Голая правда: в Минске показали спектакль с неприятным запахом
"О концепции лика сына божьего" - итальянская постановка Ромео Кастеллуччи, представленная белорусам в рамках Международного форума театрального искусства TEART. На первый взгляд - ничего нового, зато много надуманного, свойственного, влюбленному во всяческие символы и так называемые фишки, современному искусству. В спектакле отсутствуют видимые, ощутимые и привычные зрителю завязка, сюжет, развязка, которые по всем канонам драматургии обязаны в нем быть. Он как бы делится на две части, где в первой прослеживается бытовуха с элементами натурализма, а во второй - сорванная этим натурализмом метафора.
В первой части все предельно просто и напоминает школьную инсценировку ко дню пожилого человека: ни к чему не обязывающий белоснежный интерьер, мужчина, собравшийся идти по своим делам (Серджио Скарлателла), перед телевизором - его изрядно постаревший отец (Джанни Плацци). Фоном служит портрет Христа эпохи Ренессанса. Мужчина хочет уйти, но виноватые вздохи отца дают ему понять: папа опорожнился. Сын начинает подмывать и переодевать отца на глазах у публики. В это время в зале появляется характерный запах. У старика понос, поэтому примерно за 20 минут сын умудряется повторить очищающую процедуру несколько раз. Заканчивая, он выходит на кухню, а в это время его отец, уже имеющий и проблемы с головой, выливает на себя свои же фекалии, которые выжимались из полотенец в процессе мытья. Сын возвращается, в отчаянии от испытанного напряжения поворачивается лицом к картине и начинает молиться. Отец многократно просит прощения. Гаснет свет. Чуть позже он освещает сгорбленную фигурку отца, который в одних подгузниках уходит за кулисы - в сторону нарисованного Бога. Сцена пустеет. Конец первой части.
Итак, ничего нового… Однако наблюдение за поведением сына, как он пытается подавить свое нарастающее раздражение, убирая за отцом и успокаивая его, как вот-вот сейчас сорвется, но вспоминает о Боге и обращается к нему - все это, такое бытовое, близкое и понятное, - почему-то, приковывает внимание зрителя к сцене. Он не покидает зал даже тогда, когда артист, играющий старика, отворачивается голым задом к пришедшим на спектакль людям и в зале начинает откровенно вонять (пустили сероводород?), вспоминает, как долго не навещал своих стареющих близких и вдруг чувствует, что наблюдает не только он сам, наблюдают и за ним. Лик Христа, контрастирующий с этой отчаянной бытовухой, изображен так, что каждый в зале может почувствовать его взгляд, устыдиться собственного малодушия под всевидящим оком... нет, уже не только с картины.
…Во второй части изображение лика сына божьего занимает новую позицию. На опустевшую сцену выходит обыкновенный школьник, достает из рюкзака снаряды и с детским азартом, один за другим, начинает запускать в картину. Потом появляются и другие ребята, делают то же самое. Все действие сопровождается характерными звуками и специальным освещением. Наблюдать жутковато, но понимание подтекста отвлекает от неприятных ощущений. Если герой из первой части, познавший жизнь в самых различных ее проявлениях, уже может за что-то покаяться, осознав грехи, - попросить у Господа прощения и терпения в уходе за больным отцом, то у этих детишек все только началось. Впереди еще много грехов, но пока рано об этом задумываться. Снаряд за снарядом, плевок за плевком, грех за грехом - все в лицо всепрощающего и терпящего Христа.
Нагрешив вдоволь, дети уходят. Последним удаляется мальчик, появившийся на сцене первым. Перед уходом он еще какое-то время стоит и смотрит в глаза Иисусу. Далее - под шепот молитв, от которого по телу начинают бегать мурашки, прекрасная картина Ренессанса начинает заливаться черными чернилами, на глазах превращаясь в уродство. Вспоминается уайльдовский "Портрет Дориана Грея" - в принципе, смысл похожий: чернила - это грехи, которыми захлебнулся созданный Господом, изначально прекрасный мир. Черная жижа порока мешает человеку выбрать верный путь, познать свою веру, найти и почувствовать Бога. В спектакле это выражено проявляющимися и меняющимися с помощью специального освещения надписями на изуродованном лике: You are my shepherd и You're not my shepherd (соответственно, "Ты мой пастырь" и "Ты не мой пастырь"). Здесь постановщик обращается к Библии (кто не в теме, не поймет, и это на финальном аккорде - огромный минус). Либо ты пришел и познал Бога, либо усомнился и не сделал этого, а дорога познания хоть и своя у каждого, но модель - нагрешить, а после покаяться - общая для всех. Другое дело, как долго и до какой степени, мы этого не понимаем.
Нить баланса веры и ее потери прослеживается во всем спектакле. Его нельзя назвать красивым или некрасивым, на него не стоит водить девушку, чтобы произвести хорошее впечатление (Кастеллуччи, как-никак…), но след от него не стирается, как минимум, несколько дней и послевкусие имеет свойство меняться, перетекая из одной фазы в другую. Например, тот, кто испытал первоначальный восторг, переварив его, способен рационально осмыслить детали. У того, кто поначалу спектакль не понял или даже невзлюбил, может появиться неожиданное желание оправдать увиденное. В любом случае, чтобы понять, хороша постановка или нет, лучше выдохнуть и отпустить любые поспешные эмоции.