Стинг рассказал, что случилось с его лучшими песнями

Впечатлениями о своём новом альбоме Стинг поделился с другом, известным музыкальным критиком, писателем и актёром Эдвардом Сэкерсоном.

 

 

S: Нет, всё не так серьёзно, хотя Synchronicity был назван в честь книги Карла Юнга, вышедшей в 1951, но никакого скрытого подтекста в названии нет. Мы используем симфонический оркестр, поэтому появился этот каламбур, не более того. Никто всерьёз не задумывался над приданием этому названию какого-то глубокого смысла.

 

 

S: Я изначально думал, что в музыкальном плане композиции сложны – в них достаточно гармонического движения – они могли бы исполняться симфоническим оркестром и в первоначальном виде. Но я не мог знать наверняка. И вообще, я ведь случайно этим занялся: Чикагский симфонический оркестр попросил меня дать с ними один концерт. Мне это предложение понравилось. Хотя я и раньше работал с оркестрами на Грэмми и Оскаре и мне всегда нравились эти выступления, но тогда я даже подумать не мог о большом совместном концерте. Поэтому я нанял много аранжировщиков и сказал им: "Выбирайте себе песню, если хотите, и давайте посмотрим, что у Вас выйдет".

 

 

S: На самом деле, мы как будто подарили любимым песням новую одежду: скелет остался тот же, сама структура – та же. Я говорил аранжировщикам: "Развлекайтесь, ребята. Наслаждайтесь этой работой. Единственное, чего я хочу, так это чтобы самим музыкантам, получившим классическое музыкальное образование, всё это было интересно. Чтобы они не сидели, выпиливая из своих скрипок аккомпанемент к рок-балладе, не были бы просто фоном. Это скучно для них, скучно для меня и скучно для зрителей. Пишите так, чтобы все нашли это занимательным. Я хочу, чтобы пар из ушей повалил, чтобы весь оркестр использовался как ритмический инструмент".

 

 

S: Ритм в классической музыке может быть плавающим. А вот рок-н-рольщики не любят изменять ритм. Он сродни тирании. Тогда как в классической и оркестровой музыке ритм более гибкий, органичный. Он как будто дышит. Но есть компромиссы, на которые стоит пойти… чтобы преодолеть разрыв. Ведь я всегда говорил, что мы разговариваем на одном языке – как минимум строительные материалы у нас общие. Поэтому стоит попытаться построить что-то, что связывало бы обе стороны.

S: Я всегда был заинтересован музыкантами вне рамок… людьми, которые могут играть классическую музыку так же, как рок-н-ролл или джаз. Все эти смешанные формы – это как раз то, что я люблю. Но мне нравятся и сами музыканты оркестра. Это поколение хорошо разбирается в поп-музыке. Это не старые времена, когда классические музыканты ни за что не стали бы слушать поп-музыку, потому что она была банальной и глупой. Теперешние дети выросли на такой музыке, какую делаю я, поэтому они всё понимают.

 

 

S: Наверное, первое, что я помню – это "Лунная Соната". Я даже научился играть отрывок на гитаре. Моя мама играла её, и я знал, что это Бетховен. И это очень красивая мелодия. Затем пришли The Beatles. Мне тогда было примерно одиннадцать. Они начали использовать элементы классической музыки. В гармонии, в том, как их песни были структурированы, я ощутил эту связь. И когда вышла Eleanor Rigby, я так и сказал: "Музыка одна".

 

 

S: У меня есть аранжировщик Rob Mathes, он сказал мне: "Я хочу переделать Next To You". Я ответил: "Next To You – это первая запись на самом первом альбоме The Police. Это панковский трэш, сыгранный на четырёх аккордах. Ты с ума сошёл. Ты не можешь заставить оркестр это играть. Это будет глупо звучать". Но он мне возразил: "Нет, у меня есть хорошая идея!" И действительно, через неделю он пришёл с аранжировкой и сыграл её! И она фантастически прозвучала!

 

 

S: Ты видишь, как музыканты играют… как будто Стравинского, но на самом деле они играют рок-н-ролл. Это круче всего.

Что меня больше всего поражает в оркестре, так это то, как много оттенков в его палитре. С ним можно делать практически всё, что угодно. Поэтому я стал пристально изучать свой репертуар и говорить: "Давайте попробуем это и это, и это". Мы сделали новые аранжировки примерно для сорока песен, и мне бы хотелось сделать ещё, потому что это возвращает песни к жизни. Ты как будто даришь им новую одежду…

 

 

S: Я люблю плавать в очень тёплом бассейне. Тебя окружают приятные потоки, и появляется восхитительное чувство свободы. Когда я играю партию гитары для этой песни, я чувствую, как вокруг меня проплывают потоки разных голосов, и это прекрасно. Как будто тёплая ванна.

 

 

 

S: Конечно начинаю. С новой аранжировкой изменяется и отношение к песне. Бывает, что из-за новых гармоний изменяется и сама мелодия. Я на каждом концерте импровизирую, никогда не бывает такого, чтобы я одинаково пел на двух концертах. Я учусь петь с оркестром, а не с рок-группой. С рок-группой у меня ощущение, как будто я привязан к несущемуся паровозу, а с оркестром я будто плыву на корабле. Я узнаю что-то новое о песне на каждом концерте, где я её исполняю. Я, должно быть, пел Roxanne уже тысячи и тысячи раз, и до сих пор находится какая-нибудь мелочь, которую можно добавить, и появляется ощущение, что я пою её впервые. Когда мелодия звучит, я абсолютно свободен, и мне это очень нравится. Пение сродни полёту. Ты можешь внезапно устремиться вниз, можешь взмыть вверх, можешь лететь медленно или быстро. Эту абсолютную свободу я ценю больше всего.

 

 

S: Да, это уменьшенная квинта. На таких аккордах построена песня Bali Ha’i Фрэнка Синатры. Этот интервал был какое-то время запрещен церковью. Они думали что это – тритон – интервал дьявола. В общем-то, характерные интервалы лежат в основе блюза. Так что малая частичка дьявола в этой музыке присутствует… Мне нравится этот изгиб. Я вообще вставлял бы уменьшенную квинту как можно чаще – этот интервал тревожит людей.

 

 

 

S: Мне кажется, я уже сделал предварительное описание песни, сказав, что есть всего два вида песен о любви. Один – это когда "Я тебя люблю, и ты меня любишь". Такие песни плоские, скучные и зацикленные. Они никуда не годятся. Но "Я тебя люблю, а ты меня нет… или ты с кем-то другим" – это уже гораздо интереснее. Больно, но интересно. Когда появляется любовный треугольник, тебе есть, где развернуться, есть, о чём рассказать. Как всегда, мне очень интересна религия и то, как она сопоставляется с романтической любовью. Мне часто кажется, что романтическая любовь – это аналог духовного влечения, в противовес влечению физическому… и тому опустошению, которое оно приносит. Поэтому я не отделяю божественное от светского.

 

 

S: Я не думал об этом. Но я никогда не противоречу ничьей интерпретации моих песен, потому что они обогащают моё творчество. Многие люди думают, что песня о том, о чём я вообще никогда не думал, но я не собираюсь говорить: "Нет-нет, она не о том". Если она что-то означает для вас, так оно и есть.

 

 

S: Что ж, это хорошо. Я рад, что в них есть элемент противоречивости. Но сам в спор вступать не буду.

 

 

 

S: Мне нравится, что все думают, что я одиночка, этакий один в поле воин. И меня очень привлекают такие люди как Квентин.

Я его довольно хорошо знал, и он был очень смелым человеком. Он оставался собой в то время, когда это было опасно и даже незаконно. Он стал моим кумиром, которого я любил и уважал. Я надеюсь, что я достаточно мужественный, чтобы, как в песне, "быть собой и не взирать на мнение других".

 

 

 

 

S: Да

 

 

S: Я начинал как фолк-певец. Подростком я играл в фолк-клубах и ньюкаслских пабах – можно сказать, что я впитал этот дух с молоком матери и усвоил от местных певцов. Такие фольковые мелодии – это мой родной язык.

 

 

 

S: Я очень горд своими фольклорными корнями.

 

 

S: Я этим необычайно горд. Я написал много песен в стиле кантри. Я люблю кантри, но для неё важна аутентичность. Я из Ньюкасла, и мне не идёт шляпа. Поэтому, когда настоящий кантри-певец, как Johnny Cash, берёт мою песню и делает кавер-версию, это подтверждает её ценность.

 

 

S: Последние лет десять или около того я действую так: сначала пишу музыку, а потом уже она рассказывает мне историю о чём-то.

 

 

S: Эта песня написана в размере "девять восьмых": когда за тактом в пять долей следует такт в четыре доли. Можно добавлять доли и по-другому, но, в любом случае, это странный размер. Он навеял мне образ лошади, которая несётся галопом, но при этом слегка прихрамывает. Тогда я увидел, как кто-то скачет по равнине, как в старом вестерне. Вот кто-то целится из пистолета, просто чтобы попрактиковаться, и пистолет внезапно случайно стреляет. Ну а что происходит потом – вы знаете.

Мне кажется, что пистолеты обладают какой-то магией. Если он есть, появляется и необходимость его использовать. Это мой аргумент против оружия. Даже если ты этого не хочешь, что-то обязательно должно случиться.

Такая вот история… Случайное убийство, а расплачиваться за него всё равно приходится.

 

 

S: Да.

 

 

S: По-моему, нас было 50. Да, это было достижение. Она очень светлая и воздушная. И при этом продолжает звучать, как поп-музыка. Я хотел бы подчеркнуть: мы просто делаем оркестровую музыку из поп-музыки, но мы не пытаемся сделать её классической. Это было бы глупо. Это популярная музыка в оркестровой обработке, но лёгкости она не теряет.

 

 

 

S: Я всё больше и больше вдохновляюсь той свободой, которую даёт мне оркестр. Я нахожу песни, которые были забыты годы назад или вообще никому не известны, и придаю им новое оформление. Сейчас я всерьёз думаю о том, чтобы писать на пограничном уровне между популярной и оркестровой музыкой. Это так здорово. Я чувствую, как будто я вернулся в детство, и у меня игрушечная железная дорога. Так что стоит продолжить… ещё немного гобоев, виолончелей. Как я всё это люблю!

 

 

S: Сейчас моя любимая песня в альбоме – End Of The Game. Я написал её, наверное, лет десять назад, и она была неизвестной, этаким би-сайдом. Она о лисе, которую преследуют гончие. Аранжировка просто прекрасная: действительно слышен весь оркестр. Меня эта песня очень трогает.

 

Своим белорусским поклонникам Стинг обещает: шоу в Минск-Арене 18 сентября будет состоять из двух отделений и продлится около трёх часов. А значит, мы сможем услышать не только 12 песен из альбома Symphonicities, но и другие его мега-хиты.