Я живу в Роскоши. Как Мария Карповна доживает свой век вместе с деревней, восхитившей императрицу
«Я радзілася ў етай дзяреўне і памру тут, у Роскашы», — говорит 80-летняя Мария Шалупина. Она и еще четыре ее сверстницы — последние аборигены деревни Роскошь, которая своим названием обязана императрице Екатерине Второй. Еще 40 лет назад тут жили 75 семей. А сейчас — пара жилых хат, остальное — развалины, «джунгли», болото, речка Прейда, которой и на карте нет: вот и все, что осталось от былой Роскоши. Но последние роскошанки крепко держатся за свои киёчки, которых у каждой по два, и ни за что не хотят уезжать из умирающей деревни к детям. «Потому что родина», — говорят.
Этим материалом TUT.BY начинает свой проект «Я живу» — о деревнях, агрогородках, поселках с интересными (и порой даже смешными!) названиями, где нет гипермаркетов, парков, ресторанов и баров, порой — даже школ и рабочих мест. Зато есть люди — те маленькие и незаметные порой Личности, которые живут в нашей с вами стране: рождаются, женятся, растят детей, встречают гостей, ищут работу, хоронят стариков — и очень любят свою родину. Это проект не о попсовых и вылизанных турмаршрутах, это истории о настоящей Беларуси и настоящих белорусах, а еще — об искренней любви к месту, где родился, вырос и остаешься по какой-то причине или вопреки ей.
Из Крутелей в Роскошь
Путь к Роскоши прост. От дороги между Хотимском и Костюковичами до нее всего-то полтора километра. Правда, глядя на деревню сейчас, с трудом представляешь здесь императрицу Екатерину Вторую, которая и переименовала тогда деревню Крутели в Роскошь. По крайней мере, местным в школе всегда рассказывали именно такую историю, есть она и в истории деревни, хранящейся в районной библиотеке, говорит уроженка Роскоши Татьяна Смоляр.
Что императрица тут делала, непонятно: возможно, просто проезжала мимо деревни и вышла из кареты размяться да на кустики посмотреть.
— Не иначе как роскошью она должна быть от этой благодати, — сказала государыня, глядя на природу вокруг деревни. И поехала себе дальше.
Местные поскребли натруженными пальцами затылки, пожали плечами: в Роскоши, поди, лучше будет жить, чем в Крутелях. И пошли вкалывать дальше.
Сейчас остается только воображать, чем деревня так восхитила Екатерину Вторую. 200 лет спустя Роскошь встречает гостей разваленными хатами и морем люпина, который фиолетовым ковром укрывает холмистые окрестности. Гостеприимство первыми оказывают рой слепней: в такую жару и в такой глуши насекомым уж точно живется роскошно.
От разглядывания живописных разваливающихся хат и «белорусских джунглей» отвлекает движение на горизонте. Оказывается, сегодня в доме единственной «роскошной» жительницы Марии Шалупиной праздник — приехала почти вся семья: в хате собралось четыре поколения.
— Сёння весела — хоць песні пей, — улыбается 80-летняя Мария Карповна. — А потым, як паедуць, плачу — я ж адна, ні днём ні ноччу нікога няма.
Ближайшая соседка — за речкой, в 300 метрах. Вроде и близко, но для Марии Карповны — все равно что в другом городе. Старики даже в гости друг к другу не ходят — могут только созвониться. Годы, годы…
— А еще не так давно мама с соседкой под липой на лавочке сидели и на всю деревню песни пели, — говорит младшая дочь Алла Карпечкина.
«В нюньки идти, таўкачікаў нарваць»
Екатерина Вторая была права, говорят дочери Марии Карповны: природа здесь действительно богата, так что Роскошь — идеальное название для деревни. Грибы и лесные ягоды сейчас растут едва ли не под забором. Да и раньше за ними далеко ходить не нужно было — буквально на соседнее поле, где под кочками росли клюква, брусника. Чуть дальше, у леса, — малина.
— Из школы приду, беру Аллу и иду за малиной, — вспоминает старшая сестра Татьяна Смоляр. — Она малая, но мне — за охранницу. Я срываю ей ветку малины, и пока она сидит обирает на кочке, я тут же полведра малины набираю. Помнишь, мама, Райка приезжала, подруга моя? Так мы с ней пошли сено ворочать около болота. А оттуда как выпорхнет стая диких уток! А у Райки муж — охотник. Так она как закричит: «Их столько! Хоть граблями сбивай». А как увидела сколько ягод тут, говорит: «Держите мои глаза, чтобы не повыпрыгивали!».
Мария Карповна родилась в Роскоши, тут же окончила начальную школу, в соседней деревне — 7 классов. Сколько себя помнит, все детство провела на поле. А в 15 лет поехала на сахарный завод в Черниговскую область.
— Жыць жа нада было. А ў калхозе што? Трудадні. За адзін трудадзень давалі, можа, кілаграм зерна. Што б я за лета заработала? Няхай 30 кілаграм, — объясняет пенсионерка. — А на завод браць не хацелі — я малая ростам была. І я как заплакала! А цеплацехнік старшый гаваріць: «Ця мола будэ рабіць більш за большага». І мяне ўзялі. Называлі там «Ванька-ўстанька», патаму шта скажуць, што нада здзелаць там што-та, — я бягом пабегла.
Детство и школьные годы Марии Шалупиной и ее сверстников заканчивались в 13−15 лет, когда подростки шли работать в поле, на зерноток, сушить сено вместе со взрослыми. Татьяна говорит, что и полвека назад, во времена ее детства, было практически так же, разве что учились дольше.
— Скажуць у калхозе палоць буракі - ты ідзеш і дзіцёнка з сабой бярэш. І дзеці малыя буракі тэя палолі, — рассказывает Мария Карповна. — Ой! Усю жызнь работалі.
— И теперь ходят все перекрученные, — раздраженно замечает Татьяна. — Я их «крючками» называю теперь: живут пять бабушек, все с двумя палками передвигаются. Я у них спрашиваю: «Ну что, крючки, хто из вас богатый? Хто тысяч наложил?». Сено это як цягали — баб не видно, идуць копы по полю. А теперь усе пакрученые.
Мария Карповна задумчиво разглядывает свои узловатые пальцы, поглаживает потемневшую кожу:
— Хто быў разумны, той не рваўся, а жыў жа не хужэ за нас. Зато цяпер — здаравейшы. А нам жа нужна было дзяцей расціць, — тяжело вздыхает женщина, и на глазах у нее выступают слезы. Вспоминает о муже Алексее: — Сем нядзель, як хазяін мой памёр. Восемсят гадоў яму было, і мне ўжо восемсят первый пашоў.
Детей у Шалупиных трое: две дочери и сын. Ближе всех живет младшая, Татьяна, — в Хотимске. Она приезжает к матери каждый день, ведь та теперь одна на всей улице. Но для Татьяны встать в 5 утра и лечь за полночь — привычка с детства.
— У нас же как было: из школы пришли — нужно нарвать мех травы, 4 корзины картошки навыбирать. И это как себе хочешь. Потому что куча свиней, гусей, корова, овечки — и так в каждой семье.
Скот и птицу пасли по очереди и пропорционально количеству в одной семье.
— У нас, помню, было 72 гуся, — неделю мы должны были все стадо деревнское пасти в поле, — вспоминает Татьяна. — Что тых овечек пасти? Они наелись — у цяньку ляжат, і ты з імі. Каровы дык ходзюць большэ. А гусі паели — і ў балота. А хто з іх калхознага поля паеў — падняліся і паляцелі. І ты пабег як дурак за імі па полю.
Подрезать крылья гусю — ни-ни: продукт! После того, как птица шла на мясо, крылья оставляли вместо минивеника — подметать внутри печи. А еще гуси носили «боевой окрас» — их помечали разноцветной краской: кого на крыльях, кого на спине, кого на шее. У кого-то перья выстригали.
— Это чтобы понимать: эти Гашины, эти Марусечкины, эти Нинкины — всех знали, — поясняет Татьяна.
В обязанностях детей было «ходить в нюньки» и «таўкачікаў нарваць» — заготовить особой травы на корм свиньям. Другого корма не было или было мало — купить муку или комбикорм было очень дорого. Это при том, что Шалупины считались семьей зажиточной. У них у первых в деревне появились телевизор и газовая плита — это, говорят, в то время, как соседка жила без электричества и держала в коридоре свинью.
Кони на парковке и вредная Самклида
Всего-то 50 лет назад в Роскоши был клуб — и какой! Вам бы точно захотелось взглянуть на его «парковку». Сестры говорят, в клуб приезжали даже из соседних деревень кто на чем горазд: на велосипедах, тракторах, машинах, верхом на лошадях.
В клубе крутили кино. Сначала это была передвижная установка, в которой ленту нужно было крутить вручную. Потом кино стало стационарное. Вместо вип-диванов и двойных «кресел для поцелуев» — деревянные лавки. Если показывали индийский фильм, каждый тащил с собой табурет — мест-то не хватало.
— Смотрят это индийское кино — и плачу-у-ут всей деревней, — хохочут женщины. — А потом — танцы.
Каждый уважающий себя подросток обязан был покуролесить на Купалье. Причем разрисовать или украсть забор — забава для малолеток.
— Темно, ночь — мы впрягаемся в телегу и пошли по деревне. Лежат у кого-то дрова — загрузили в телегу, выгрузили в другом конце деревни, — рассказывает Татьяна Смоляр. — Тут через речку две бабки жили, сестры Марья и Самклида. Их сосед, друг нашего брата, переезжал через кладку, через речку, на мотоцикле на эту сторону. А бабка взяла и вкопала столбик на углу, чтобы он ездил. А тут Купалье — «давайте отомстим Самклиде». А нас много! Хлопцы повязали косынки, взяли лопаты и давай копать: одни столбик выкапывают, другие — ямку около порога дома. А яна ж слышит, что около дома ходзюць — и ў вакно глядзіць. А ей фонариком туда! Она ў другое — ей опять фонариком. Дык яна як закричиць: «Ма-арьк! Война!».
Свадьбы, Дни рождения, проводы, крестины — все праздники гуляли всей деревней.
— Из деревни же никого не выкинешь! Как начнут считать людей — то кум, то брат, то сват, то хороший человек. Гуляют все! — смеется Татьяна.
— А помнишь, как рыбу ловили? — говорит Алла. — Засунешь корзину под берег — речка-то большая была, — вытащишь из ямок карасей, плотвичек. Еще у мамки гардину просили вместо сети или бредня. Привяжешь ее к двум палкам, кирпич вниз положишь для веса — и пошел по болотам.
Три года — и никого не будет
Сейчас речка Прейда больше похожа на ручей — обмелела, когда выкопали оросительные каналы для полей. Она по-прежнему впадает в реку Беседь, та — в Сож, но рыбу ни гардинами, ни корзинами ни даже удочками в Роскоши в ней не ловят — некому.
Если вдруг кому-то из старушек понадобится рыба — купят в автолавке или привезут дети. Пенсию им возит почта, присматривают за стариками соцработники, сельсовет, пожарные.
— Жить в Роскоши через 3 года уже никто не будет, — «вангует» Алла.
— И как вы к этому относитесь?
— С болью в душе, — отвечает Татьяна, и ее голос дрожит. — Сердце замирает. Потому что деревни нет, а тут прожито все. Не думаю, чтобы сюда вернулись люди, молодежь.
— А я бы вернулась! — заявляет Алла. — Мужу говорю, если бы он со мной поехал, я бы хозяйство держала: курей, гусей, свиней. Потому что тут — родина. Электричество есть. Для воды можно пробурить скважину и колонку поставить. Для канализации — колодец-отстойник. Я когда тут, на речку побегу — постираю. Пусть и заросшее там все, но для меня это как отдых. Я маме буквально вчера говорила, что сидела бы тут день и ночь.
— Так чего же не переезжаете?
— В Хотимске тоже свой дом, огород. А на два хозяйства не разорвешься.
Мария Карповна, как выясняется, в свои восемьдесят все еще «ковыряется в огороде».
— Ой, вы бы видели, как она это делает! — возмущенно всплескивает руками Татьяна. — Одну палку — под мышку, для опоры. Другой рукой что-то делает. Если палка въедет в землю — мама плюх вперед. И потом встать не может.
— Ругаюцца, — смущенно рассматривает свои ладони пенсионерка. — Дзетачка, любая, мне жа жалка глядзець, як дзеці работаюць на маю душу.
— Так вы же для них всю жизнь работали — теперь их очередь.
— Вот, скажите ей! — подхватывают сестры. — Если бы она это понимала и нас слушала.
Мария Карповна каждый год варит варенье — у нее полный шкаф банок и под кроватью еще стоят. Она ходит в грибы, любит разгадывать — «чыркаць» — кроссворды. И наотрез отказывается переезжать к кому-нибудь из дочерей.
— Как ее тут с двумя палками оставить, скажите? — говорят сестры.
Мать только упрямо поджимает губы:
— Треццю палку вазьму, но памру тут. Нікуда не хочу.
В дорогу Шалупины просто так не отпускают. Усаживают за стол, уставленный закусками, сладостями:
— И борщ обязательно попробуйте. Он же не простой — роскошный!
Чистая правда.