«25 лет я была волонтером, а сейчас помощь понадобилась мне». История дружбы волонтера и пенсионерки
Майе Владимировне — 86 лет. Шутит, что большую часть жизни провела на «секретной службе» — работала с документами в армии. Пару лет назад она еще летала к родным в Россию и Израиль, а теперь с трудом передвигается по своей маленькой квартире. Помогает Майе Владимировне волонтер Оксана, которая живет по соседству. Год назад они были незнакомы, а сегодня называют друг друга родными. «И откуда только на мою голову такое счастье свалилось? — смеется Майя Владимировна. — Я теперь знаю: если мне что-нибудь понадобится, Оксана всегда поможет. Поверьте, это дорогого стоит».
Мы приходим в гости к Майе Владимировне вечером после работы. Оксана отпрашивается, чтобы успеть — она работает в спорткомплексе «Уручье», и там в связи с подготовкой Европейских игр — горячая пора. Живут они по соседству. И Оксана, когда Майя Владимировна просит, прибегает помочь — купить продукты, лекарства и просто поговорить. А еще они дружат в соцсетях.
— Когда Майя Владимировна спросила, есть ли я в «Одноклассниках», я, конечно, удивилась, — говорит Оксана. — Но теперь мы не только созваниваемся, встречаемся, но и следим друг за другом в соцсетях. У Майи Владимировны друзья и родственники живут за границей. Поэтому частенько, когда прихожу в гости, слышу, как ей приходят сообщения. Тогда она берет лупу, зрение уже подводит, и спешит всем ответить. Разница в возрасте у нас — несколько поколений, но несмотря на это, нам всегда есть о чем поговорить — и посмеемся вместе, и погрустим. Многие евреи пожилого возраста долгие годы молчали и ничего не рассказывали о своей жизни даже детям и внукам. Моя мама тоже не успела все рассказать, а теперь мне уже не у кого спросить. А Майя Владимировна многое помнит и с радостью делится.
Как семья спаслась в Казахстане
Майя Владимировна усаживает нас в кресло напротив и рассказывает свою историю.
— Мне 86 лет. Живу одна, потому что дети погибли — и сын, и дочь. 10 лет назад ушел мой муж, это был золотой человек. Недавно умерла младшая сестра. А я все живу. Внуки, по возможности, навещают. Вот жду, когда внуча приедет, она живет в Израиле.
Есть старушки, которые до моих лет дожили, и толком ничего сказать не могут. А я все помню, каждый штрих жизни засел в моей голове. И это, знаете, тяжело. Бывает лягу спать, начну прокручивать воспоминания, всю ночь кручусь и не могу заснуть.
Я родилась в Слуцке. Папа был военным, мама работала в торговле. Мы были из семьи потомственных кузнецов. У деда возле дома была пристройка, где он работал, прямо в центре города. Своего дома у нас не было, папа в 1938 начал строить, но уже на следующий год его забрали на Финскую войну. Не успел вернуться — немцы на нас наступили, он ушел на фронт. Мне было 10 лет тогда. Помню, копаемся в песке во дворе, а над нами эти стервятники летят, бомбят наши города.
Нам повезло попасть в эвакуацию. Сначала нас выбросили под Смоленском, но немец туда быстро дошел, сказали, что оставаться здесь нельзя — и погрузили в теплушки — в Тамбов. Кстати, по пути нас везде хорошо встречали. Видели, что мы остались без ничего, старались, кто чем мог помочь. Иногда по дороге нам даже перепадал солдатский хлеб.
После Тамбова нас снова загрузили в теплушку. Куда и сколько будем ехать, даже не знали. По дороге бомбили, состав останавливался, мы выбегали в лес, прятались. А как стихало, возвращались назад в вагоны. В одном месте наш эшелон прошел, а следующий разбомбили. Кое-как мы доехали до Казахстана. Обрадовались, думаем, ну наконец дорога закончилась. А нам говорят: поезд идет в Сибирь. Мама и еще несколько взрослых успели с детьми выскочить, да не на перрон, а прямо в кювет. Было это в Алматинской области. Ну, а поезд наш дальше пошел. Кое-как нас там разместили. Помню первое утро: просыпаемся — тихо, солнце, и главное — никто не стреляет. Взрослые сбегали на рынок у вокзала, купили огромный, как мне казалось, арбуз и горячие лепешки. Ну, и раздали все детям. Как же вкусно нам было! Столько лет прошло, а я до сих пор помню.
Сначала нас определили в спортивную школу, в зале выделили угол, бросили соломку — и мы уже были счастливы. А потом приехали на двух волах и повезли в дом к аксакалу — так в Казахстане называют очень уважаемых, уже пожилых мужчин. И снова нам выделили угол, где разместилась наша семья — я, мама и две младшие сестренки. В тот же вечер хозяйка дома приготовила бешбармак (традиционное мясо-мучное блюдо, похожее на густой суп — прим. TUT.BY), ну и пригласили нас к корытцу. Там руками едят, а мы не знаем, как и что, боимся подойти. Мама попросила: «А можно детям в мисочки налить, у нас с собой». Ну, потом мы уже привыкли.
Семье аксакала дали дом получше, а мы остались в этой избушке. Пол земляной, света не было. Была такая железная коробочка, внутри фитилек, нежного мазута заливали, — и вот так мы прожили семь лет. Очень нам помогли поляки, их еще до войны переселили из Западной Украины. Всю жизнь вспоминаю их добрым словом, они уже обосновались там, умели печь хлеб. Мама наша полола огороды. Жизнь была непростая, но это была жизнь, наших родных в это время расстреливали немцы. 9 мая прошел у нас обычно, мы не знали про победу — радио ведь у нас не было. Через несколько дней мама прибежала с криком: «Победа!», обняла нас и заплакала.
Мы прожили в Казахстане до 1947 года. Мне было уже 16 лет, и мы не хотели уезжать! Но мама сказала: жить нужно на родине. Мне до сих пор сняться горы, я очень скучаю по Казахстану. Однажды написала письмо в колхоз имени Фрунзе — мы там жили. Но мне никто не ответил, там, наверное, теперь молодежь живет, никто не помнит о нас.
На улицу своего детства Майя Владимировна решилась прийти спустя 75 лет
В Слуцке наш домик уцелел, представляете? В войну его заняли полицаи, но соседи помогли — подтвердили, что это наш дом, и им пришлось уступить. Жили мы бедно и снова на земляном полу. Если подсчитать, на земле я прожила 14 лет — не сожалею!
До войны Слуцк был еврейским местечком. После войны, мне тяжело даже говорить… Я только через 75 лет смогла подойти к дому на улице Пионерской, где мы раньше жили. Моя семья на войне потеряла 20 человек. 20 человек, просто представьте! Самому маленькому было два с половиной года, немцы расстреляли его и мать. Папуля мой был ангел, а не человек. Он погиб в 1941-м, 34 года было ему. Пропал без вести — все, что мы знали. Пока был жив, каждый день отправлял весточки с фронта. А мы не понимали, какая это ценность. У меня осталось только две открытки от него. Казалось, папа будет всегда жив. Только недавно я узнала, что он погиб в Вяземском котле.
В Слуцке я окончила вечернюю школу, курсы машинописи, а потом меня пристроили к бухгалтеру, он меня обучил бухучету. Здесь же, в Слуцке, вышла замуж, родила детей. А потом мужа, он у меня был военный, перевели в Минск. Нужно было устраиваться на новую работу, я же молодая была, 37 лет. Из газеты узнали, что станция юных натуралистов ищет человека. Мы пришли с мужем, я понравилась директору — и печатать могу, и бухучет знаю. Пришло время заполнять анкету. И вот директор читает, а я вижу, как у нее челюсть отвисает — это она пятый пункт увидела (речь идет об указании национальности — еврейка — Прим. TUT.BY). Я говорю вечером мужу: «Знаешь, она меня не возьмет». А он не верит: «Что ты! Не может быть!» У нас была интернациональная семья, никогда не было никакого разделения — русский, белорус, еврей, и детей мы так воспитывали. В понедельник я прихожу на работу, а директор выносит папку с моими документами и говорит: «Извините, мы не можем вас принять, Министерство не согласилось. Вы же понимаете, что это за организация». А что это за организация? Станция юных натуралистов! Я должна была тогда ей сказать: «Вы знаете, мой папа положил голову за то, чтобы вы жили и ходили на работу!» Но мне тогда было страшно стыдно. Я боялась устраиваться на работу. Сказала мужу: хлебушка мне с водой — и хватит, второй раз такого унижения я не вынесу. Выручила меня соседка, она меня чуть ли не силой привела в машинное бюро, в военном ведомстве. Там меня тоже проверяли.
Папа мой был русским, я не очень была похожа на еврейку, поэтому часто бывало, что при мне могли поносить евреев. Конечно, было обидно. Иногда пыталась что-то сказать, но чаще молчала — и стыдно, и страшно. Но скажите, чем я хуже вас?
— Ничем.
— А меня оскорбляли. Помню, как ноги подкашивались, когда шла на работу. И все-таки дали добро. Какая я была счастливая! Могу работать — вот это да! Я не буду говорить за других, за тех, кого не взяли в институт, на высокие должности. Меня не взяли на станцию юных натуралистов, печатать документы, понимаете? Там человек пять в штате было, и дети, которые на кружки ходили — вот и вся организация. В итоге я 28 лет отработала в армии, потом еще четыре года на пенсии в военном ансамбле и четыре года в милиции, делопроизводителем, — везде мне было хорошо, я всех любила.
«25 лет я была волонтером, а сейчас помощь понадобилась уже мне»
25 лет назад мы вместе с мужем пришли в организацию «Хэсэд-Рахамим», которая помогает пожилым евреям, но не только, если в семьях есть белорусы, русские или кто другой национальности, мы тоже помогали. 25 лет я была волонтером, а сейчас помощь понадобилась уже мне. И в моей жизни появилась Оксана — очень добрый человек. Если мне что-то надо, я знаю, что всегда можно позвонить Оксане, и она не откажет. Даже то, что она просто позванивает, дорогого стоит. Сколько мы знакомы? Года три, наверное?
— Что вы, Майя Владимировна, с прошлого года! — говорит Оксана.
— Правда? А мне кажется, прошло много лет. Спасибо вам за ваше большое сердце, — улыбается Майя Владимировна. — А еще за клубнику и помидоры. Оксана все время приходит с гостинцами!
— Пожалуйста! Главное, чтобы вы были здоровой! — отвечает волонтер и обращается к нам: — Я состою в Еврейском волонтерском движении. Одна из целей нашей организации — связь поколений. Многие люди старшего поколения уносят с собой свои истории, которые ты не прочтешь в книгах. Так что такое общение очень ценно. В Торе сказано: вы всегда должны помогать друг другу, даже если человек ошибся, оступился, нужно поддерживать друг друга. Если вы следите за новостями, то могли слышать, что Израиль за одного своего пленного солдата готов отпустить десяток взятых в плен. И если израильский солдат попадает в плен, он должен рассказать все, что знает, чтобы сохранить свою жизнь. Нас воспитывали по-другому: умри, но сохрани государственную тайну. Но я считаю, что все-таки самое важное — это жизнь человека.
— В Израиле есть Яд Вашем — мемориальный комплекс истории Холокоста. Его сотрудники отправили в каждую еврейскую организацию анкеты, где нужно было указать погибших во время войны. Я заполнила 20 бланков. На каждый мне пришел ответ — «спасибо». В Яд-Вашем есть лампочки, в память о каждом убитом. Они хотят собрать данные, чтобы зажечь 6 млн ламп, именно столько погибло на войне, потому что нам дорога память про каждого человека.