Эпизод из жизни крестьянина во время Великой Отечественной войны
За работой, за суетой так и не выбрался – теперь простить себе этого не могу – в гости к старому леснику Стефану Павловичу Капшукову в его родную деревеньку Парасочки на Брянщине. Жить Стефану в своей деревне больно одиноко, словом не с кем перекинуться. Ведь все жители Парасочек, в их числе и жена Стефана с детьми, расстреляны немцами в июле 1943 года и похоронены в одной могиле прямо за околицей. Заявил я о себе только через год после встречи с ним. Позвонил в Софиевку, в контору лесничества, попросил оповестить Капшукова о скором моем приезде, а мне тихо ответили, что Стефан Павлович никого больше не встретит. Месяца через три после той нашей с ним встречи Капшуков умер в возрасте 88 лет. Люди потом сказывали, что умер лесник легко, так как смерть свою выстрадал давно, еще сорок лет назад, когда его расстреляли немцы. А вот теперь направился однажды утром с обходом кварталов, присел на пенек у дороги передохнуть и уже не встал – сердце отказало.
Жила на земле деревенька Парасочки, жила себе и горя не знала. Невеликая была деревенька, всего 24 двора. Невеликий был колхоз «Зеленый гай», но крепкий. Грянула война и всю жизнь вверх дном перевернула. Часть колхозных коров, которых не успели угнать в глубокий тыл, жители разобрали по своим дворам, зерно, 45 мешков, припрятали. Тайком кормили и доили коров - доительные установки , а молоко бидонами отправляли на подводе в лес партизанам. Когда же немцы зачастили в Парасочки, жители решили коров резать по одной для партизан – не ровен час оккупанты прознают обо всем и приберут скот к рукам. А насчет зерна договорились так: пускай отряд для вида совершит налет на деревню и заберет те самые сорок пять мешков. Что и было сделано. Наехали партизаны, для порядка устроили шум и увезли хлеб.
Сами ли немцы догадались, что тут к чему, или их надоумили холуи-полицаи – так или иначе назавтра кладовщик Капшуков с соседом Хохловым оказались в деревне Ломанка в комендатуре. Первым стали допрашивать Ивана Хохлова. На вопрос: «Где партизаны?» – Иван ответил коротко: «В лесу». Верзила-комендант кулаком свалил Хохлова с ног.
Дошла очередь до Капшукова. Не дожидаясь вопросов и кулаков, резанул: «Партизаны в лесах повсюду. Сорок тысяч партизан». Глаза коменданта налились кровью: «Выходи!» Первым вышел Иван, и тотчас же на дворе раздался выстрел.
Потянулся Капшуков к скамейке за узелком с хлебом, что успела Авдотья сунуть мужу, когда немцы увозили Стефана из Парасочек, но, услышав за спиной: «Это тебе больше не понадобится!», тут же отдернул руку.
«Убили Ивана, – догадался Стефан. – Но меня просто так не убьете!»
Разбежался по комендатуре на виду у оторопевших немцев, резко вышиб дверь во двор, сбил с ног оказавшегося на пути автоматчика, спрыгнул со ступенек крыльца, на миг запнулся, увидев перед собой распластанного на снегу Хохлова, перемахнул через него и – к плетню, плетень высокий – с разбега не перепрыгнуть, метнулся туда, сюда, вдогонку слышит, бьют из винтовок, пробежал, петляя, еще метров тридцать, пока его не подкосили три автоматные пули.
Вздохнул полной грудью – легкие вроде не задело – и затих.
Полежал с минуту на снегу, глаза приоткрыл – что же дальше будет?
Мороз на дворе жуткий, да еще поземка. Поодаль, рядом с домом стоят немцы, ежатся, нога об ногу постукивают. Кальт! Вот один, скрипя снегом, направляется к Капшукову, останавливается, долго смотрит на его валенки – понравились, наверное. Валенки совсем новые,
Стефан сам к зиме скатал.
«Так я тебе и отдал валенки! – подумал Капшуков. – Они мне самому, может, еще пригодятся».
Скрючил Стефан ступни, чтобы не дать себя разуть. Как ни старался немец, но валенки снять так и не смог. Потом стал таскать «убитого» за ногу по двору. И все равно не даются валенки. Бросил это занятие и с досады выстрелил из пистолета Капшукову в голову.
Но промахнулся – пуля только сбила шапку.
Когда немцы скрылись за дверью, Стефан незаметно свел руки под себя, потер снегом, но не почувствовал их. Голова от потери крови кругом пошла, озноб бить стал.
«Все, крышка мне. Встану-ка я, пусть меня уж лучше добьют, чем живьем замерзнуть».
Приподнялся на руках – выстрелов не слыхать.
Немцы сидят в своей комендатуре – боятся высунуться на мороз.
Собрал Стефан остатки сил и – будь что будет! – пополз в сторону леса. Ветер гнал вдогон поземку и заметал кровавый след на снегу.
Домой в Парасочки – от Ломанки два с половиной километра – Капшуков приполз перед полуночью. Растерла Авдотья мужа спиртом, перевязала, спрятала за печкой в тепле и горько заплакала – не жилец Стефан, видать.
Спустя две недели Стефан снял с рук, как перчатки, отмороженную кожу.
Целых десять месяцев провалялся Капшуков дома в запечье между жизнью и смертью. К зиме на ноги встал. Вышел, держась за стены, на крыльцо, увидел заснеженный лес и от радости заплакал.
Зиму – весну 1943-го Парасочки прожили спокойно. В здешних краях действовало партизанское соединение А. Федорова – немцы теперь сюда боялись сунуться. Вскоре соединение основными своими силами ушло в рейд по Полесью на запад. Оставшееся в соседних лесах небольшое соединение Н. Попудренко быстро обросло новыми отрядами, развернуло широкие боевые действия. Летом гитлеровское командование, взбешенное таким положением в своих тылах, бросило на леса пехотный корпус, блокировало партизан и стало сжимать кольцо окружения. Все живое и неживое, что попадалось врагу на пути, уничтожалось по стандартному обвинению: «За связь с партизанами».
За три дня до трагедии Парасочек Капшуков отправился за восемь километров в деревню Павловку на заработки – подрядился одному знакомому мужику крышу на доме поправить. Сделал доброе дело и с пудом заработанного хлеба вернулся назад.
– Авдотья! – радостно окликнул Стефан жену, сбрасывая с затекшего плеча мешок наземь. – Глянь-ка, сколько хлеба заробил! Теперь не пропадем – нового урожая дождемся.
Отер рукавом взмокший лоб, присел на скамейку перед домом перевести дух.
– Авдотья! Ну куда ты запропала?
За сорок лет так ни разу и не откликнулась на его зов Авдотья, ни разу не вышла ему навстречу, ни разу не высыпали следом за ней детишки.
Всех жителей Парасочек (восемьдесят семь душ) за два дня до возвращения Стефана домой гитлеровцы вывели за околицу и расстреляли длинной очередью из пулемета.
Каково было Стефану все эти годы носить в себе незатухающую память о расстрелянной деревне, ее нерассказанную боль – ведомо только ему одному.
Эхо той пулеметной очереди до сих пор еще носится по окрестным лесам. Когда же ветер заглушает на миг эхо войны, мне так и слышится – уже из небытия – живой голос старого лесника:
– Авдотья! Ну куда ты запропала?
Ни ответа ни привета.
Анатолий ВОРОБЬЕВ