Анна Слонимская: наше общество не готово к отмене смертной казни

Несмотря на усилия белорусских правозащитников и периодические протесты их зарубежных коллег, власти Беларуси не спешат отказываться от смертной казни: она действует и применяется. Об отмене или введении моратория на исполнение казней, как правило, говорят люди, не ведающие, что значит потерять близкого и любимого человека. Мнением родственников жертв как-то не принято интересоваться. Мы решили нарушить эту традицию.




Свое отношение к высшей мере наказания в интервью Naviny.by высказала Анна Слонимская, признанная судом потерпевшей по резонансному делу о жестоком убийстве ее мамы Татьяны Слонимской.

— Анна, до того дня, когда вашу семью постигло это горе, задумывались ли вы над проблемой смертной казни в Беларуси? Были «за» или «против»?

— Мысли, конечно, возникали, но четкого представления «я за или против смертной казни» у меня не было. Я хорошо помню разговор на эту тему с мамой. После просмотра одной из криминальных телепередач мама сказала, что человек, который забрал у родителей ребенка, не имеет права проживать свою жизнь. Мне тогда было лет 18-20, у меня нет детей и мне сложно понять родительские чувства, но у мамы была четкая позиция: человек, совершающий убийство, сам себя лишает права на жизнь.

Сегодня, размышляя об этом, я прихожу к выводу, что лично для меня это сравнимо с самоубийством. Человек, убивающий человека, убивает свою душу. Особенно если это убийство спланированное, убийство с корыстными мотивами, убийство с целью мести… Что бы не говорили про общество, воспитание, мы все живем в одном обществе, но делаем разные выборы. Для меня понятно, что нельзя забрать у человека жизнь, не поплатившись за это.

— Но есть и другие люди…

— Раньше я об этом мало думала. Мне казалось, что хорошие нормальные семьи, а у нас хорошая семья, это коснуться не может. Все эти преступления, убийства — происходят в другом мире, на другой планете, в другом обществе, которое не пересекается с твоим. Знаете, как ДТП, кого-то сбила машина, а с тобой такого быть не может…

— …И вдруг — происходит, и мир переворачивается?

— Да, мир перевернулся и одновременно ощущение жуткого падения в бездну. У меня был стереотип, что я живу в безопасном обществе. Я реально верила, что из всех постсоветских стран Беларусь самая безопасная. Я реально верила, что мне нечего опасаться, и я могу в темное время суток, ничего не опасаясь, ходить по улице. Мне уже было 26 лет, и стереотипное мышление должно было немножечко уйти, но я верила…

Потом это случилось, я стала оглядываться по сторонам и увидела, что я действительно живу в обществе опасном, живу в обществе крайне подверженном алкоголизации, живу в обществе с крайне низким уровнем образования, самоидентификации, низким уровнем гражданской позиции и ответственности. Живу в обществе с высокими иждивенческими настроениями, в обществе, где многие считают, что им кто-то всегда должен. Я даже представить не могла, что в 18 лет можно быть алкоголиком!

— Получается, что убийство мамы открыло вам глаза на наш жестокий мир?

— Прежде всего, на людей, которые ничего не боятся, не считают тюрьму чем-то плохим. Я слышала от молодых людей, которые говорили, мол, украл, ну и украл, что в этом такого! Убью, дадут лет 10, выйду через семь, паханом буду! Есть у части молодежи такие настроения. Они не боятся, что их посадят, они знают, что будет условный срок, будет условно-досрочное освобождение, амнистия. Я этой системы не знала, пока в моей семье этого не случилось. Они же начинают с малого, а потом выходят на тот уровень, когда чужая жизнь для них ничто. Другого метода воздействия на наше общество кроме смертной казни я не вижу.

Да, я сторонница смертной казни! Для себя я окончательно определилась. Я не считаю, что она должна быть огульной мерой наказания. На то ведь она и называется — «исключительная». Мне нравится американская система «трех ошибок». Она четко отражает мои взгляды. Человек оказывается перед выбором: он может ошибиться раз, два, но и общество должно защищать себя. И если ты в третий раз совершаешь преступление, то общество должно оградить себя такими мерами, чтобы этот преступник больше никогда не совершил четвертую ошибку.

— Как в вашем случае? Кулик и Лотыш, несмотря на молодость, одному 21 год, второму — 19, имели богатый криминальный опыт.

— У преступников уже была не одна судимость. У них были судимости по малолетке, потом когда были совершеннолетними, и каждый раз им прощалось. До реального лишения свободы дело не доходило. У них ясно прослеживался образ: жить хочется, а работать — нет.

— За убийство вашей мамы был наказан пожизненным заключением только Кулик. Если бы в суде только ваше слово было главным в определении наказания убийце, каким бы было это слово?

— Я и мой брат Иван — люди адекватные, мы понимали, что смертной казни не будет. Для этого преступника Кулика пожизненное заключение было максимумом. В это трудно поверить, но я наделась, что во мне к нему проснется жалость. Мне хотелось увидеть раскаяние в его глазах и услышать искренние слова. И что я увидела в зале суда! Двух закоренелых уголовников, которые в суде грубили моему брату, огрызались, бросались в клетке. А на следующий день, уперев глаза в потолок, они рассказывали, как раскаиваются, хотят создать семьи и стать полноценными членами общества. Никакого раскаяния я не увидела. Знаете, почему они якобы сожалели о случившемся?

— Почему?

— Потому что их поймали!

— А если бы не поймали, они бы снова пошли на дело и, нельзя исключать, снова бы убили. А потому такие люди жить не должны. Я правильно вас понял, Анна?

— Да. Я понимаю, что пожизненное — это было для них максимумом, и как бы там ни говорили про кровожадность родственников пострадавших, это не так. Смертная казнь — это одна из мер самозащиты общества. Знаете, пожизненное заключение в моем понимании мера странная, суть его я не понимаю. Человек ведь такое существо, которое адаптируется ко всему, и всегда находит способ выживать в любой среде, если у него будет хотя бы один шанс из миллиона выйти на свободу.

— Есть мнение, что чем мучиться на пожизненном, лучше сразу к стенке.

— Это наше с вами мнение. Потому что мы пытаемся понять, чем и как живут другие люди, умеем сочувствовать и переживать… Они не умеют, их никогда не мучает совесть. Для них это нормально — после убийства слабой женщины пойти на пикник веселиться. Такие будут выживать в любой среде, приспособятся к любой обстановке.

— На ваш взгляд, почему Кулик решился на убийство?

— Он был уверен, что его не найдут. Основная проблема у нас — слабая информированность общества не о том, почему смертная казнь это плохо и нецивилизованно, а об обратном. У Кулика не было страха перед неотвратимостью наказания, он жил, как и многие, мифом, что милиция не способна его найти. А если и найдут, так срок будет небольшим. Это заблуждение, о котором убийца узнал только во время зачитывания приговора. Вот тогда в его глазах я увидела страх.

Надо просвещать не законопослушных граждан о проблемах смертной казни, а потенциальную криминальную среду о возможностях наших правоохранителей. Есть у нас профессионалы, способные работать 24 часа в сутки и раскрывать самые запутанные преступления. Потенциальные убийцы обязаны это знать. В первые дни расследования у меня тоже были сомнения. Потом я увидела, как эффективно работает система. Ее неспособность — миф, который надо развеивать.

— Анна, что бы вы сказали нашим правозащитникам, которые ратуют за немедленную отмену смертной казни в Беларуси?

— Большинство из них ссылается на европейские ценности, особо подчеркивая, что Беларусь — единственная страна в Европе, практикующая смертную казнь. Я скажу так. Европейские ценности это — хорошо, я не раз была в Европе, мне там нравится. Но надо понимать, что ценности эти не единственные, и они не идеальны. На разных этапах своего развития эти ценности неоднократно менялись. Наверное, когда-то в их число входила инквизиция, тоталитаризм, гражданские революции, в которых гибли люди. Совсем недавно европейскими ценностями считали неприкосновенность частной собственности и личной информации.

Ценности — они ведь не статичны, они меняются, они свойственны определенному обществу, достигшему определенного уровня развития. Европа ведь к этим ценностям пришла не через прыжок на сто лет вперед. Общество не может развиваться прыжками. Необходимо осознание людей развить до понимания важности этих ценностей.

Из того что я пережила и увидела за последние полтора года я четко понимаю, что Беларусь сегодня не готова к отмене смертной казни. Увы, наше общество, что самое страшное — особенно молодое поколение, серьезно деградирует.


Справка Naviny.by

Минчанка Татьяна Слонимская без вести пропала 3 июля 2013 года. Тело 50-летней женщины с многочисленными ножевыми ранениями обнаружили 18 июля закопанным в земле в лесном массиве вблизи деревни Дворец. Добычей убийц стали автомобиль «Мазда» и золотые украшения женщины.




16 июля текущего года коллегией по уголовным делам Минского областного суда был вынесен приговор обвиняемым по делу Слонимской. Виновным в убийстве минчанки суд признал 21-летнего Евгения Кулика, ему назначено пожизненное заключение. Его приятелю 19-летнему Николаю Лотышу суд переквалифицировал обвинение с соучастия в убийстве и разбое на укрывательство следов преступления, поэтому приговор оказался более мягким — 7 лет лишения свободы, вместо затребованных обвинением 25 лет.

В деле пока не поставлена точка. Признавший свою вину Кулик приговор обжаловал, посчитав его слишком суровым. Намерение опротестовать приговор Лотышу за мягкостью наказания высказали представитель прокуратуры и потерпевшие брат и сестра Иван и Анна Слонимские.