали мужу: жена расписалась, и ты расписывайся.
Максим поставил подпись, и детей изъяли.
— Позже мне сказали, что их изъяли бы и без наших подписей, — продолжает мама.
Из решения об отобрании детей у родителей:
«Детским врачом-психиатром-наркологом психоневрологического диспансера УЗ «Молодеченская ЦРБ» […] 26 марта был осмотрен Егор. Из предоставленной информации врача […] следует, что Егор длительно подвергался систематическому физическому и психическому насилию со стороны отца, матери и третьих лиц (проповедник-сектант, «в которого вселяется Христос», родная бабушка). Егор также пояснил, что физическому насилию, в виде избиений подвергаются и другие дети. Систему наказаний для детей ввела бабушка под руководством проповедницы-сектантки: «Сначала били палками, потом стали ремнем». […]»
— Мы иной раз наказывали, и это все со смехом, — говорит Татьяна Леонидовна. — Ну как может бабушка, любящая детей, или отец сильно наказывать? У нас нет такого зла. Если мы наказываем, то с любовью.
«Сейчас Егор звонит, просит прощения»
Семья Елены и Максима, а также Татьяна Леонидовна — христиане веры евангельской. Супруга ходит в церковь с детства, муж пришел в молодом возрасте.
Из СМС, которую 30 марта получил папа из интерната:
«Я люблю тебя, мой папа. Прости меня. Мне тяжело без твоей отцовской любви. Пап, спасибо тебе за все. Я жду тебя».
— Церковь посещаем четыре раза в неделю, — рассказывает отец. — Детей с нами ходить не заставляем, молиться — тоже. Когда становимся на молитву, кто хочет — присоединяется.
Семь месяцев назад в семье появился девятый ребенок, Елена перестала бывать на собраниях.
— У нее на руках 9 детей, — поясняет бабушка это обстоятельство. — Среди них — двойняшки, которым два года, и семимесячная малышка.
Близкие говорят: послеродовой депрессии у матери нет, и веру она не поменяла.
Сейчас шестеро детей Елены и Максима в приюте при Радошковичской школе-интернате, трое самых младших — в больнице. Телефон есть только у Егора. Старший сын и Марина в четверг в первый раз позвонили родителям.
— Егор звонит, просит прощения, — говорит бабушка. — И с Мариной я час назад беседовала. Спрашиваю у нее, как дела. А она: «Хочу домой».
— Не интересовались, почему они рассказывали о семье такие вещи?
— Нет, — продолжает Татьяна Леонидовна. — Не нужно травмировать детей. Потом они постепенно откроются. А пока Егор написал в сообщении, чтобы мы молились.
— В среду я написала заявление с просьбой разрешить нам видеться с детьми, — рассказывает Елена. — Собираем нужные документы. Сейчас нас будут проверять, смотреть, как мы меняемся.
— Елена, будете ли вы снова наказывать детей?
— Я очень люблю своих детей. Я обещаю, что больше наказывать не буду.
Пока мы беседовали, Марина позвонила маме дважды.
Мама: «Привет. Как дела?»
Марина: «Домой хочу».
TUT.BY: «А где Егор?»
Марина: «Играет в футбол».
TUT.BY: «А он хочет домой?»
Марина: «Да».