Милиционер раскрыл канал вербовки в ДНР и получил три года

 Теперь он готов разговаривать: о милиции, тюрьме, колонии, страхе, обстоятельствах своего ареста и о защите прав людей за решеткой, пишет Белсат

Могут ли посадить милиционера единственно по заявлению, не подкрепленному доказательствами? Как это – столкнуться в колонии с теми, кого ты сам ловил на свободе? Почему методы КГБ приживаются в МВД и соседи по кабинету собирают информацию друг на друга? Ответы на эти вопросы в большой беседе Алеся Киркевича с Михаилом Куцко.

Последняя моя должность – оперуполномоченный по наркоконтролю и противодействию торговле людьми в криминальной милиции Ленинского РОВД в Гродно. Звание –лейтенант. Вел так называемую линию нравов.

В 2016-м ко мне попала оперативная информация об участии военных из в/ч 4121 в возможной вербовке сослуживцев для участия в конфликте на Донбассе на стороне ДНР. Эту информацию я дал на рассмотрение, мне поручили провести определенные действия. Параллельно там была еще одна информация – о распространении этим должностным лицом порнографии.

Моей задачей было собрать информацию и передать в компетентные органы информацию о ДНР, а по линии нравов зарегистрировать и провести проверку самостоятельно. Все это было сделано. Однако через два дня где-то все это отменили, как говорят. Я зарегистрировал первоначальный факт проверки, хотя позднее в МВД и говорили, что это фэйк.

Сябровский, кажется. Три года прошло, что-то мог забыть… По факту с порнографией был открыт так называемый глушак. То есть какое-то неустановленное лицо с аккаунта военного распространило порнографические материалы. А информация о вербовке якобы «не нашла подтверждения».

На сегодняшний момент мне неизвестно о нем. А вот в отношении меня буквально через 2-3 дня была проведена провокация работниками УВБ (Управления внутренней безопасности – авт.).

Ко мне подослали женщину, Елену Белоцкую. Она пыталась склонить меня к получению денег. Насчитали в ходе судебного разбирательства 8-9 предложений с ее стороны. Я отказывался.

О ней была информация также о распространении порногра и. Также было открыто уголовное дело. Также прекратили дело: снова распространило «неустановленное лицо» с ее аккаунта. Мол, множество людей домой приходило и имели доступ к компьютеру…

Меня оправдали касательно части с ней. Оправдали по добровольному отказу от совершения преступления. Мол, намерения взять деньги я имел, но впоследствии по неясным причинам я отказался и рассказал об этом начальству. Позже в милицию обратилась Наталья Капустинская, мол, аналогичную, как и в первом случае, сумму, 400 долларов, я принял у нее 2 августа 2016 года. Ее ко мне даже не подсылали, она написала заявление и все.

Она когда-то делала фотосессию мне и моей бывшей жене в свое время. Но я с ней не общался: не было с ней ни одного телефонного соединения никогда. Она даже суммы точно не помнила. Дала, мол, всего 400 долларов: 250 долларов и еще что-то там в евро. Во время суда я спрашивал: а как выглядят евры? Какого цвета? Что изображено? Она даже ответить не смогла. Путалась в источниках получения денег. Свидетели также путались. Ее муж сказал: 250 долларов и 150 евро. Ее друг, работник милиции, говорил, что 500-550 долларов.

Можно расценивать как захочешь, но я в совпадения не верю. Не бывает такого. Если говорить о теории вероятности, то вероятность здесь очень высока.

Суд начался в сентябре 2016 года. В первый же день, так как присутствовали журналисты того же «Белсата», суд сделали закрытым. Мотивировали тем, что в ходе судебного разбирательства будут озвучиваться результаты судебно-розыскной деятельности, но в материалах дела нет ни одного такого материала: ни звука, ни видео, ничего.

Эпизод с Белоцкой я полностью разобрал и был оправдан. О Капустинской у меня была позиция простая: если я денег не брал, то защищаться только от слов одного лица мне нет необходимости. Но государственный обвинитель давил на то, что на жестком диске служебного компьютера был видеофайл просмотра страницы Капустинской с порнографией в интернете. Мол, за это я и взял деньги.

Был изъят системный блок, осмотрен, видеофайлов с Капустинской обнаружено не было. Позже, по поручению следователя, уже в рамках открытого дела в апреле 2017 года работник ГУСБ снова вынимает этот системный блок с участием одного понятого (должно быть два как минимум) и находит видеофайл с Капустинский. Обо всех нарушениях я писал жалобы, а мне отвечали, что нарушений не выявлено, хотя я не понимаю, как можно «не обнаружить» одного понятого.

Мне дали три года. 10 января 2020 года по результатам рассмотрения моего протеста, за 10 дней до моего освобождения, дело было отправлено в суд апелляционной инстанции на новое рассмотрение в новом составе. Приговор отменен как незаконный и необоснованный, довольно интересный момент: спустя три года, как оказалось, незаконно и необоснованно…

Да, постоянно. Но отправить любое заявление или жалобу с ПК-3 (исправительная колония № 3 – авт.) – это большая проблема. Я могу назвать и фамилии лиц, которые это могут подтвердить: Веренич, Соросеко, Тулай, Русецкий, Казека и другие. Эти осужденные могут подтвердить, насколько это трудно.

Их просто не принимают. А у некоторых просто берут и меняют даты. Осужденный Павел Казеко направлял заявление по гражданскому делу. Подал вовремя. Но дата была закрашена и на 17 дней исправлена. Так он пропустил сроки… Но если даже сейчас сделать каллиграфическую экспертизу, она бы на 100% обнаружила, кто там и что исправил. Полагаю, что исправил начальник отряда.

Жалобы – дело серьезное. Некоторые этим и живут – те, кто борется. Но борется не так много. Все живут страхом, чтобы не было хуже. Боятся обращаться в СМИ. Каждый ждет «прокурорского года», так как в течение года дело можно еще пересмотреть в сторону ухудшения – повышения срока. То есть даже в колонии человек ждет год.

В гродненской тюрьме № 1 такого не было. Здесь и обращения шли без проблем, которые я писал. Со стороны следователя – да. Это единственный человек, который мог ко мне прийти и угрожать, назвать срок, хотя я был еще не осужден. Говорил, что только через восемь лет я выйду, и буду его учить работать. А я вышел – и теперь его поучу, как вести уголовный процесс.

Склоняли меня оговорить моих коллег, руководство управления наркоконтроля. Мне инкриминировали, что меня, мол, предупредил нераскрытый работник МВД, поэтому я и не взял денег. Предлагали заключить досудебное соглашение, чтобы я оговорил коллег. Чтобы оговорил Дмитрия Юраша – это был старший оперуполномоченный по особо важным делам управления наркоконтроля и противодействия торговле людьми. Мол, деньги я должен был передать ему.

Человек этот в итоге был вынужден покинуть Беларусь и сейчас в США просит политического убежища. Когда стало понятно, что оговаривать я никого не буду, дело направили в суд.

В колонии я столкнулся только с одной проблемой. Меня отправили в промышленную зону на швейном производстве. Даже успел образование сапожника получить, хотя не умею нитку в ушко иглы втянуть. Таким образом отнимали возможность писать, так как на промышленную зону нельзя брать материалы дела, бумаги, письменные принадлежности. Время занимали.

Позже я вышел на определенный уровень написания документов, надзорных жалоб другим людям, когда начали получать положительные результаты (отмены, переквалификации на более мягкие приговоры). Помог я примерно двум десяткам людей. Тогда уже ко мне применили «профилактические мероприятия». Вызвали и говорят: «Хочешь в ШИЗО (штрафном изоляторе – авт.) посидеть до звонка?» Это 2 июля в прошлом году было, за полгода до освобождения. Так и сказал начальник оперативного управления Голубев: «Будешь кому-либо помогать – будешь сидеть в ШИЗО».

Плевал я на таких, как он. Думаю, он за жизнь ни одного оперативного действия не провел, а бандитов видел только среди осужденных или по телевизору. Как помогал, так и впредь помогал. Есть 62-я статья Конституции, которая запрещает ограничивать правовую помощь гражданам. Я даже там был в секции внутреннего распорядка и защиты прав осужденных.

Были люди, которых взяли за коррупцию. Были наркоманы – даже те, кого я лично ловил. В теории так не должно быть, чтобы мы пересекались, а на практике… Мне бояться нечего. Проблем с этими людьми у меня не было. Если я задерживал раньше людей за хранение наркотиков – это неоспоримый факт. Они и не сопротивлялись в этой части никогда. Даже обращались, чтобы что-то посмотреть, подсказать. Конечно, посмотришь и подскажешь.

Самое главное – изменилось отношение к смертной казни. Сейчас отношение отрицательное – железобетонно! Ведь я знаю, что ошибку нельзя исключить – никак. А человека не вернешь. Когда служил я, даже в 2015-2016 годах, не было такого, чтобы сажали за коррупцию только со слов. Доказательства должны были быть! Аудио, хоть что-то… А теперь ничего не нужно. Таких людей сейчас сидит много: даже без денег, то есть без предмета взятки.

Работников милиции сегодня мне жаль. Злиться на них не могу точно. А жаль, потому что каждый из них рано или поздно может попасть в ту же ситуацию, что и я. Тебе сегодня жмут руку и говорят: «Ты лучший!» – а завтра показывают пальцем со словами: «Мы всегда знали, что он дерьмо, но не знали, кому донести». Это реалии. Возможно, теперь при Караеве что-то изменилось, но при Шуневиче было так.

Те работники, которых сажали уже позже меня, с которыми приходилось беседовать, говорили, что сейчас совсем дико. Почти каждый на каждого доносит. Это перетащили из КГБ, ранее в МВД такого не было. Сидим в одном кабинете, а я собираю информацию на тебя, ты – на меня. Вот и все.

Да, однозначно, я убежден, что Шуневич перенес методы работы. Все боятся. Половина несогласия с чем-то – и все! Боятся потерять зарплату 500-600 долларов в месяц. А после те же люди в 50 лет просто умирают, так как были зажаты всю сознательную жизнь. Не выдерживают. Таких людей, разумеется, жалко.

Интересная довольно ситуация, похоже первая за последних лет пять. Я вышел в статусе обвиняемого. В отношении меня не вступил в силу приговор, назначен пересмотр, который состоится 11 февраля. Будем разбирать ситуацию. Критерий президент всем задал, мол, со слов не судить ни в коем случае. Вот и посмотрим, осудят ли меня со слов одного человека. Деньги, то есть взятка, ниоткуда не появятся, так как ее не было. У меня есть юридическая база моей невиновности. Полагаю, что это будет первый приговор за пять лет, который утвердит незаконность решения суда.

Если суд примет решение о моей реабилитации, оправдает, то я имею право на компенсацию морального и имущественного вреда. Но это вопрос уже постфактум.

Однозначно защитой прав. Сегодня этого не хватает. Профессиональные адвокаты связаны лицензией, зависимы от государства. Боятся рассказать конкретное дело, правонарушение, так как не хотят портить отношений со следствием, прокуратурой, лишиться лицензии. Но людям от этого не легче. Быть добрым посыльным (что-то родным передать, пересказать) и реально помочь – это разные вещи. Нужно не бояться и работать качественно. Мне есть что рассказать, есть опыт, которым я могу поделиться.