Радиобиолог: А вы знаете, что делать, если объявят радиационную угрозу?

Когда я вернулась, восемь лет никому не рассказывала, что там видела. Я даже плакать разучилась — была как камень.

Вы представляете, как работает нейтронная бомба? Все живое погибает, а неживое остается в целости. Когда я оказалась в Припяти, все выглядело как после такого взрыва: стоят машины, в песочницах разбросаны игрушки, в квартирах открыты окна — и никого. Полная тишина. Авария случилась весной, а это такое время, когда природа особенно уязвима, поэтому в окрестностях не осталось ни животных, ни птиц.

Когда я вернулась, восемь лет никому не рассказывала, что там видела. Я даже плакать разучилась — была как камень. Многие, кто работал ликвидатором, вернувшись, покончили с собой; они ведь ушли туда молодыми и здоровыми, а вернулись больными. Они не понимали, что происходит с их здоровьем, а государство не позаботилось о полноценных компенсациях. Я и сама была на грани — не знаешь, что тебе делать, когда каждую минуту, каждый день, из года в год у тебя страшно болит голова, и никто ничего не может сделать, и не с кем даже поделиться.

Однажды я оказалась на конференции, где говорили про бомбардировку Хиросимы и Нагасаки — я уже не помню, какой именно годовщине она была посвящена. Там высказывались люди, которые тогда в Японии пострадали от излучения, и тогда я попросила слова и рассказала о том, что происходило в России, — ведь у нас был не только Чернобыль, но еще и химкомбинат «Маяк». Информация о нем долгое время была засекречена, и за границей об этом почти ничего не знают. А я побывала и там тоже. После моего выступления ко мне подошла шведская журналистка и говорит: «Я недавно встречалась с ликвидатором последствий Чернобыльской аварии Копейкиным, он рассказал мне, как он вместе с одной женщиной нашел мумифицированных детей в больнице. Он теперь постоянно ищет ту женщину, с которой они там оказались». А я говорю: «Зачем ее искать, это я».

Действительно, определенные дозы радиации могли так подействовать на умершего человека или животное, что их тела не разлагались, а мумифицировались. Однажды мы с тем самым профессором Копейкиным пошли в женское хирургическое отделение больницы в Припяти, чтобы найти там оборудование для лаборатории. Около входа стоял 20-литровый бидон, как для молока. Я говорю: «Смотрите, он с крышкой даже, можно воду носить». Поднимаю, а там — мумии детей, всем месяцев по 7-8 — родились недоношенными. И все они коричневые, как шоколадки. Я до сих пор не знаю, что именно там произошло — то ли эти дети родились уже мертвыми, то ли на момент эвакуации они были еще живы. Мы позвали нашего шофера, вырыли могилку и всех их похоронили. И оставили опознавательный знак — вдруг матери этих младенцев когда-нибудь вернутся. Но я никому не рассказываю, где эта могила — не хочу, чтобы какие-то люди пришли туда просто из любопытства.

Сегодня есть коммерческие организации, которые делают бизнес из Чернобыля и Припяти — возят туда туристов, и мне это совсем не нравится. Людей ведь никто не предупреждает, что там нельзя курить, пить, ничего нельзя поднимать с земли. Там ведь шаг вправо, шаг влево — и непонятно, что можно схватить. Да и вообще — зачем туда ездить? В свое время по просьбе эвакуированных людей мы провели очистку местного кладбища, чтобы раз в год они могли приезжать на могилы к родным. А тут приезжают какие-то туристы и экстремалы и как будто заглядывают в замочную скважину: дай-ка я посмотрю, как люди тут жили и страдали.

Чернобыль превратили в мистический аттракцион — этакий заброшенный город-призрак. Только вот выводов никаких из той катастрофы не сделали. В 1957 году была авария на «Маяке», потом — на Чернобыльской АЭС, потом случилась Фукусима. И нет разницы, мирный атом или военный — никто не может гарантировать, что ничего подобного больше не произойдет. Но вот вы, например, знаете, что надо делать, если объявят радиационную угрозу? Какие медикаменты принимать, куда бежать? Знаете, что надо сразу же сделать йодовую сетку на коже? Мы почему-то все надеемся, что, если что случится, нам правительство поможет. Но оно просто убежит первым, вот и вся помощь.

У нас сегодня происходит ликвидация ликвидаторов. На компенсации, которые мы сейчас получаем, невозможно купить нужные лекарства, а чтобы доказать, что твое заболевание связано с радиацией, часто приходится обращаться в суд. Когда я в Озерске руководила организацией «Инвалиды Чернобыля», я всех предупреждала: скажите заранее своим женам, чтобы после вашей смерти они настаивали на вскрытии. Только так они смогут доказать, что у вас было заболевание, связанное с радиацией, из-за того, что вы приняли участие в ликвидации. А иначе ваших жен лишат всех компенсаций.

Тогда, после аварии, мы все ехали туда, потому что это наша работа. Так пожарные едут на пожар, а медики — туда, где началась эпидемия. Но сейчас мне трудно сказать, поехала ли бы я снова. Я потеряла мать — не заметила ее рак вовремя. Когда я вернулась, я буквально умирала на руках у дочери, которая тогда еще училась в школе. И при этом восстанавливать свое здоровье мне пришлось самой. Ученые давно знают, как действует радиация на человека, но почему-то до простых людей их открытия не доходят — когда мы вернулись из Чернобыля, нам никто не мог помочь.

Сейчас я часто приезжаю на разные конференции и рассказываю о нашей работе в радиоактивной зоне. Да, я очень устаю, это тяжелые воспоминания, а здоровье у меня подорвано. Но почти все, с кем я работала там, уже умерли. А я не хочу, чтобы сегодня люди знали о том, что тогда случилось, только из Википедии. Я хочу, чтобы об этой аварии слышали от тех, кто был там лично, кто пожертвовал из-за нее семьей и здоровьем. Поэтому мне нужно снова и снова вспоминать и рассказывать об этом — я ведь говорю не только за себя. Нас таких было очень много. 

Радиобиолог Наталия Манзурова - сециалист в области радиационной биологии. В 1986 году она жила в закрытом городе Озерске Челябинской области (бывший Челябинск-40), работала в институте, изучавшем последствия первой советской техногенной радиационной катастрофы – взрыва на химкомбинате «Маяк» 1957 года. Была отправлена на ликвидацию последствий Чернобыльской аварии и в общей сложности проработала там четыре года.