«Если вам не нравится система, почему вы начинаете с парикмахерской?»

Журналисты больше не рыщут по полям в поисках сюжетов. Фрилансеры не звонят лихорадочно по источникам, пробивая, что случилось за три дни. Редакторы с  отсутствующим видом сидят в интернете, в унынии кликая по одним и тем же новостям  одних и тех же сайтов…

 А жизнь, удивительная, чудная белорусская жизнь — не останавливается. Она бурлит вокруг, рождая всё новые кафкианские истории, всё новый бытовой сюр. Поэтому вместо того, чтобы комментировать очередную сетевую глупость, расскажу лучше про приключения, случившиеся со мной на минувшей неделе.

Права на управление транспортным средством выдаются в Беларуси на 10 лет. Мало ли, вдруг что-нибудь изменится в человеке, и он больше не будет достоин водительских прав.

Мои 10 лет истекают, и надо идти менять права. Чтобы их поменять, надо иметь на руках медицинскую справку.

Которую даёт специальное ГАИшное учреждение. А чтобы тебя допустили к медосмотру, надо иметь на руках «выписку из амбулаторнай карты». Выписку делают в районной поликлинике. Моя, 21-я, находится в самом центре Заводскога района столицы и выглядит модно, современно, почти как IKEA.

Туда в возвышенном настроении я и причапал. На дворе стояла адская жара, и я, насмотревшись американских сериалов, был только рад тому, что проведу несколько минут в хорошо кондиционированной атмосфере.

Внутри обнаружились сразу две неприятные вещи. Во-первых, кондиционеров в этом красивом, современном строении то ли нет, то ли они не работают.

Во-вторых, тут была такая толпа, словно цыгане Короткевича пришли и стали табором под крышей учреждения здравоохранения.

Слегка расстроившись из-за такого несоответствия экстерьера и интерьера, я попросил в регистратуре выдать мне выписку.

«Нет», — сказали мне. Выписки они не сделают. Надо идти в 117-ый кабинет. Уже тогда это «117-ый кабинет» прозвучало зловеще.

Как наивный подросток из фильма «Ночь живых мертвецов», я с лёгким сердцем отправился к 117-ому кабинету.

 Мне, напомню, нужна была только справка-выписка о том, что я не болен шизофренией и прочими страшными недугами, несовместимыми с управлением транспортным средством.

 Ничего более.

С чего бы мне иметь тревожные предчувствия?

Около 117-го кабинета я затормозил, парализованный. Оказалось, что если в поликлинике стоял табор, то около 117-го кабинета был его центр (если у табора в принципе есть центр).

 «Все туда»? — спросил я. «Все туда», — ответило мне мрачное существо с маленьким ребёнком в руках.

«Мне только справку», — попробовал я включить дурака и ломануться без очереди. Но я попал в железные ладони пролетария с лицом постаревшего К. Заслонова.

«Всем только справку, — сказал он мне таким голосом, каким обычно старшие товарищи советуют более молодым бросать криминальный образ жизни и идти работать на МАЗ. — Не спеши, сынок. Сядь, посиди». Так я оказался зажатым между несколькими другими больными.

 В принципе, всё было не так страшно. У меня был телефон, а в нём — весь Короткевич, в формате Fb2. Было чем заняться. Однако через десять минут стала понятно, что читать тут невозможно. Очень уж жарко. +35 на дворе. Как на поле во время жнивья.

И ещё выяснилось, что проведу я здесь лучшие годы своей жизни, ведь за 10 минут из  кабинета 117 никто не вышел.

Я спросил: «Долго стоять будем»? Мне ответило сразу всё общество: «14 человек перед тобой. Это только те, кто по очереди. А ещё внеочередники. Норматив у доктора — 15 минут на больного. Вот и считай». Я подсчитал. Вышло три с половиной часа.

Прошло тридцать минут. Познакомились. Рядом сидел стальной дед, на вид — бывший ударник социалистического труда.

«Мне только давление померить», — объяснял он, но вперёд не лез. Была тут мама с дочкой, причём дочка была в тех летах, когда обычно мама уже не только не нужна, но даже и мешает самостоятельной половой жизни. Было несколько подростков, которые сразу углубились в игры на телефонах и перестали существовать в этом измерении. Воздух постепенно  электризовался.

«Безобразие какое-то» — сказала неуверенно бабушка лет шестидесяти: она имела вид постоянной посетительницы, которая живёт в поликлиниках.

 Табор поддержал её согласным гулом.

 Все ждали последней капли.

    Вообще, это очень интересно: когда, после какой границы у белорусов заканчивается терпение. Так вот, по наблюдению за пациентами поликлиники № 21 могу свидетельствовать: заканчивается оно на тридцатой минуте.

Тридцать минут белорусы терпят, потом — начинают искать правды и цапать коридорных сестёр за подолы. Последней каплей стала 70-летняя бабуся-крестьянка, которая быстренько протиснулась между Заслоновым в двери и пропала там. «Почему не остановил? — строго спросил стальной дед. — Так ловкая очень. К тому же старуха», — пожал плечами Заслонов. «Я тоже старуха!» — рыкнула постоянная посетительница поликлиники.

«Женщина, да что же это такое, вы видите, сколько народу»? — обратилась она к сестре,  быстренько бежавшей по коридору. Та — очень миловидная дамочка, — только ускорила бег. Было видно, что она не желает портить себе карму скандалом.

Все начали перетирать текущий политический момент, припомнили и про то, что пенсии не повысили, и сколько мясо стоит, и что при советской власти было лучше.

Тон повышался. Запахло митингом и ОМОНом, это я говорю, как опытный в этом деле  человек.

Вдруг поднялась женщина с взрослой дочкой. «Всё. Невозможно больше терпеть. Пойдем! — крикнула она. — Куда, мам?» — запросилась дочка.

«Жаловаться! Найдём заведующую, главную по этажу, не знаю кого!»

 «Может, не надо? — попробовал остановить их Заслонов. — Всё равно ничего не изменишь».

 «Надо!» — крикнула мамочка, на лице какой стремительно проступали черты Константина Калиновского, покровителя всех белорусов.

Они пошли, и тьма опустилась за ними. Каждый из нас, сидя в адском пекле коридора, надеялся, что сейчас — благодаря двум пассионарным женщинам, что-нибудь изменится.

Что прилетит Хью Лори в голубом вертолёте и в облике Доктора Хауса всем поможет. Но произошло нечто совсем неожиданное. Женщины исчезли. Совсем. Про них спросили у  коридорной сестры, однако та про их судьбу ничего не знала. Может быть, они пошли домой. Поговорили с заведующей, покачали права и пошли домой, чтобы вернуться сюда, когда людей будет меньше. Может ведь такое быть.

В голове бухало. Перед глазами плыли красные пятна. Было жарко, а ближайший автомат с ледяной газировкой разве что в Вильнюсе. И тут, обязательным белорусским чудом, которое следует за жертвой, в коридоре появилось женщина в белом и забрала с собой в 119-ый часть очереди. Через ещё каких-нибудь двадцать минут я попал в 117-ый кабинет.

Я не увидел тут дыбы, вурдалаков и всего того, чего можно было ждать после такого ожидания. Тут сидела взрослая женщина-доктор, добрые морщинки под её  глазами напоминали лицо матери.

Я поздоровался и попросил выписку. Женщина — тем голосом, каким Брюс Уиллис сообщает дочери в фильме «Армагеддон», что он должен остаться рядом с бомбой и взорвать её, пояснила, что справку-выписку мне не даст.

Ведь у меня нет флюорографии.

Когда я начал кричать, она спокойно добавила, что мне также надо сдать анализ крови, мочи, кардиограмму и т.д.

И только после этого опять идти к ней.

По общей очереди.

Этот разговор изменил меня. Женщина пояснила, что ни она лично, ни руководство поликлиники в том аду, который разворачивается в гламурных кафельных коридорахне виноваты, и я поверил ей. Я видел, какая она усталая, эта добрая женщина. Я догадывался, что она работает за ничтожную зарплату.

Так 21-ая поликлиника сделалась моим вторым домом.

Я ходил сюда сдавать анализы и забирать их. Меня кололи, просвечивали, замеряли и прослушивали. В горшочках и коробочках я нёс сюда эманации своего тела и наблюдал за тем, как государство ковыряется во мне. Я ощущал, что попал в мухоловку. Такую стеклянную мухоловку, которую показывают в музее крестьянского быта в Гудевичах: муха летит на сахар, попадает в стаканчик и не может вылететь из него, потому что летит не к выходу, а на свет.

Мне нужна была выписка из амбулаторной карты. Это было сахаром. Всё остальное обусловила конструкция мухоловки.

 Наконец, мы встретились с 21-ой поликлиникой в последний раз. Я ждал в очереди менее часа, поскольку наловчился находить оптимальное для визита время. Я пожелал женщине-доктору всего наилучшего. Я получил свою бумажку.

Во мне не осталось зла, ярости, страха и других чувств. 

21-ая поликлиника и 117-ый кабинет полностью опустошили меня.

А словечко «система», употреблённое женщиной с дочкой, перед тем, как она пошла искать правду и исчезла, заставило меня вспомнить старый советский анекдот.

Человек сидит в такой же поликлинике или парикмахерской или другом похожем учреждении. Бесконечная толпа, кто-то идёт вне очереди. Наконец человек взрывается: «Да что же это такое, что за система такая?»

И слышит рассудительный ответ товарища по несчастью из очереди: «Если вам не нравится система, почему вы начинаете с парикмахерской?»