Читая шелест листвы

Сергей Веретило в моем представлении как нельзя лучше соответствует архетипу поэта. Начинал печататься еще в 1980–х. Его стихи и рассказы были профессионально хороши. Но первая книга появилась только теперь — сборник прозы «Разбiтае сэрца Вiтаўта» серии «Маладзiк» издательства «Мастацкая лiтаратура». В ней есть новелла «Поэт», о человеке, которого лишили книг, и он стал читать трещины на стене, траву, листья, то, что написали волны на берегу, звезды и облака, и пересказывал услышанное в строках.

Сергея узнают на всех литераторских тусовках, некоторое время он жил на Лысой Горе под Минском, где писательские дачи (при том, что собственной дачи у него там нет), постоянной работы не имеет, пишет, переводит с разных языков...

— Почему же только теперь — первая книга? Сказался авторский перфекционизм или пофигизм или это судьба?

— Пофигизма не было, было стечение обстоятельств. Когда во времена «Тутэйшых» в 1990–х все издавали книги, я не хотел быть одним из всех. А потом ситуация поменялась, выпустить сборник стихов стало очень трудно. Конечно, если бы моя книга вышла лет тридцать назад, в Минске асфальт загорелся б — так я прыгал бы от радости.

— Впрочем, сегодня, чтобы сделать имя, не нужны сами тексты.

— Так было всегда. Существует литература — и литературная жизнь. В литературной жизни тексты не нужны. Я с детства был увлечен людьми эпохи Возрождения и пытался быть на них похожим. Но, как сказал Сократ, твое место в строю там, где тебя поставили или куда ты стал сам. И покидать строй ты не имеешь права. Однажды выбрав такой образ жизни, такую судьбу, менять ее не то что не хочу — не могу! Я считаю литературу продолжением жизни, одним из неотъемлемых умений человека... Кстати, неотъемлемые умения исчезают на глазах. Люди разучиваются делать что–то руками или головой. Не умеют посадить огород, пришить пуговицу, забить гвоздь, писать. Почерки делаются такие, что невозможно разобрать. В Европе почти не осталось переводчиков, которые могут переводить рифмованные стихи. Гаджеты определяют жизнь. А ведь литература — это магия, слово — магия.

— Но эта магия не каждому дана...

— Каждому! Но не каждый ее использует. Слово потеряло ценность. Я не читаю блоги, то, что пишется там, — не литература. Литература — это служение.

— Не думаю, что сегодня этот лозунг популярен. Пафос поднадоел за прошлую эпоху.

— Ты имеешь в виду советскую эпоху... А разве до нее служения не было?

— Кстати, о магии... Сразу вспоминается магический реализм, латиноамериканские писатели...

— Между Беларусью и Латинской Америкой есть много параллелей, и главная — и у нас, и у них идет процесс нациотворения. Мы счастливые люди, что живем в это время. Могу об этом рассуждать, потому что бывал в Эквадоре, оттуда родом моя жена, там сейчас мой старший сын — Ян Франтишек Сергеевич де Веретило Бересуэто. С будущей женой познакомился на филфаке нашего университета, где она училась, об этом в книге «Разбiтае сэрца Вiтаўта» есть рассказ, в котором все почти правда... Сейчас уже бывшая жена живет в Британии с моей дочерью Лялей Марией Элизой, которая учится в аспирантуре, по специальности «Английский язык и журналистика».

— Видишься с детьми?

— По телефону переговариваюсь. Теперь уже могу говорить об этом спокойно. Раны затянулись. Дети взрослые.

— А есть граница между эксцентричностью таланта и сумасшествием? Например, в сборнике «Тексты» однажды напечатали среди произведений постмодернистов стихи одного душевнобольного, и отличить было трудно.

— Талант — это сознательное сумасшествие. А сумасшествие — неосознанный талант. Гений немецкой литературы Гельдерлин ровно половину жизни прожил как нормальный человек, писал стихи, семью пытался завести. В тридцать семь сошел с ума. У него были моменты просветления, и тогда он писал стихи — те, которые написал до болезни. То же у Батюшкова, который полжизни провел в сумасшедшем доме. Как говорил Пушкин: «Не дай мне Бог сойти с ума, уж лучше посох и тюрьма».

— Ходили слухи, что ты подрабатываешь «литературным негром»...

— Никогда в жизни. Предложений было много, но я видел, как портился стиль у писателей, которые этим занимались. К тому же писание на заказ — это всегда цензура, диктат того, кто платит.

— За счет чего тогда живешь?

— А кто сказал, что я живу? Мое пребывание в этом мире скорее напоминает существование. Просто я в силу своего воспитания и натуры отношусь к этому спокойно. Голодом меня не испугать, а мир не без добрых людей.

— Сколько языков ты знаешь?

— Славянских большинство, испанский, немного португальский, итальянский. Переводил Борхеса. Сейчас сделал переводы на белорусский язык эквадорских легенд. Моя бывшая жена знакома с братом не так давно умершего нобелевского лауреата Сарамаго, и тот разрешил переводить произведения Сарамаго на белорусский язык бесплатно. Может быть, возьмусь. А пока работаю над романом эквадорского писателя, ранее у нас не переводившегося.

Автор публикации: Людмила РУБЛЕВСКАЯ

Фото: Александр РУЖЕЧКА