«Маткі галасілі страшна!». Выжившая женщина - о том, как в детсаду под Полоцком 86 лет назад сгорели дети

У этой истории есть предыстория. Помните, недавно в Полоцке возле одного из строящихся частных домов нашли надгробия и плиты с мемориалов, из которых хозяева собираются возводить фундамент дома? Среди «стройматериала» лежал и разбитый обелиск в память о детях, погибших на пожаре в сельском детском саду в 1933 году. TUT.BY решил узнать об этой трагедии — и нашел бывшую воспитанницу этого садика. Тогда она чудом не погибла, сегодня же 90-летняя женщина — единственный человек, кто остался в живых из тех, кто 86 лет назад ходил в детсад в деревне Шарухи Полоцкого района.

Белый обелиск с двенадцатью именами и фамилиями и надписью — «Трагічна загінуўшым дзецям у выніку зверскай вылазкі класавага ворага ад паджога ясель 30 чэрвеня 1933 г.» — стоял в деревне Грамоще Полоцкого района.

Но пожар в детсаду произошел в Шарухах — деревеньке по соседству, в двух километрах. Когда в этих краях создали колхоз, в Шарухах открыли детский сад. Он разместился в постройках бывшей панской усадьбы и просуществовал до 30 июня 1933 года — трагического дня, когда в огне погибли почти все его воспитанники.

Жертв пожара похоронили в братской могиле в Шарухах. Только одну девочку — Маню Косачеву, по воспоминаниям местных жителей, родители решили похоронить в отдельном гробу, на сельском кладбище.

В 1930-е годы в Полоцком районе хутора и маленькие деревни объединяли с большими. Такая участь постигла и Шарухи, где находился детсад: их присоединили к Грамоще.

Через год после беды, в 1934-м, в Грамоще построили школу-семилетку. Через дорогу от нее устроили мемориал в память о погибших детсадовцах. Сюда, в общую могилу, из Шарух перенесли останки всех малышей. В изголовье поставили белый обелиск.

В 2017 году этот обелиск, из белого мрамора, заменили на новый — из черного гранита. А старый утилизировали. Так он стал бетонным ломом, который купила в счет зарплаты одна из сотрудниц Полоцкого спецкомбината гражданского обслуживания «Ритуал». Обелиск с детскими фамилиями, плиты с захоронений советских воинов и памятники с кладбищ женщина решила превратить в крошку и пустить на фундамент строящегося дома.

Местные жители «знали наизусть имена погибших детей»

Новый памятник отличается от старого не только цветом и материалом, из которого изготовлен. Фамилии детей на нем идут в алфавитном порядке, а не в разнобой, как раньше. Исправлены ошибки в фамилиях Нины Тишалович (вместо «ш» была «т») и Вити, Пети, Коли, Егора Ахминенок (было: Ахименок).

Изменилась и эпитафия. В ней теперь нет ничего про «зверскую вылазку класавага ворага». Надпись уже лаконичнее: «Трагічна загінуўшым дзецям ад паджога ясель 30-га чэрвеня 1933 года».

Жители деревни Грамоще, узнав, что старая плита с братской детской могилы стала «стройматериалом», были в шоке:

— Да они что, эти хозяева строящегося дома?.. Какой бетонный лом?.. Мы же с детства помним этот памятник! Он был из чистого белого мрамора. Пережил войну, хотя на нем остались сколы — видимо, от пуль. Каждой весной и осенью школьники приводили в порядок территорию возле обелиска. Мы знали, что он посвящен трагедии, и знали наизусть имена этих сгоревших детей.

Памятник, огороженный черным забором с красными звездами, стоит возле дома жительницы Грамоще Лилии. Она рассказывает, что мемориал то и дело наведывают люди.

— Приходят и местные, и чужие, если кто-то к нам в деревню заезжает. Подходят к памятнику, читают надпись. Потом, бывает, и ко мне в дом стучат. Спрашивают, что это за пожар такой был в 1933 году.

«На кладбішчы маткі галасілі страшна!»

Единственная воспитанница сгоревшего детсада, дожившая до сегодняшнего дня, — Елена Ивановна Кузнецова (в девичестве — Шаруха). Она живет в Полоцке, с дочерью Татьяной. 10 сентября женщине исполнится 91 год.

А тогда, в 1933 году, Леночке было 5 лет. У ее родителей, Ивана и Елены Шарух, было пятеро детей: школьники Клава и Петя, детсадовцы Лена и Коля и новорожденный Митя.

Елена Ивановна вспоминает, что в садик ходили примерно 20 детей. Они были разного возраста — от двух до семи лет.

Сколько работников было в садике, пожилая женщина уже не помнит. Но в память ей врезалось, что кормили детей там хорошо:

— Работнікі хадзілі за намі, глядзелі, давалі есці. Каля садзіка, помню, стаяў домік, дзе была кухня. Помню также, паблізу былі бальшы кірпічны амбар і канюшня. І мой тата там работаў конюхам. У садзіку нам было харашо, нам нравілась туды хадзіць. Час жа быў бедны, дома — галота, у многіх сем’ях, як і ў нашай — памногу дзяцей. А чым іх карміць? У яслях ежа всегда была ўпару.

Иногда Лена с 7-летним братом Колей ходили в садик и из садика сами: у матери на руках был младенец Митя.

— Садзік быў у дзярэўні Шарухі, а мы жылі кіламетра праз палтара — на хутары Шарухі. Мама радзіла Міцю, і не магла кожны дзень забіраць нас з Колем з сада. І ў той дзень, калі сад загарэўся, мы з ім самі ўцяклі адтуль дамой. Палучаецца, маленькі Міця, якога мама не магла аставіць аднаго, спас нам з братам жызнь. Але сам ён, бедны, пражыў нядоўга: у палтара годзіка памёр ад васпалення лёгкіх.

Брат с сестрой сбежали не одни, с ними в «самоволку» подались еще два брата Ахминенка.

— Уцяклі мы з садзіка учацвярых — я, Коля і два браты Ахмінёнкі. Аднаго звалі Ягор, ці Гурусь па-вясковаму. А як звалі втарога — ужо не помню. Дзела было адвячоркам. Стаяла лета, бо добра помню, беглі мы босыя. З братам Колькай мы былі не разлей вада. Ён быў такі шустры, што агонь! Вось і тады схапіў мяне за руку, мы і пабеглі! А да гэтага Колька згаварыўся збегчы з мальчышкамі Ахмінёнкамі. Ну і яны за намі ўвязаліся.

Однако Егору Ахминенку и его брату не суждено было остаться в живых: их мать Антонина, увидев, что сыновья сбежали из детсада, в этот же вечер завела их обратно.

— Ахмінёнчыха вяла хлопцаў у сад — на ноч, — вспоминает Елена Кузнецова. — І па пуці зашла к маёй маме: «Глена (так маму Елену называлі людзі), а ты сваіх чаму назад не вядзеш?». «Не, — кажа мама, — сёння не павяду, бо мой Іван на канюшні, а мне няма з кім аставіць меншае дзіцё. Я павяду заўтра». Так мы з Колем і асталіся дома. І чудам асталіся жывыя.

Ясли, по воспоминаниям и Елены Ивановны, и других местных, загорелись ночью.

— Тушыць пажар началі не сразу: пака хваціліся, пака сабралі людзей… Тушыў агонь і мой тата. Там быў побач з садам ставок — адтуль і насілі ваду.

— А почему произошел пожар?

— Па дзярэўні хадзіла легенда, што каля печкі віселі пялёнкі, яны і загарэліся. А взрослых нікога ў садку не было: усе пашлі дамой, пакінуўшы дзяцей спаць адных. Калі пачаўся пажар, каторыя з іх, можа, і праснуліся. Але збегчы не маглі — дзверы былі закрытыя. Такія разгаворы я слышала ад старшых людзей усё врэмя.

Елена Ивановна говорит, что хорошо помнит, как хоронили ее подругу Маню Косачеву:

— З Маняй мы дружылі, яна была чуць старшэ, на год-два. Мама ўзяла мяне з сабой на яе похараны. Яе пахаранілі на кладбішчы, аддзельна ад другіх дзяцей. Маня ляжала ў грабу ўся абгарэлая. Што там рабілася тады, на тым кладбішчы! Усе маткі плакалі, галасілі страшна. Крык стаяў такі, што не расказаць. З усіх хутароў пазбягаліся людзі на гэту трагедыю. Загадчыцу сада патом судзілі і пасадзілі. На колькі гадоў, я не знаю. Але што ёй тая цюрма, калі столькі дзяцей нявінных пагібла?!

Всю свою жизнь, пока не переехала в Полоцк к дочери, Елена Ивановна навещала могилку детей, с которыми вместе ходила в садик.

— І школьніцай калі была, пастаянна да іх хадзіла. І калі вырасла і на работу пайшла — всегда падыходзіла і хрысцілася на гэтай магілцы, — плачет пожилая женщина. — Колькі жыву, помню пра гэту бяду. Душа і сейчас баліць — бо такое не зажывае ніколі. Я і брату Колі пісала ў пісямцы на Украіну: «Братачка, сколька ўжо лет нашы сверстнікі ляжаць у сырой зямлі. І мы маглі б з табой гэтак даўно ляжаць, каб не наш Міця, які нас з табой тады спас».

Антонина Ахминенок, которая отвела своих сыновей обратно в сад, больше матерью не стала. И до конца жизни не могла себе простить, что не разрешила тогда детям ночевать дома:

— Цётка Антаніна часта забягала да маёй мамы. І всегда галасіла: «Гленка, якая ты шчаслівая, што ты сваіх дзетак не павяла ў яслі. А я сама завяла іх на смерць! І так і засталася бяздзетная».

«„Врагом народа“ назвали заведующую садом»

Жителю деревни Грамоще Павлу Константиновичу Лашкову — 88 лет. Историю про пожар в детсаду он знает со слов своего отца и сельчан, которые в 1933 году были уже взрослыми.

— Мне рассказывали, что пожар произошел ночью. Дети находились в саду круглосуточно. Там их неплохо кормили, а в голодные 1930-е годы родителям было выгодно, чтоб ребенок был всегда поевший. Вот многие матери и не забирали детей домой вечером.

Пенсионер слышал от отца, что после трагедии в какой-то местной газете, возможно, районной, вышла большая статья:

— И в ней писали, что разоблачен «враг народа, который поджег детсад». Под «врагом народа», очевидно, имели в виду заведующую. Ее осудили и отправили в лагерь. Дальнейшая судьба этой женщины неизвестна. Скорее всего, она была не местной, так как в Грамоще никто не помнит о ней ничего — не имени, ни фамилии, никаких других данных. Про уроженца своих краев, конечно, знали бы больше.

Павел Константинович хорошо помнит, что белый обелиск на могиле детей появился еще до войны.

«Мамы детей всегда говорили, что сад никто не поджигал, что это был недосмотр взрослых»

Людмила Кулагина — бывший председатель Адамовского сельсовета, к которому до ее выхода на пенсию относилось Грамоще. Она также родом из этой деревни, и памятник погибшим детям видела с детства.

Работая в сельсовете, Людмила Владимировна заинтересовалась этой историей и стала расспрашивать о ней пожилых людей.

— На памятнике неправильно написано: это были не ясли, а детсад. Потому что ребятишки там были разновозрастные. При пожаре, судя по надписи на памятнике, в некоторых семьях погибло сразу несколько детей: у Ахминенков (на хуторе Пастушонки их жило много, и они приходились друг другу родней) — четверо, у Косачевых, Карловых, Павленко — по двое.

Бывший председатель сельсовета никогда не слашала, чтобы в деревне в качестве версии гибели детей обсуждали поджог от «зверскай вылазкі класавага ворага»:

— На старом памятнике написали, что садик сжег «классовый враг». Но местные жители, с кем бы я ни общалась на эту тему, всегда высказывали мысль, что это был просто недосмотр взрослых, их безалаберность и безответственность. Кто говорил, что дети находились той ночью в саду вообще одни. Кто говорил, что воспитательница затопила печку, та была неисправна, возник пожар, педагог успела схватить одного или двух детей, в том числе собственного ребенка, и выскочить. Но про каких-то кулаков или «классовых врагов», совершивших поджог, в нашей деревне точно никто никогда не говорил.

Супруги Ахминенок, у которых после трагедии своих детей больше не было, любили и всегда привечали чужих ребятишек:

— Федора Петровича и его жену Антонину я знала, когда они уже были пожилыми, когда воспоминания о пожаре сгладились. Но эти люди очень любили детей, старались чем-то угостить, хоть и жили небогато. Помню, бежишь из школы мимо их хаты, тетя Антонина выйдет и яблочко даст. Она умерла раньше. Дядя Федор после ее смерти ослабел, и я его оформляла в дом-интернат.

Несколько женщин, как и мама Елены Кузнецовой, в тот роковой день не повели детей в сад.

— С их слов я тоже слышала, что не было никакого поджога, — продолжает Людмила Кулагина. — У одной из этих женщин, Татьяны Нестеренок, было, кажется, трое детей. И когда мы с ней общались, а было ей тогда уже лет под 70, она радовалась: «Слава Богу, что в тот день оставила детей дома. Если бы они погибли, не знаю, как бы я это пережила».

Использование материала в полном объеме запрещено без письменного разрешения редакции TUT.BY. За разрешением обращайтесь на nn@tutby.com