Мужество высокой пробы
Птицы будто торопились проводить весенние дни, столь щедрые на солнце и тепло. Они были далеки от того кошмара, который обрушился невидимой смертью на людей и природу. Весеннее, звонкое щебетание разносилось и в округе 4‑го блока реактора ЧАЭС в то утро — 26 апреля 1986 года.
С тех пор прошло тридцать лет, но по-прежнему слышны песенные концерты прижившихся там птиц. Отселённые тогда люди нынче постепенно возвращаются в родные места. И птицы их встречают многоголосьем.
Почти четверть территории Беларуси покрылась невидимым радиоактивным пеплом, излучающим смерть.
В середине мая 1986‑го, когда уже более года я трудился в ведомственной газете МВД Беларуси «На страже Октября», меня направили в места радиоактивного заражения. Я наблюдал и снимал на фотоплёнку работу военных, милиции и пожарных в подходах и в самой 30-километровой зоне.
Взрыв, эквивалентный тонне тротила
Нынче можно анализировать, читать информационные статьи, говорить правду о драматизме тех событий. Определить масштабы трагедии в первые дни аварии было невозможно. В голове не укладывалось, что в реакторе произошел взрыв. Конструкция надежная с точки зрения безопасности — тройное дублирование. Физики, строители, казалось бы, предусмотрели все, тем не менее — катастрофа. Взрыв, эквивалентный 0,5–1,7 тонны тротила, разрушил реактор энергоблока № 4, здание реакторного отделения и все барьеры безопасности от тонкостенных тепловыделяющих элементов до многометровых железобетонных конструкций, окружавших реактор, которые защищали людей и среду от влияния смертоносных факторов ядерно-физических процессов.
Страна бросила все силы на ликвидацию крупнейшей в истории ядерной энергетики мира аварии.
Для решения этих и других проблем правительственная комиссия приняла в мае 1986 года решение о строительстве укрытия над ЧАЭС. Из десятка проектов был принят вариант Всесоюзного НИИ проектирования энергетики, который стал генеральным проектировщиком. Научное руководство было возложено на Институт атомной энергетики им. Курчатова, производственным предприятием стало строительное подразделение Минсредмаша.
Начались беспрецедентные в мировой практике строительно-монтажные работы. Уникальность была в том, что разрушенный энергоблок представлял нагромождение (развал) бетонных и металлических конструкций, элементов активной зоны, горы материалов, сброшенных с вертолетов. Разорванный энергоблок не отвечал требованиям ни одного объекта атомной промышленности. На него не распространялись нормативные документы отрасли.
Строительство укрытия началось с восточной бетонной стены, от энергоблока № 3. Было уложено около 3.000 тонн бетона и смонтировано около 10 тысяч тонн металлоконструкций. Ежесуточно укладывали около шести тысяч тонн бетона — таких темпов мировая практика не знала.
1 октября 1986 года в 13 часов на 150‑метровую вентиляционную трубу был поднят красный флаг, символизирующий завершение строительства саркофага. Для 20 тысяч человек, участвующих в работах, это была победа.
Тогда не успели высохнуть чернила на акте правительственной комиссии о приемке укрытия в эксплуатацию, как начались разговоры о необходимости строительства второго саркофага. Такая торопливость объяснялась просто. Проектирование и строительство проводилось на основании строительных норм и правил, хотя таким требованиям оно не подчинялось. Мощные радиоактивные поля (в период строительства в перекрытиях было более 600 р/ч) позволяли работать только вслепую, дистанционно. Состояние повреждений оценивалось по фотоснимкам, сделанным с вертолетов, или по наблюдениям из «батискафа» (свинцовой кабины). Опоры возводились на развалах, поэтому их долговечность не поддавалась расчетам, проектная документация оформлялась позже, по факту.
О втором саркофаге забыли в связи с распадом СССР.
«У него приборы зашкаливало…»
Со всех концов Советского Союза люди ехали ликвидировать последствия трагедии добровольно, по зову сердца. Трудились честно, профессионально, не считаясь со временем, чаще в ущерб своему здоровью.
В те майские дни увидел отрывки из докладов пожарных.
«… Во время взрыва находился возле диспетчерской, на посту дневального. Вдруг послышался сильный выброс пара. Мы этому не придали значения, потому что подобный выход пара происходил неоднократно за мое время работы. Я собирался уходить отдыхать, и в это время — взрыв. Бросился к окну, за взрывом последовали мгновенно другие. Я увидел черный огненный шар, который взвился над крышей машинного отделения четвертой очереди… Мы оставались до конца, пока не затушили огонь. Потом спустились вниз, где нас подобрала скорая помощь. Мы были в плохом состоянии…»
«… Вода пошла на третий блок. Надо было ее откачать. А для этого подать электроэнергию. Кроме нас, этого никто не мог сделать, поэтому мы остались, хотя знали, что уровень радиации очень высокий, даже дозиметрист не мог сказать, какой именно, — у него приборы зашкалило…»
«Из центрального зала хорошо просматривалось не то зарево, не то свечение, но там, кроме «пятака» реактора, гореть было нечему. Совместно решили, что свечение исходит от реактора. Доложили обстановку выше…»
Этих ребят, наверное, уже нет в живых, но они оставили свои воспоминания о первых минутах великой трагедии. Они не поддались панике, выполняли свой профессиональный долг. Их подвиг навсегда останется в памяти.
Подвиг совершили и десятки военных вертолетчиков. Они водили транспортные винтокрылые машины к жерлу атомного вулкана, опускались над ним, зависали в радиоактивном столбе газов и сбрасывали защитные материалы. Авиаторы накрыли реактор толстым слоем песка, свинца, бора и глины. И тем самым предотвратили распространение радиации в атмосферу.
Мужество — главное качество ликвидаторов. И очень высокой пробы. К этому нужно прибавить и глубокие знания, и трезвую, здоровую обстановку в трудной, непростой ситуации, и осмысленное четкое отношение к долгу.
Дороги к Чернобылю
Я видел, как днем и ночью шли на Чернобыль колонны машин с бетоном, металлом, техникой, архисрочными грузами, предназначенными для ликвидации последствий аварии. Обеспечивали им зеленый свет, безопасность на дорогах сотрудники ГАИ и военная автоинспекция. У них были неимоверные нагрузки и испытания.
В 30‑километровую зону мы ехали из Гомеля на милицейских «Жигулях». В областном центре тыловики нас переодели в полевую форму с офицерскими погонами, соответствующими воинскому званию, снабдили индивидуальными дозиметрами. Я стал майором — как офицер запаса.
Первую остановку сделали в Хойниках. Здесь, как обычно, работали магазины, кафе, кинотеатр, предприятия, административные учреждения… В садах и огородах буйствовала зелень. Мучила не по времени майская жара, постоянно хотелось пить. Загрузили багажник минералкой — и дальше в путь. Вдоль шоссе изумрудной стеной тянулись озимые. На полях работала сельхозтехника.
Трассу у Брагина перегородили бэтээры, спецтехника. Колонна, возможно, готовилась к продвижению в 30‑километровую зону. На развилке — проверка документов. Среди автомобилей не видно было «частных» номеров.
— Движение для любого транспорта, не связанного с работами по ликвидации последствий аварии, на этом направлении закрыто, — говорили нам инспекторы ДПС старшины А. Олешкевич (Гомель) и В. Бабушкин (Могилев), — пропускаем лишь рейсовые автобусы и тех, кто едет по пропускам.
«Трудно приходится постовым, — подумалось, когда колеса наматывали радиоактивную ленту шоссе. — Только от выхлопных газов голова идет кругом. А тут еще и радиация — машины ведь тащат на себе не только безобидную грязь…».
Финишировали на КПП «Савичи». Он центральный у одноименной деревни на границе въезда в зону.
За шлагбаумом работают дозиметристы, обследуя приборами каждый автомобиль. А инспекторы ГАИ проверяют документы и отправляют на ПСО (пункт санобработки). Наблюдаем, как туда направился автобус, который вез из зоны артистов Ансамбля песни и пляски Белорусского военного округа. Пассажиры коротали время у обочины.
Хотя дезактивация трассы проведена, ее периодически поливают водой, и радиация на ней в два — четыре раза ниже, чем на обочине, все же случается, что в пути водители, разъезжаясь, захватывают грунт, и тут же уровень зараженности машины повышается. Радиоактивные частицы переносятся вместе с пылью.
Хочу отметить, что беда сплотила людей, сделала их более дисциплинированными. На дорогах резко сократилось количество ДТП, а в зоне не зарегистрировано ни одной аварии.
Будучи в Хойниках, стал свидетелем, как инспектор ГАИ остановил мотоциклиста за превышение скорости. Парень спешил в родильное отделение больницы, а в коляске сидела беременная жена. Милиционер не стал разбираться, отпустил.
В «Савичах» мы встречались со многими людьми в форме. Все они в тесном контакте спокойно, уверенно делали свое дело.
Например, четко, слаженно решало поставленные задачи белорусское подразделение химзащиты капитана Г. Скачкова, награжденного позже медалью «За боевые заслуги». Наблюдали, как воины его роты младший сержант Д. Монахов провел замер радиации грузовика и сделал на колесе пометку мелом. В это время инспектор ДПС старшина Василий Дайнеко из Бобруйска проверил документы водителя и направил машину на ПСО.
Здесь ее «взяли в свои руки» младший сержант В. Жуков, рядовые А. Ерёмин и В. Сергеев. Из шлангов ударили белопенные, упругие струи. Вечером воинов заменили их сослуживцы.
Беда одна не приходит
Более двух месяцев нет дождей. Участились пожары. Затлели торфяники в зоне отселения. Здесь же огнем заполыхали леса. В оперативном штабе, который расположился в Хойниках, мы были свидетелями его работы. Утром, уж который раз, собрано экстренное заседание. На картах уточнили места возгораний, рассчитали силы и средства для их ликвидации. Затем команды пошли в подразделения.
Когда речь заходит о здоровье человека, все остальное отодвигается на второй план. Этот неизменный жизненный закон проявился как никогда во время ликвидации последствий аварии на ЧАЭС. Индивидуальные дозиметры, которые нам выдали в Гомеле, за три дня поездок набрали около 400 млр/час. У других, находившихся вблизи реактора, эта цифра была намного выше.
Где теперь эти герои-ликвидаторы, какова их судьба? Возможно, кто-то узнает себя на снимках, откликнется, поделится воспоминаниями.
* * *
А сирень уже отцвела, приближалось лето. В опустевших селениях по-прежнему слышались птичьи голоса, а в лесах тихо умирали сосны и ели. С тех пор прошло три десятка лет, но и поныне в душе живут трагические дни мая 1986 года…
Анатолий Дроздов,
фото автора