«Мне было семь месяцев, когда нас с мамой забрали в лагерь». Как женщин с грудничками забирали в ГУЛАГ
Детство Майи Кляшторной и Галины Дедковой началось в сталинских лагерях. Майе было три месяца, когда ее арестовали вместе с мамой, Гале — семь. Женщин с грудными детьми погрузили в теплушки, месяц они ехали в неизвестном направлении, пока не прибыли в Казахстан, место назначения — Акмолинский лагерь жен изменников родины. В чем была вина грудных детей? А их старших сестер и братьев, которых отняли и увезли в детдом? Вместе с матерями они расплачивались за родство с «врагами народа».
Янина Германович, жена белорусского поэта Тодара Кляшторного, с ребенком на руках прибыла в АЛЖИР 24 января 1938 года. Ксения Дедкова, жена старшего ветврача Наркомзема Константина Гурского, приехала в лагерь с ребенком через пять дней. Вероятнее всего, женщины были знакомы, ведь и освободились из Акмолинского лагеря они почти одновременно. Их дочери жили в одном детском бараке и сохранили некоторые воспоминания о детстве, которое началось за колючей проволокой.
Двое детей отправили в детдом, с грудным ребенком этапировали в лагерь
Муж Ксении Дедковой (встречаются также варианты написания фамилии Дзяткова, Дядкова), как и она, был ветеринарным врачом. Константин Гурский работал в Ветеринарном управлении Народного комиссариата земледелия БССР, жена была главным врачом в городской ветеринарной лечебнице Минска. В семье было трое детей. Младшая, Галина, родилась буквально накануне ареста отца в 1937 году, вскоре его расстреляли.
Судя по материалам дела, Ксения знала, что мужа приговорили к высшей мере, хотя обычно в таких случаях семьи десятилетиями находились в неведении (родственники не могли присутствовать на суде, о приговоре им не сообщали). А узнала она из газет, которые писали о процессе над Гурским.
— Такая глупость в деле у него! — вспоминает младшая дочь Галина Константиновна. — Обвинили отца в том, что он занимался истреблением поголовья скота, то есть вредительством. Дико неграмотный формулировки в деле! А мамино дело — это вообще несколько листочков, где написано, что она член семьи изменника родины, поэтому ей дали 8 лет лагерей. И меня забрали вместе с ней, а мне знаете, сколько тогда было? Семь месяцев! И вот мама с грудным ребенком в теплушке, в диких условиях, добиралась в лагерь АЛЖИР (так сокращенно называют Акмолинский лагерь для жен изменников родины — Прим. TUT.BY).
Дело Ксении Дедковой состоит из шести листов: справка на арест, протокол допроса, подписка о невыезде и обвинительное заключение. До приговора Ксения Сергеевна могла находится дома, так как у нее была грудная дочь. Женщин, у которых не было детей или дети были постарше, сразу же после ареста отправляли в следственный изолятор.
Во время допроса, который состоял из пяти вопросов, жену Гурского спрашивали, знает ли она, за что был репрессирован ее муж, знала ли она о его контрреволюционной деятельности. Ксения Сергеевна говорит о том, что ничего не знала. Доказательств вины в деле нет, несмотря на это, женщина получает восемь лет лагерей. Ее арестовали 31 декабря 1937 года с тремя маленькими детьми. Детей, которые были старше трех лет, забирали сразу при аресте.
— Двое детей у меня были отняты и отправлены в детдом (старшей дочери Ларисе тогда было семь лет, сыну Сергею — 5. — Прим. TUT.BY), а с грудным ребенком (Галине было семь месяцев. — Прим. TUT.BY) этапировали в Карагандинское отделение, — писала Ксения Дедкова военному прокурору СССР.
Мамы с маленькими детьми ехали вместе с другими осужденными в тесных неотапливаемых товарняках. Несмотря на скотские условия, считалось, что этим женщинам повезло — ведь у них не отобрали детей при аресте. Из-за разлуки с детьми некоторые женщины еще по пути в лагерь буквально сходили с ума, некоторые не выдерживали и кончали жизнь самоубийством. Сразу по прибытию в лагерь матерей и детей разделяли: женщин — в бараки, малышей — в детский комбинат, куда можно было попасть только на кормление и под конвоем. Никакого декретного отпуска у осужденных, разумеется, не было.
— Брат и сестра сначала были в детском доме, — вспоминает младшая дочь Ксении Сергеевны. — А потом забрали родственники мамы, они жили в Лиозно.
Маленькая Галя пробыла в лагере до 4 лет и ей, можно сказать, повезло. Обычно детей после трех лет из «мамочкиного лагеря» увозили в детские дома, где условия были жесткие, а самое главное — матери уже не могли видеться с детьми. Галю Дедкову сумела забрать в Минск тетя.
— Мама работала в лагере по специальности, она же была ветеринарным врачом, — рассказывает Галина Константиновна. — Благодаря своей работе, она не голодала, и могла даже помогать другим женщинам, дать хотя бы немного молока. Она была добрым человеком и помогала, хотя это было и опасно.
«Что мама могла говорить? Она работала, не покладая рук»
Работали осужденные женщины на износ. Во-первых, стояли заоблачные планы, которые нужно было выполнять, от этого зависело, в том числе питание осужденных, которое и без того было скудным. Во-вторых, считалось, что исправить вину перед Родиной можно только каторжным трудом. В чем была вина женщин и их детей? В том, что они были родственниками осужденных «врагов народа». По логике Сталина, уже только в этом состояла их «опасность» для режима.
Но даже после освобождения женщины и их дети не могли стать полноправными гражданами. Им запрещали жить в больших городах, в том числе в Минске, их отказывались принимать на работу и на учебу в университет, от клейма родственника «врага народа» было непросто избавиться.
Ксения Дедкова отбыла свой срок в ноябре 1945-го, но продолжала работать в лагерной ветлечебнице, уже как вольнонаемная.
— Когда маму освободили, меня снова привезли в Казахстан, чтобы я была с ней. Брата с сестрой тоже привезли. Мы жили прямо в ветлечебнице, две комнатки у нас было. Там же, на 26-й точке Карлага, как назывался тогда населенный пункт, я окончила семилетку. Потом ездила в Акмолинск, где окончила 10-летку. Мама только в 1950-х уехала из Казахстана в город Златоуст, это в России. Сестра моя вышла замуж в Акмолинске, теперь это Нурсултан, и осталась в Казахстане. Я вернулась в Минск, окончила здесь институт, а когда у меня родились дети, мама приехала в Беларусь, помогала мне, она уже пенсионеркой была. Брат тоже перебрался на родину, жил в Ратомке.
Фото: TUT.BY
В 1957 году Ксения Сергеевна пишет письмо главному военному прокурору СССР:
— Прошу вас пересмотреть мое дело и дело моего мужа. Вынуждена обращаться к Вам с этой просьбой, так как это диктуется состоянием моего здоровья, а также желанием чувствовать себя полностью восстановленной в своих правах.
В 1958-ом супругов признают невиновными и реабилитируют, в деле не было доказательств вины.
— Мама всю жизнь честно работала, и в лагере тоже, у нее ведь и медали были — «За трудовую доблесть», «За освоение целинных земель», — говорит Галина Константиновна. — Я ходила в КГБ, видела дело отца и матери. У папы огромное толстое дело, сотрудники даже не все мне показали, открывали только определенные страницы. Но такое пустое обвинение! На маму у них вообще ничего не было. Вот так сажали людей за пару страничек. Что мама могла об этом говорить? Она работала, как не знаю кто, не покладая рук. Конечно, была обида за то, что власть так обошлась с нашей семьей и с другими людьми.
На месте лагеря для жен изменников родины теперь находится музей жертвам репрессий. На огромных мраморных плитах высечены имена более 18 тысяч женщин, все они прошли АЛЖИР. Есть здесь и имя Ксении Сергеевны Дедковой, она умерла в Минске, когда ей было 90 лет.
— Я никогда не была в музее, — признается Галина Константиновна. — Но всегда мечтала туда попасть. Мне все это часто снится, ведь жизнь моя началась там, в лагере, и первые жизненные впечатления я получила там.
«В тюрьме не сидела, в вагоне мне прочли стандартный приговор»
Янину Германович, жену белорусского поэта Тодора Кляшторного, допрашивал оперуполномоченный по фамилии Громов, он же работал по делу Ксении Дедковой. На допросе Янине Михайловне задают стандартные вопросы:
— Вам известно, за что арестован ваш муж?
— Нет, не знаю, — отвечает она.
— Что вам известно о контрреволюционной работе мужа?
— Я ничего не знаю.
Уже через две недели после первого и единственного допроса ей выносят приговор — будучи женой врага народа являлась соучастником его контрреволюционных преступлений, 8 лет исправительно трудовых лагерей.
В деле Янины Михайловны есть обзорная справка по делу ее супруга — 29 октября 1937 года Тодор Кляшторный признан виновным в том, что с 1926 года являлся участником контрреволюционной организации и проводил контрреволюционную работу в Минском педагогическом техникуме, и приговорен к высшей мере наказания. Его расстреляли 30 октября 1937 года, та ночь войдет в историю как «кровавая»: чекисты уничтожили более ста представителей белорусской науки и культуры.
На момент допроса мамы старшей дочери Тодиане 6 лет, средней Весналине 4 года, младшей Майе всего 3 месяца, она родилась уже после ареста отца.
— Бацька ведаў пра маё нараджэнне, хаця ён быў ужо ў турме, — рассказывала Майя Тодоровна в интервью «Радыё Свабода». — Мама нават, калі я нарадзілася, дабілася спаткання з бацькам. Як расказваў сябра бацькі Алесь Пальчэўскі калі яго судзілі, гэтага хлопца ведаў, калі яшчэ вучыліся разам. Ён да яго звяртаецца, як да сябра. А той кажа — я табе не сябра, таму што ты — вораг, і я цябе сужу. Мама бачыла бацьку, бацька бачыў неданошаную, але жывую немаўлятку. Абодвум ім стала кепска, бо тата быў дужа замучаны допытамі. Гэтаму сведкай быў Пальчэўскі, які таксама тады знаходзіўся ў турме. Як ён казаў, пасля допытаў Кляшторны сам ісці не мог. Маме казалі — 10 год без права перапіскі, і яна верыла ў гэта — і ў Акмалінскім лагеры, і пасля на пасяленні ў Сібіры, здзіўлялася, чаму бацька нас не шукае, 10 год жа прайшло, «ён, напэўна, ужо дома і нас чакае».
Из письма Янины Михайловны, которая она из лагеря пишет члену Политбюро ЦК Климу Ворошилову, становится понятно, что даже суда с ее участием не было:
— Забрали меня вместе с маленькой дочуркой, 3-месячной Майей. В тюрьме не сидела, сразу попала в вагон с заключенными. И вот в вагоне прочли мне стандартный приговор как члену семьи изменника родины — 8 лет исправительно-трудовых лагерей. Судило, видно, заочно особое совещание НКВД за моего мужа Тодора Кляшторного, белорусского поэта, его тоже арестовали накануне 1937 года.
Жена Кляшторного просит Ворошилова разобраться в ее деле, говорит, что ни она, ни муж ни в чем не виновны:
— В чем обвиняли мужа и его дальнейшая судьба мне до сих пор неизвестна. Я имела много раз с ним свидания и поняла, что он был оклеветан врагами народа. Его непосредственный клеветник белорусский писатель Александрович Андрей, он же в это время являлся заместителем председателя Союза писателей (Александрович — влиятельный литературный функционер, 1938 году отправлен в ГУЛАГ, куда ранее, как считали современники, сам отправил немало людей. — Прим. TUT.BY). Мне известно об их трениях еще до ареста мужа, так как Александрович являлся в белорусской литературе форменным халтурщиком, и многие более способные писатели часто это отмечали как в товарищеских кругах, так и на официальных литературных выступлениях… Мне Тодор говорил, что материалы о нем были сфабрикованы по фальшивке Александровича. А в 1938 году и сам клеветник был арестован, но оклеветанный Кляшторный и возможно, другие писатели все равно почему-то не были освобождены.
Из того же письма ясно, что Янина Михайловна неоднократно писала и Сталину, но никакой реакции не было. Письмо Ворошилову, который во время большого террора подписал 185 расстрельных список на 18 тысяч человек, тоже осталось незамеченным, вдову поэта окончательно освободят только в 1955 году.
«Запомни, ты не одна, у тебя есть две сестры»
Майя провела пять лет с мамой в акмолинском лагере, еще шесть лет в детском изоляторе НКВД. Когда девочку увозили в детдом, мама на прощание успела ей сказать ей: «Запомни, Майя, ты не одна, у тебя есть две сестры». И Майя запомнила. Старшие дети сначала были у родственников, потом в интернате. Тодиана после войны закончила педучилище, помогала младшим сестрам, писала стихи для детей.
Младшая Майя в интернате спала по соседству с Ридой Рыскуловой, отец которой был видным политическим деятелем в Казахстане, — его расстреляли в 1938-м, после чего взялись за всю семью. Майя вспоминала, что их кровати с Ридой стояли рядом, и утром, они щупали друга, чтобы проверить, живы ли.
В 1947 году Майя научилась немного читать, но детям в интернате не разрешали читать письма от родных, ими утепляли окна. Однажды Майя стояла у окна, увидела край бумаги, который напоминал письмо. Вытащив листок из конверта, она прочла свою фамилию — письмо было от старшей сестры, которая ее разыскивала. Майя написала ответ, так восстановилась связь с родными.
1 декабря 1945 года Янину Германович освободили из Акмолинского лагеря, но в конце 1940-х снова арестовали и отправили в Сибирь, семь лет она была там вместе с младшей дочерью. Окончательно освободили Янину Михайловну только в 1955 году, она смогла вернуться в Минск. Умерла через четыре года, ей было 50.
Майя Кляшторная стала архитектором и всю жизнь занимается увековечиванием памяти жертв политических репрессий в Беларуси, в том числе в Куропатах. Она несколько раз была в Казахстане, в музее на месте Акмолинского лагеря, где начиналось ее детство. В музее хранится реликвия семьи Кляшторных — простенькое одеяльце, в которое мама пеленала маленькую Майю, когда они ехали в неизвестность.