«Стихи не пишутся, а дышатся, — нет, выдыхаются в слова...» Имя Изяслава Котлярова известно не только в Беларуси, его поэзию публикуют и российские толстые журналы, он автор многих поэтических сборников. Изяслав Григорьевич живет в Светлогорске. Его жена — известная поэтесса Софья Шах, интервью с ними обоими публиковалось в «СБ» в номере за 28 февраля этого года. В нем на вопрос о самых ярких моментах детства поэт ответил: «Смерть матери в День Победы 9 мая 1945 года. Гром победного оркестра в Чаусах и кладбищенская тишина, ждущая могила... А потом однажды — чудо оклика, которым бабушка остановила меня, уже висящего на заборе, согласного бежать вместе с пацанами ко рву, где в костре отогревалась готовая взорваться и унести их жизни мина... Послевоенный быт с его духовным величием и бытовым нищенством... А потом — непостижимо откуда — в сумрачном могилевском полуподвале, где единственное окошко было на уровне земли, возникли первые стихотворные строки».

Сын фронтовика Изяслав Котляров пропускал через сердце не только личные проблемы — в его стихах ярко звучат и гражданские мотивы. Неравнодушие автора подтверждается и делами — Изяслав Григорьевич был инициатором создания и директором Светлогорской картинной галереи «Традиция» имени Германа Прянишникова, превратив ее в настоящий культурный центр. Кстати, название галереи перекликается с заголовком отрывка из поэмы, который мы представляем вашему вниманию — «Верность» — традициям и памяти тех, кто защищал наше будущее. То будущее, в котором в небольшом белорусском городке может действовать картинная галерея, где покажут работы самые известные художники, а могилевский полуголодный парнишка станет поэтом и создаст о пережитом повести «И гром, словно эхо войны» и «Побег из детства».

В поэме «Я вечности не лучший ученик» автор осмысляет недавнюю историю: развал СССР, возникновение границ между бывшими республиками, ломку сознания у миллионов людей... Тема болезненная, до конца не раскрытая — ведь понятно, что окончательную оценку событиям может дать только время. Но поэт, как говорится, имеет право на эмоцию — более того, он не может не высказать, что у него болит, вылить в строках свои чувства, мысли, предвидения.

Верность

(Из поэмы «Я вечности не лучший ученик»)

Я знаю, что бесценности бесценны, —

в одном и том — измены, перемены, —

их различить уже никак нельзя.

Я был всегда на счастье жизни жаден.

Оно — любовь, Отчизна и друзья...

Но этим обокраден, обокраден.

Теперь смешон и жалости не стою, —

лишь пустота вокруг за пустотою...

Не отозваться мне и не позвать.

А где же то, что вовсе непреложно?

Так бутафорски всё и несерьёзно,

хоть даже угрожающе и грозно:

посты, границы вдруг и рубежи...

СССР, ну что же, где же ты?

Не вижу средь предательства и лжи

твои парткомы и твои Советы.

Всех победил ты, а себя не смог.

И это ли твой истинный итог?

Погибшим за тебя теперь обидно...

Мне некой всё же пафосности стыдно.

Отчизна — это тоже как душа,

а душу, душу высказать смогу ли,

что, даже словом, звуком не греша,

мог за неё и я идти под пули.

Воскресли бы сейчас фронтовики...

Они, они бы... Снова я — об этом,

что в каждом слове будто под запретом...

Отец, прости, прости меня, прости.

Я выжил жизни даже вопреки,

в себе и то не чувствуя пути...

Какие дали и какие выси?!

Но выдыхаю снова в пустоту:

«Простите мне, что я люблю Тбилиси.

Простите, что люблю Алма-Ату...»

Есть Чаусы мои и, слава Богу,

мой Светлогорск, мой Минск и Могилёв.

И есть итог, неведомый итогу...

Я сам себе не выбирал дорогу,

я всей Отчизны онемевший зов.

Не узнаю себя или не знаю,

сказав о том, сказал я не о том...

«О, Русская земля, уже ты за холмом...» —

я снова в «Слове о полку...» читаю.

Боян, Ходына... Слышу песнотворцев.

Им Святослав задумчиво внимал...

Как тихо эхо в сердце отзовётся...

Неужто эхом вечности я стал?

Вдруг Ярослава и Олега вижу.

То Киева сиянье, то Москвы...

«Так тяжко голове без плеч, — я слышу. —

Беда и телу, что без головы...»

И ветер, приближая грозный гул,

«Так и земле — без Игоря», — вздохнул...

О печенегах он, о Византии,

о чём-то, ускользающем ещё...

О той Руси, которой быть Россией,

о времени, где каждый не прощён.

В нём сон, как явь, иль явь, как сон, таится.

Развалины, бараки и бурьян...

Отец в кровавой гимнастёрке снится,

кричит он снова яростно, как пьян.

И меж могил идёт, меж обелисков,

меж братских обелисков и могил.

Хоть сам лежал в могиле — и не близкой,

но снова полон оскорблённых сил.

Однополчан своих пехотных будит,

погибших всех своих однополчан,

он тонет в рассыпающемся гуде

на площадях, что всё же из полян.

«Вставай, Иван!» — он взводному кричит. —

«Вставай, Захар!» — он ротного торопит. —

Егор, Албек, Ионас и Давид...

Вставайте все!.. Наш мир бездарно пропит.

Ахмед, Астах, Андрей и Клычнияз, —

вставайте все! Комдива разбудите...»

Свет на могилах вспыхнул и погас.

Отец стоит в немыслимой обиде.

Но вот Иван отбросил бугорок

и выпрыгнул, как будто из окопа.

И встали все, и встали все, кто мог.

Как сказано: восстали все из гроба!..

По ротам и по взводам собрались —

и вышли в жизнь...

Пыль улеглась, угомонилась.

И тишина тревожно затаилась.

Комдив сказал: «Верховного будите...

И Жукова... Пускай и он встаёт...

Придумали какие-то границы

и натворили... Чёрт не разберёт!..»

Калмыки, украинцы, латыши,

армяне, и эстонцы, и таджики —

единой отвоёванной души,

страны своей единой и великой.

И вот идут, поют советский гимн...

Что могут сделать мёртвые живым?

А что живые — мёртвым, — каждый знает.

Но вижу я погибшие полки —

вот это люди, это мужики!

Земля дрожит под мёртвыми шагами.

Границы рвутся, распадаясь сами.

Живых так просто мёртвым победить

во сне, который я сумел прожить...

Прости, отец... Прости мне, князе Игорь...

Я вновь от своего проснулся крика.

Смешались времена, смешались эры.

И лишь Иаков помнит Символ Веры...

Как просто у него звучат слова:

«Без дела вера всё ещё мертва...»

«Но и дела без веры мёртвы тоже...», —

я сам добавлю — и прости мне, Боже!

Кто хоть с горчичное зерно её добудет, —

узнает сам, что суждено. И счастлив будет.

Он горы сдвинет и сомкнёт, он им прикажет.

Судьба туда его ведёт, куда он скажет.

Молитва — истина души... Вновь слышу, слышу,

как шепчет кто-то: «Не греши всему, что свыше...»

Благодарить нельзя виной... Я здесь и где-то...

И говорит вновь кто-то мной, иль сам я кем-то:

«Ты благодать свою излей на всю Отчизну...

Всё только в милости Твоей, — Виждь то, что вижу.

Пусть все народы, те, что в ней, семьёю станут,

единомышленностью дней в годах воспрянут.

Тебя, Небесного Отца, почтут по вере...

Пускай избавятся сердца всего, что ересь.

Насущный хлеб, духовный хлеб, — всем без изъятья, —

чтоб тот, кто от несчастья слеп, прозрел от счастья.

Да будут козни всех врагов всегда бессильны...

Да будут души наших слов любвеобильны.

Нам благодать свою излей, — пусть зря радеет

тот, кто на ниве на твоей плевелы сеет.

Кто снова светом ищет тьмы, жить хочет праздно,

внушает шаткостью в умы раздор соблазна.

Дай, Боже, делателей нам, глаголы правды,

развей безволие и срам — и будем рады.

Чтоб Русь, воистину свята, единосущна,

была всесилием Христа великодушна.

Владыка мира, посети Отчизну нашу

и освяти, и освяти, — верни пропажу.

В чертоги царства Твоего позволь ей внити,

Дай ощутить Твоё родство её событий...

Аминь!»

Высь, не имеющая дна, в словесном ритме,

и тишина, и тишина ещё в молитве.

Врачует? Вроде бы светлей простор в просторе.

В нём ожиданье лучших дней, что будут вскоре.

«Зови молитвенно, зови всей тьмою к свету.

Без постоянства ни любви, ни дружбы нету...»

Услышал? Мысленно сказал? Само сказалось?..

И высью даль опять позвал, иль показалось?

Уже и в Лондоне друзья, уже в Оттаве,

в Нью-Йорке есть, а я, а я — вне этих правил.

А я в стране, которой нет, живу поныне,

а мой на поле силуэт лежит и стынет.

Он землю обнял и в лесу он даль тревожит.

Он землю обнял... Жаль, что всю обнять не может.

Я понял это, чёрт возьми, и вы поймёте,

что лучше здесь мне лечь костьми,

чем на чужбине жить в почёте.

В обнимку с Родиной иду

и снова думаю беспечно:

смотреть на горе и беду

приятней издали, конечно.

Но даль, впадающая в ширь,

ещё дыханию не мнима.

И знаю я: до рати — мир

и рать — до мира.

Советская Белоруссия №99 (24236). Суббота, 1 июня 2013 года.