"Лепс сам попросил написать на него эпиграмму". Валентин Гафт о провалах и звездных партнерах
Общение с Валентином Гафтом проходило в стенах исторического факультета МГУ — в рамках новой программы «Место встречи — истфак МГУ», задуманной лично деканом факультета Иваном Тучковым и осуществленной при поддержке ученого совета. Это вклад факультета в формирование мировоззрения сегодняшнего дня. И Гафт, который своим творчеством сформировал советскую и российскую театральную школу и чьи спектакли до сих пор разбирают на лекциях во ВГИКе, — самый лучший гость для думающей публики.
…Зал встретил актера аплодисментами. Скромно устроившись на кафедре, Гафт начал с традиционного: как он стал артистом.
— Я вырос в московской коммуналке дома на улице Матросская Тишина. У мамы в семье было 13 детей. Дед был ломовым извозчиком. В очередной раз мы должны были ехать к деду в Украину 21 июня 1941 года. Нам удалось взять билеты на 22-е число. Но утром по радио выступил Молотов: началась война. Мы остались в Москве.
Отец сразу ушел на фронт добровольцем. Помню запах сырой известки и журчание воды в трубах в бомбоубежище. И вой воздушной тревоги. В конце 44-го года раненого отца привезли в Москву, мы с мамой приходили к нему в госпиталь. Он был весь забинтованный. Около кровати на тумбочке стояли тарелки с едой и стакан с компотом. Я выпил компот, и казалось, что нет никакой войны, что это не госпиталь и отец не ранен. Помню неповторимый голос Левитана по радио. Война окончилась. Мы победили. Мама каждый день ходила на Белорусский вокзал в надежде встретить своих братьев, но все, кроме одного, погибли.
Учителя
Нахватав в старших классах двоек, я решил стать артистом. Мне казалось, нет ничего проще, как выйти на сцену и сказать: «Кушать подано». Начал играть в школьной самодеятельности: мне доставались только женские роли, потому что школа была мужская. Роль невесты в чеховском «Предложении» считаю своим лучшим достижением! Мне хотелось, чтобы меня обожгло эмоционально. И эмоциональное обожгло.
Уже пройдя первый тур в Школу-студию МХАТ, я увидел Сергея Дмитриевича Столярова из картины «Цирк». Там он в белом свитере, шагая вместе с Орловой, пел песню «Широка страна моя родная». Я объяснил ему, что поступаю во МХАТ. Он спросил: «Кто набирает курс?» — «Топорков». Я было пристроился к пеньку, чтобы читать басню. А Сергей Дмитриевич мне, обычному пацану из 10-го «Б» 378-й школы, сказал: «Зачем же здесь? Приходите ко мне домой». Так я попал к нему домой, мы с ним разбирали каждое слово в басне «Любопытный». Когда я увидел свою фамилию в списках поступивших, от волнения убежал. И бежал без остановки две станции метро.
Первая роль
Первый фильм, в котором я снимался студентом, — «Убийство на улице Данте». Я должен был войти в дверь, сунуть руку в карман, достать бумажку и сказать: «Марсель Руже, сотрудник газеты „Свободный Сибур“. Простите за вторжение, мадам». Эту фразу репетировал перед зеркалом месяц. Ведь режиссером фильма был Михаил Ромм! А оператором был отец Галины Волчек Борис Волчек. Я, когда увидел Плятта, увидел Козырева, не мог связать двух слов. И тогда второй режиссер сказал: «Как мы ошиблись в этом парне!» И я заледенел на всю оставшуюся жизнь. Но не только у меня не получались роли. Утвержденный на главную роль Михаил Козаков как-то зашелся криком: «Я не могу столько ждать, у меня дела, замените его!» Это было сказано в адрес Иннокентия Смоктуновского… Смоктуновский был прост, потом он ушел из театра. Он тихо говорил, а в театре тоже стали тихо говорить, подражая ему.
Когда ты играешь, ты можешь стать другим человеком. Хотя я считаю, что никакие маски не способны превратить тебя в другого. Только обстоятельства вынуждают быть другим. Людям роли Бог дает. Для него мы все — игрушки…
…После окончания Школы-студии я недолго прослужил в Театре имени Моссовета, потом меня выгнали. К тому моменту я уже успел познакомиться с великим Эрастом Гариным.
Эраст Павлович ставил «Тень» в Театре сатиры и сказал мне: «Молодой человек, у нас артист запил, не сыграете ли роль ученого?» Пригласил меня репетировать к себе домой. Представляете, сначала Столяров, а потом Гарин!
Из моего дебюта в Театре сатиры ничего толкового не вышло. На премьере я перепутал партнерш, стал разговаривать с Аросевой, а нужно было с Зелинской. Ольга Александровна прошептала: «Идиот, она стоит сзади!» Я повернулся, задел декорацию. Конечно, после этого меня в Сатире не оставили. Через 10 лет я все-таки поступил в этот театр и играл графа Альмавиву в «Женитьбе Фигаро». Кстати, благодаря Андрею Миронову, с которым нас свела судьба на пляже в Ялте. Однажды после спектакля за кулисы пришел Олег Ефремов и пригласил меня в «Современник». Это был 1969 год.
…А с Валентином Никулиным, Олегом Далем, Игорем Квашой я делил не только сцену. Когда прихожу в театр, все время разговариваю с Квашой. Много лет наши грим-уборные располагались рядом. Иногда кажется, что он стоит за моей спиной. Я даже слышу его голос: «Чего-то плохо себя чувствую». Оборачиваюсь — никого нет. А когда он умирал, мне приснился сон, как он смотрит на меня пронзительным взглядом. Я стою на коленях, а он превращается в маленькую фотографию. Но я верю, что он жив, жив и Миша Козаков.
Об эпиграммах
Эпиграммы начал писать с Валентина Никулина. Я был в восторге от его игры. Один раз он так здорово играл, что я взял бумажку и написал восторженное: «Так ты сегодня о любви сказал, что забеременел весь зал».
Иногда мне говорят: «Какой ты злой». Но эпиграммы и должны быть острыми, колкими. Не потому, что я лучше, а они — хуже, упаси боже так думать! При том, что действительно злые эпиграммы, которые мне приписывают, на самом деле не мои. Про Безрукова я не писал, хотя мне уже надоело всех разубеждать. И про трех Михалковых — тоже не мое. А Лепс меня сам попросил написать на него эпиграмму.
Мне тоже посвящали эпиграммы. В 1965 году в Минске снимались вместе с Роланом Быковым в картине про цирк. Я играл дрессировщика. И Быков написал на меня эпиграмму. «Что такое Гафт? Может, это шкаф? Или так не выговаривают МХАТ?»