М.Веллер: В застой, если сильно не сажают, начинают вдруг расцветать отдельные искусства
О литературе и культуре, уровне образования, взаимоотношениях Беларуси и России и национальной самоидентификации рассуждает гость программы «Неделя» — писатель, философ и публицист Михаил Веллер.
Вы по хорошему поводу у нас в стране и у нас в студии — большая книжная выставка, на ней представлены и Ваши работы в том числе. Она подстегнула некоторый интерес белорусов к чтению, люди снова начали покупать книжки. Все мы вышли из Советского Союза, самой читающей страны в мире. Станем ли мы когда-нибудь снова читающей страной, формацией в разных странах или превратимся в тех, кто быстро просматривает блоги, smsи всё остальное?
Во-первых, мнение о массовом чтении в Советском Союзе было сильно преувеличено, поскольку делать было нечего, дёрнуться некуда, ни тебе выехать за границу, ни наладить бизнес, ни делать, что хочешь — то люди читали. Это была их форма самореализации, им делать было нечего. А кроме того, иметь библиотеку стало престижно, и таким образом, когда французы слышали, что Марсель Пруст в советской России выходит тиражом в 100 тысяч экземпляров, они были потрясены. Я тоже был потрясён, потому что не достать, а читателей реально было тысячи три-четыре. Остальные гордо ставили на полки.
Во-вторых, и в советское время номенклатура и тиражи на душу населения издания книг и во Франции, и в Германии, и в Англии, и в Штатах советские превышали.
В-третьих, к великому сожалению, чтение падает сейчас во всём мире и на постсоветском пространстве также. Оно-то вернётся, но когда и как — не дано нам знать, потому что, к сожалению, покуда во всём мире, и в России в том числе, уровень среднего образования — падает, уровень высшего образования — падает, уровень средней образованности населения — падает, уровень культуры — падает. Также падают мораль, здоровье, физическая подготовка в массе, и при этом растут сугубо специальные мелкие знания, например, обслуживания компьютера. Сейчас у нас продолжается мелкий технический прогресс по восходящей и по нисходящей — культурный регресс. Когда регресс кончится, я не знаю, потому что дна пока не видно.
При это при всём: мы на дно катимся, но всё-таки интеллигентного писателя Веллера нынче читают, что доказано и нашей выставкой. В чём секрет успеха писателя и современного писателя? В чём секрет Вашего успеха?
Если ты не графоман, если ты полагаешь, что писать надо так, чтобы это предельно нравилось тебе самому, чтобы ты смотрел неторопливо, потом откладывал на неделю-месяц-два, смотрел опять и говорил: «Да нет. Вроде бы кое-как ничего». В старинные флотские времена слова «кое-как ничего» были высшей боцманской похвалой, когда вздрючить матроса было уже не за что, не к чему было придраться. «Вот кое-как ничего», — говорил боцман и отпускал его с Богом. Тогда, если книга нравится тебе самому, есть шанс, что она понравится и кому-то другому.
Кого Вы читаете? И много ли современных писателей, которые могут претендовать на попадание в разряд классиков лет через сто-двести?
Нам трудно знать, кто может попадать в разряд классиков. Особенно, вспомнив классиков советских времён, вспомнив великих классиков английской и французской литературы, которые не перестали быть классиками, а перестали быть вообще. Когда вспоминают, говорят «классик», но обычно и вовсе не вспоминают. Ибо во всём мире сегодняшняя элитарная литература плохо написана, не накачана ни мыслями, ни блеском стиля не ошеломляет. И более того, так называемые элитарные писатели полагают, что если читатель хочет, чтобы как девочка конфетку, чтобы ему с первой строчки было интересно — низколобый читатель, он не хочет поработать, ему надо, чтобы было интересно. Да. А кому надо, чтобы было неинтересно, спрашивается в задаче. Элитарная литература гадковата и мелковата.
При всём при том, в России сегодня, на мой взгляд, удивительно качественная литература. Вот именно в нулевые годы она образовалась, потому что в течение советского периода уж очень сильно всё задавливалось. И вот этот потенциал, который давили как тесто в квашню, спрессовывали — и вот наконец сейчас полезло. В девяностые-то было не до того — надо поделить, надо украсть, надо перестрелять друг друга. А в нулевые оно немного устаканилось, новый застой в России начался. А в застой, если сильно не сажают, начинают вдруг расцветать отдельные искусства.
Отношения Беларуси и России — вроде как братские народы, вроде как строим отношения тесные и близкие, но при этом постоянно что-то происходит. Что происходит, может быть, Вы опишете?
Во-первых, не всё, что братское, это семья. Во-вторых, спор хозяйствующих субъектов ещё не исчерпывает отношения народов и государств. Но Россия — более рыночный субъект, а Беларусь — более государственный субъект. Кроме того, в Беларуси больше всё-таки смотря на пользу народа, страны, государства вообще, а России идеология более либеральна. То есть, «Ну что, ребята? Делай, кто что хочет, зарабатывай или спасайся, кто как может». Поэтому богатые не понимаю, какого лешего не хватает бедным. С этой либеральной меркой добрый «Газпром», добрый Онищенко — буквально два брата. Когда я вижу главного санитарного врача товарища Онищенко, он мне напоминает опыта в Освенциме. У этого человека такая внешность, как будто на нём испытывали все сомнительные лекарства, кормили всей сомнительной пищей — у него скорбь в глазах, резкие морщины по лицу, волосы седенькие, коротенькие, дыбом всегда стоят. И он объясняет, что нас убивают — белорусским молоком, молдавским вином, грузинской минеральной водой. Причём, пока отношения были лучше — не убивали, а вот как чуть что — тут-то и убивают. Могу, конечно, сказать, что лучшая сгущёнка на пространстве России — это рогачёвская, насколько я знаю, синтетическое растительное масло туда не добавляют. Лично я покупаю её на ближайшем рынке.
Мы долго жили в Советском Союзе но, когда он закончился, — закончился «железный занавес», к нам повалило всё с Запада, мы стали это всё впитывать, стали стираться все грани. Влияния западной масскультуры нами восприняты не всегда адекватно и не всегда равномерно. Удастся ли славянам — россиянам, белорусам — сохранить какую-то национальную идентичность? Что нужно для того, чтобы она была, и нужна ли она в принципе?
Год назад примерно, на международной книжной ярмарке в Дели была затеяна вот такая дискуссия. Формулировку темы я не помню, но по существу — «Технический прогресс и культурная самоидентификация». Тут я оказался совершеннейшим правым, мракобесом, абсолютнейшим консерватором, когда я сказал индусским товарищам бестактно до хамства — добрейшие, кроткие люди — что очень интересно: они хотят ездить на автомобилях, которые изобрели проклятые немцы, пользоваться телефоном, который изобрели американцы, телевидением, которое изобрели русские в Америке, компьютерами из Америки, и так далее, так далее, так далее, газетами, книгопечатанием, которое изобрели в Европе, но при этом неким образом они хотят сохранить культурную идентичность. Значит, как можно хранить культурную идентичность, если у тебя сливной унитаз, электричество — лампочка американца Эдисона горит у тебя заместо масляной плошки и прочее.
Таким образом, цивилизованный мир фактически уже стал единым макрокосмом, потому что каждый народ, страна, нация даёт то, что у неё лучше всего получалось. Так что самоидентификации будет меньше, но огорчаться по этому поводу не надо. Потому что, когда будет больше ребят со Среднего Востока, из Юго-Восточной Азии, из Африки, когда народ начнёт смуглеть, темнеть, глазки начнут сужаться — вот тогда попомните нынешнее время, когда с самоидентификацией было ещё всё в порядке.
Хороший прогноз нашего будущего, так вот вскользь, аккуратно, со всем, с чем нужно, и без всего, что не нужно.
А размножаться надо активнее.
Это тоже хороший призыв. Спасибо за эту беседу, спасибо за это предложение. Гостем программы «Неделя» сегодня был писатель, философ, публицист Михаил Веллер, и к этому уже ничего не добавишь.