Экс-боевик ИГ из Таджикистана: "Мы были пушечным мясом"

По данным таджикских властей, более тысячи граждан Таджикистана воюют в Сирии на стороне экстремистской группировки «Исламское государство». Согласно официальной информации, там погибли уже около 300 таджиков, находившихся в рядах джихадистов.

На войну в Сирию едут мужчины в возрасте от 19 до 45 лет. Нередко они отправляются в это опасное путешествие вместе с женами и детьми.

Новых сторонников из числа таджикских граждан вербовщики ИГ находят и среди таджикских трудовых мигрантов в России.

В прошлом году в уголовный кодекс Таджикистана была внесена поправка, согласно которой те, кто добровольно покинул ряды джихадистов и вернулся на родину, освобождаются от уголовной ответственности.

Как правило, после возвращения человек помещается в СИЗО и содержится там несколько месяцев, пока его допрашивают сотрудники МВД Таджикистана, Государственного комитета национальной безопасности и генпрокуратуры.

Через эту процедуру прошли уже около 200 бывших джихадистов из Таджикистана.

Среди вернувшихся на родину был и Бободжон Карабоев, 30-летний житель городка Вахдат, расположенного недалеко от Душанбе. Он попал в Сирию из Турции, а в Стамбул прилетел из Москвы, где работал таксистом. Одним из его пассажиров оказался вербовщиком ИГ.

В Таджикистане Бободжон окончил среднюю школу, затем поступил в военный институт, но бросил учебу по семейным обстоятельствам и уехал на заработки в Россию, где прожил около 10 лет.

В Сирии он провел около четырех месяцев. Первым пунктом его базирования была древняя Пальмира.

С Бободжоном Карабоевым беседовала корреспондент Русской службы Би-би-си Анора Саркорова.

Бободжон Карабоев: Летом 2015 года меня вместе с 150 новобранцами на трех автобусах доставили в Пальмиру, к тому времени уже захваченную боевиками «Исламского государства». В трех километрах от исторической части города базировался тренировочный лагерь боевиков. Это был спецназ ИГ.

Честно говоря, я не особо знал тогда историю Пальмиры, но когда увидел город, был ошеломлен его красотой. Величественные колоны, арки, пальмы. У этого места была особая фантастическая аура.

Было очень много разрушений — как в исторической части города, так и в жилых кварталах. Все лежало в руинах. На улице валялись разбитые колонны, каменные фрагменты.

Я спросил у нашего инструктора-араба, а что это за место. Он ответил, что это Пальмира, которую они недавно захватили и разрушили. Этот араб также ответил на мой вопрос о том, зачем разрушать такую ценность. Он сказал, что все, что не соответствует нашей религии и что считается греховным, согласно нашим религиозным представлениям должно быть разрушено.

Однако позже я заметил, что разрушено было только то, что невозможно было продать, а все самое ценное давно продано. Тех, кто это делал, совсем не интересовал вопрос, насколько музейные экспонаты соответствовали их религиозным представлениям. То, что можно было продать, продали. Деньги делали на всем, не думая в тот момент о религии. Ну, а то, что продать невозможно, безжалостно уничтожали. Делалось это сознательно — для демонстрации силы, устрашения, показать свое варварство.

Эти люди выступают от имени ислама, но то, что я увидел в Сирии, то, что они творили — такого нет и не может быть ни в исламе, ни в одной религии мира.

В Пальмире я пробыл недолго. Условия, в которых нас содержали, были невыносимыми. Жара, голод, жажда. Я стал возмущаться. И вскоре меня посадили за недовольство в тюрьму, она находилась тут же — для таких, как я, недовольных.

Би-би-си: Чему вас обучали в лагере ИГ?

Б.К.: Ничему особенному нас не учили. Скорее всего, это был своеобразный испытательный срок. Хотели посмотреть, насколько мы терпеливо можем перенести тяготы военных будней, насколько мы идейные. Среди 150 человек, с которыми я там был, таджиков было только трое. Все остальные — арабы и еще переводчик из Йемена. Он знал русский. Все мы были примерно одного возраста — от 25 до 30 лет. В день нам давали бутылку воды и семь фиников. Иногда приезжал командир на очень дорогой машине с кондиционером. Он проверял ситуацию и снова уезжал.

Проблема большинства ребят, попавших в Сирию примерно таким же образом, как и я, заключалась в том, что мы попались на обещания работы, справедливого государства, а действительность оказалась другой.

«Проблемы с работой. Кризис»

Би-би-си: Как вы познакомились со своим вербовщиком?

Б.К.: Я около 10 лет работал в России. В Самаре был помощником повара в ресторане, в Москве купил себе машину, зарабатывал на жизнь частным извозом, потом Петербург. Мне нравились путешествия.

С вербовщиком, отправившим меня в Сирию, познакомился я случайно. Несколько раз возил его. Это был таджик, мне он представился как Абдурахмон. Он был моим клиентом. Стали общаться. Он мне рассказывал о Сирии. Постоянно говорил о несправедливости жизни в Таджикистане, в России, показывал разные видео.

У меня тогда начались проблемы с работой. Кризис. Стал меньше получать. И тут он мне предложил поехать в Сирию. Мол, поедешь, посмотришь, может заработать получиться, а не понравится — вернешься, никаких проблем. Я тогда Сирией вообще не интересовался. Все, что знал об этой стране, узнавал из телерепортажей. Там же услышал про «Исламское государство», но ничего не знал про них. Вербовщик мне сказал, что в Сирии нет особо войны, а на захваченных ИГ территориях работают фабрики и заводы — так что можно поехать и заработать.

Вербовщики (потом я общался с еще одним, тоже таджиком, по имени Халил) — очень опытные психологи. Они выбирают людей с проблемами. Безработица, нелегальный статус, унижения со стороны сотрудников правоохранительных органов, скинхеды, несправедливость — все это благодатная почва для вербовщиков. Они умело зомбируют людей, и ты перестаешь реально оценивать ситуацию. Ты начинаешь им верить. Прозрение приходит, когда уже поздно и ничего невозможно изменить.

Надо понимать, что для вербовщика то, чем он занимается — это его работа, которой он зарабатывает на жизнь. Мой вербовщик-таджик учился в Египте. Там он проникся радикальными идеями. Его специально подготовили. И в России он находился не случайно. Это была его работа. В любых социальных сетях есть их аккаунты. Там вербовщики говорят со всеми, кто посещает эти страницы, кто проявляет интерес к ним.

Люди в безвыходной ситуации, которым нужны деньги, первыми попадают на крючок вербовщика. Однажды, находясь уже в Сирии, я решился позвонить своему вербовщику, чтобы спросить, за что он так поступил со мной. На что тот, смеясь, мне ответил, что меня скоро убьют, что я наивный человек, что это его работа и таких, как я, у него много — тех, кого он отправил в Сирию. Он добавил, что такие люди никому не нужны, и наша судьба — просто бесславно погибнуть.

Би-би-си: А кто вам оплатил дорогу?

Б.К.: Денег на дорогу в Сирию не было, но оказалось, что это не проблема. Билет мне купили и оплатили все дорожные расходы до турецко-сирийской границы. В Стамбуле нас встретили. Оттуда мы выехали в город Газиантеп на границе с Сирией. Ехали на такси 18 часов. Это было в конце апреля прошлого года.

На сирийской стороне нас забрала машина. Встречал нас парень-дагестанец, говоривший по-русски. Он отобрал у нас паспорта и мобильный телефон. Когда я сказал этому дагестанцу, что мне здесь не нравится и я хочу вернуться обратно, он насмешливо мне ответил, что отсюда, брат, обратной дороги нет. И тут я начал понимать, что меня обманули и во что я сам себя втянул. Вместе со мной сирийскую границу пересекли несколько человек.

Через открытое окно

Би-би-си: А что, вот так просто можно пересечь турецко-сирийскую границу? Нетрудно найти таксиста, который, зная, куда вы едете, соглашается вас довезти?

Б.К.: Турецко-сирийскую границу мы пересекли спокойно. Вдалеке я видел казармы турецких пограничников и самих военных, но на нашем участке их не было. Там, где мы перешли границу, было небольшое «окно», через которое люди спокойно проходили. Не знаю, как так получалось, но уверен, что все это было не случайно.

В Стамбуле у вербовщиков есть свои знакомые таксисты, которые отвозят тебя к сирийской границе. Они знают, что делают, кого везут и для чего. При пересечении границы таксист сфотографировал меня и мои документы, и при мне отправил эти фотографии моему вербовщику. Так он, видимо, отчитался за проделанную работу, за которую потом получил деньги. Одни получают деньги за то, что отвозят вас на границу, а другие открывают «окна». Территория ведь охраняемая и закрытая, а мы спокойно проехали и без спешки попали на сирийскую территорию. Нас привезли на двух такси. Там были женщины, дети, мужчины. Я видел граждан Киргизии.

На следующей день меня отвезли в Ракку. По дороге я насчитал шесть блокпостов. На этих постах нас не останавливали: машину знали и сопровождавшего нас дагестанца уже хорошо знали в лицо.

Полтора месяца я пробыл в подвале, в котором кроме меня было еще 170 человек. Все они такие же, как и я, вновь прибывшие молодые ребята. Французы, испанцы, арабы, русские. С одним я познакомился. Он рассказал, что родом из Калининграда, что принял ислам. Он представился как Абу Талха, своего русского имени не назвал.

Раз в день нас кормили рисовой похлебкой. В течение первого месяца о человеке собирают информацию. Очень много людей там было. Я видел там, в подвале, мешки с паспортами, телефонами и личными вещами. Все это отбирается у людей, а вместо этого после проверки тебе выдают бумагу с твоими данными. Это твой новый документ.

Би-би-си: Во время этого ознакомительно периода вам удавалось выйти в город и посмотреть, что там происходит, как живут люди?

Б.К.: Нет. Нас не выпускали из подвала. Дисциплина там очень строгая. Никто особо ни в чем не разбирается. Там я впервые увидел, как убили одного парня из Туниса. Он был один из нас. Нам сказали, что он шпион. Всех, кто начинал проявлять недовольство, убивали либо увозили в тюрьму. Никакой критики, никаких вопросов.

Из Ракки одну группу отвезли в Табху. В этом населенном пункте находились русскоязычные новобранцы, поэтому я туда и попал. Там располагался наш лагерь, где нас обучали обращению с оружием, мы делали физические упражнения, прошли краткий курс военной службы. Денег не платили, кормили раз в сутки.

Когда курс был окончен, нас стали распределять. К тому времени из 20 таджиков, с которыми меня доставили в Табху, остались только четверо. Нам сообщили, что остальные погибли — кто попал под обстрелы, кто под бомбовые удары. Новобранцы типа меня живут там не больше двух месяцев.

Мои соотечественники в основном были из числа трудовых мигрантов, завербованных в России. Мои земляки очень жалели, что попали в Сирию. У всех была мечта вернуться обратно. Никто не был готов воевать и умирать, тем более никто из нас уже не понимал, за что мы воюем. Я спрашивал у других таджиков, как они оказались у ИГ. Один мне рассказал, что взял кредит в банке и не мог его погасить, а вербовщик пообещал оплатить, если он уедет в Сирию. Он погиб вскоре. У него остались двое детей в Таджикистане и непогашенный банковский кредит. Он так и остался должником.

Общее настроение было паническим, и все сожалели о том, что приехали в Сирию. Но мы особо не общались, потому что каждый из нас мог пострадать, если владел чужими секретами.

Там ты вообще никто. Ты едешь умирать.

Би-би-си: Расскажите о жизни в населенных пунктах, которые контролировались «Исламским государством».

Б.К.: В Табхе я был свидетелем такой истории: приехала машина, из которой вывели молодого мужчину лет 25, прочли бумагу с приговором, а потом ему отрубили голову. Прямо в центре города. Меня поразило, что никого это не задело. Все привыкли к зверствам, крови, смерти. Где-то рядом шли бои, здесь от имени ИГ отрубали головы, вешали людей, а жители спокойно проходили мимо и продолжали заниматься своими делами. Казалось, это никого не трогает.

Но самое поразительное, что молчали те, кого вели на казнь. Никто из них не кричал, не просил, не пытался объяснить или переубедить в чем-то своих палачей. Они молчали, потому понимали, что вести какой-либо диалог с этими людьми бесполезно. Их невозможно разжалобить. Для них мы были лишь человеческим материалом, пушечным мясом, мы были никем, рабами. Там не существует никаких законов. Нельзя было улыбаться, смеяться, играть в игры на мобильном телефоне. Общение между собой не приветствуется. За это могли наказать. Книг и газет нет. Нет никакой информации о том, что происходит в мире.

Мирные жители в городах особо старались на улицу не выходить. Женщины были полностью закрыты. Мужчины занимались своими делами. Детей забирали в специальные школы. Я видел в этих военизированных школах даже детей в возрасте двух-трех лет.

У тех, кто приехал в Сирию со своими семьями, не было шансов вернуться обратно, потому что детей боевики ИГ забирают. Они считают, что дети — это имущество «Исламского государства».

50 долларов за бой

Би-би-си: Как вам удалось совершить побег?

Б.К.: Я пробыл в Сирии неполных четыре месяца и о побеге думал с самого начала. Но ни с кем не делился этим. Даже с теми, с кем находился в одном отряде. Никому нельзя доверять. Если ты кому-то расскажешь о своих планах, а об этом узнают, то казнят того человека, а если он на тебя донесет — казнят тебя. Поэтому все молчали, никто ни с кем ничем не делился. Все наше общение сводилось к намекам, но ничего конкретного.

Обращаться к местным жителям было бесполезно. Они ненавидят ИГ. Они ненавидят бойцов ИГ. Они ждут освобождения. А за что любить этих людей? За разрушенные города, дома, за убитых родных? Они испытывают страх, потому что на контролируемых ИГ территориях нет закона. Могут казнить за любую провинность.

Большинство выходцев из стран СНГ, с которыми мне довелось познакомиться и пообщаться, чувствовали себя обманутыми. Всех шокировали зверства, которые совершали там боевики ИГ. Многие даже решались открыто высказывать свои мысли о том, что мусульмане не могут так поступать. Одни за подобные вольности попадали в тюрьмы, другие были убиты. У нас не спрашивали, хотим ли мы воевать. Тебя просто отвозят на бой, раздают оружие. Нас просто везли убивать. Мы были живой мишенью.

Нашими амирами [командирами] в основном были дагестанцы и чеченцы. Они запугивали нас тем, что на родине нас ждет уголовное преследование.

Я участвовал в одном-единственном бою. Как я выжил — не знаю. Наш отряд попал под шквальный огонь. Я не видел никого, лежал на земле. Почти всех моих знакомых убило в том бою. Они не стреляли даже. Нас послали вперед, как живой щит, на смерть.

Выжившим в том бою заплатили по 50 долларов, чтобы мы купили мыло и стиральный порошок, привести себя в порядок.

И вдруг я случайно увидел таксиста, решился и попросил отвезти меня к границе. Заплатил ему. На постах показывал бумагу, которую мне выдали в ИГ. И меня пропускали через посты. Они думали, что я еду встречать новых ребят на границе. Ближе к ночи я переполз через границу. Там опять никого не было. Никакой колючей проволоки, просто пустынная местность.

Еще час я шел, пока не дошел до какого-то населенного пункта. Там попросил жителей позвонить в полицию. Очень боялся, что это курды. Они могли меня убить. Турецкой полиции я сказал, что я гражданин Таджикистана и хотел поехать в Сирию, но передумал. Меня передали посольству Таджикистана, а те выдали документы и вернули на родину. В Таджикистане я добровольно сдался властям и во всем сознался.

После проверок, общения с сотрудниками МВД и комитета национальной безопасности, установления личности меня отпустили. Таджикские власти выполнили свое обещание. Добровольно вернувшихся освобождали от уголовной ответственности.

Би-би-си: Ваша семья знала, что вы в Сирии?

Б.К.: Моя семья даже не подозревала, что я могу быть в Сирии. Они узнали только, когда я вернулся. Мама попала в больницу. Своему брату, который работал в Москве, я соврал, что еду в Германию, хочу заняться бизнесом, перевозить машины. Своей семье я принес столько боли, но они меня поддерживают. Стараются помочь и хотят, чтобы я наладил свою жизнь. Соседи по-разному отнеслись ко мне. Я чувствую вину — и перед обществом, и перед семьей, и перед родиной. Я миллион раз пожалел о своем решении поехать в Сирию.

Кто отдаст дочь за такого?

Би-би-си: Как сейчас складывается ваша жизнь?

Б.К.: Я очень хочу начать новую жизнь. Забыть свое прошлое. Это сложно. Я хочу вернуться в тот день, когда уехал в Сирию, чтобы изменить все и отказаться от этого решения. Но это невозможно сделать. И со всем этим мне нужно продолжать жить.

На родине от меня отвернулись все друзья, одноклассники. Мои друзья на улице отворачиваются от меня, делая вид, что не замечают. Я понимаю их. Мне самому стыдно выходить на улицу. Мне стыдно и больно. У меня почти нет общения.

Очень хочу создать семью, но пока все девушки, которых мне сватали, отказывались принимать мое предложение. Кто отдаст дочь за такого, как я?

Кроме того, у властей Таджикистана я в черном списке. И мне нужно очень много сделать, чтобы мне поверили. Я очень опасаюсь провокаций и подозрений. Боюсь, чтобы меня не использовали.

С интересом смотрю новости из Сирии и очень радуюсь победам над ИГ. Многое изменилось в моих взглядах на жизнь. Я стал понимать, что эти люди ненавидят ислам. Боевики ИГ — специально обученные для войны люди. А ислам, религия — только маска, ширма. Мне жаль зомбированных и обманутых ими молодых людей.

Это не джихад. Война в Сирии — большой бизнес, деньги, чьи-то интересы. Главари, командиры, вербовщики выполняют свои задачи и зарабатывают деньги, а рядовые бойцы — это обманутые ребята, пушечное мясо. У главарей ИГ нет жалости, ничего человеческого, никаких ценностей.

Я бы очень хотел, чтобы моих ошибок больше никто не повторил. Мне повезло. Я остался в живых, но большинство погибают, даже не понимая, зачем и для чего, нанося своим близким страшные душевные раны.