Мнение. Почему о "трудной жизни" безработным нужно говорить с чиновником, а не с психоаналитиком
Сама себе удивляюсь: что ж мне этот декрет о тунеядцах покоя не дает. У меня-то с работой, равно как и с желанием работать, проблем не было еще со времен университета. Но абсурдность вокруг этого документа все никак не уменьшается, скорее, наоборот.
Только мы немного свыклись с самим фактом существования этого декрета, как его решили откорректировать. Конечно, с благами намерениями. В кабинетах и властных коридорах был услышан глас народа: иногда бывает что и рад бы работать, но обстоятельства… Вот тут и появилось среди прочих новшеств такое понятие, как освобождение от уплаты сбора на финансирование госраходов тех, кто оказался в «трудной жизненной ситуации».
Разбираться с тем, какая ситуация для неработающего трудная, а какая — так, мелочи жизни, доверили местным органам власти. Конкретный механизм еще прорабатывается, но понятно одно: четких критериев «трудной жизни» в законодательных актах не будет.
Зато вопросы уже есть. Например, не приведет ли трактовка расплывчатой формулировки «объективное обстоятельство (совокупность обстоятельств), не зависящее от гражданина, которое он не может преодолеть за счет имеющихся возможностей» к коррупции в тех самых местных органах власти? Уж простите, но я не уверена, что прибавка к жалованию в виде каких-нибудь 100 рублей сохранит объективность и беспристрастность в оценке этих обстоятельств. Почему? Да хотя бы потому, что за все последние годы борьба с коррупцией не мешает этой проблеме занимать 9 место среди 22 барьеров на пути развития бизнеса. А все эти бесконечные новости о задержанных за взятки и злоупотребление служебным положением? Мне как обывателю это говорит однозначно: берут и дают — на разных уровнях, разные суммы за решение разных вопросов.
Декрет предписывает разбираться в трудных жизненных обстоятельствах «местным Советам депутатов или по их поручению местным исполнительным и распорядительным органам». И если в исполкоме, как правило, работают люди «не с улицы», то избраться в депутаты на местах по закону может практически любой 18-летний житель страны. Не хочу никого обидеть, но, согласитесь, наивно полагать, что в этом случае все народные избранники будут обладать должным опытом, чтобы оценить, насколько трудны обстоятельства жизни Иванова-Петрова-Сидорова.
Отсутствие четких критериев на деле все сводит к пресловутому человеческому фактору. Как оценивать? Почему-то сразу вспоминается сцена явления Остапа Бендера к председателю исполкома под видом сына героя лейтенанта Шмидта. Уж слишком большую роль начинают играть актерские склонности и способность «надавить на жалость». Один способен свои мелкие проблемы преподнести как вселенскую катастрофу, а другой и о нечеловеческой беде будет говорить, как о чем-то обычном.
Ну и если уж совсем по-честному: сама идея того, что человек должен обсуждать свои жизненные трудности в чиновничьем кабинете, кажется мне несколько странной и во многом унизительной. Для этого есть врачи, психологи, социальные работники, психологи и психоаналитики, но уж никак не клерки в костюмах в исполкоме. Ведь многие обстоятельства могут иметь весьма личный характер и те, кто с ними столкнулись вовсе не хотят, чтобы они стали достоянием общественности. Где прописаны нормы, по которым сведения, рассказанные просителями, будут надежно защищены от посторонних?
И самое важное: кто подумал о тех жизненных ситуациях, о которых вообще не хочется говорить с посторонними? Вот вам история: женщина из обычного белорусского райцентра, которая за три года до пенсии узнала, что у нее рак груди. Уволилась, уехала в Минск к детям, спасала себя. Обследования, операция, химиотерапия… Какую-то часть этого «закрыл» больничный, затем вернулась домой — пошла на биржу труда. Работы нет — мало кто хочет брать завтрашнюю пенсионерку. И вряд ли кто захочет взять ее на работу в этом году. Да оно ей и не надо! Проработала всю жизнь, зарплаты мужа и детей хватает, врачи говорят про риски ремиссии… Но по закону она будет тунеядкой. А чтобы не платить — пойди в исполком или к депутату и расскажи, как тебе трудно и почему ты на самом деле не работаешь. Вот только не хочет она, чтобы о ее болезни судачили в городке на каждом перекрестке и смотрели вслед со вздохом «ах, такую болезнь пережила». И имеет на это право!
И таких ситуаций, говорить о которых в чиновничьем кабинете не очень приятно, может быть очень много. Неужели люди, которые писали этот документ, не подумали, что для кого-то может быть унизительно рассказывать посторонним про какие-то свои болезни, ребенка-инвалида, больную мать или отца... Или государство может исполнять свою социальную функцию только после вот таких исповедей?
Мнение автора может на совпадать с позицией редакции.