Район на район. «Прощаюсь со своей родиной». Каким был «деревянный» Минск в квартале Уборки
«Прощаюсь со своей родиной. Дойти уже не могу, так хоть посмотрю», — сказал когда-то дед минчанину Сергею Лихтаровичу. Он это запомнил, вырос и сегодня рассказывает TUT.BY историю своего любимого района. Это Уборки. Так называлась деревянная застройка в районе железной дороги, в округе улиц Студенческой, Могилевской, Толстого.
Чем Уручье лучше Юго-Запада, а Чижовка — лучше Малиновки? Или наоборот? Почему, если жить в Минске, то именно в Лошице? Минчане в конкурсе «Район на район» признаются в любви тому уголку столицы, в котором живут.
Мы принимали истории до 9 утра 22 апреля. Лучшие публикуем, победителя выберем с помощью открытого голосования в рубрике «Минск» — с 27 по 28 мая 2019 года. Подробно правила конкурса читайте тут.
«Студенческая ушла со строительством метро». Деревянный район Уборки
Когда становится тревожно на душе, я закрываю глаза и мысленно брожу по улочкам и переулкам своего детства. Перебираю в памяти полузабытые названия улиц — Тбилисская, Студенческая, Толстого. Вглядываюсь в ускользающие образы жителей своего района, ощущаю запах сирени, слышу, как скрипит калитка, воркуют голуби в дедовской голубятне и мой друг Володька зовет меня во двор. Постепенно тревога отступает и все становится на свои места.
К концу двухтысячных Минск изменил свой облик. Появилось огромное число зданий из стекла и бетона: офисы, торговые центры, жилые дома. Новостройки приняли в свои бетонные ячейки новых жителей. И это прекрасно, но немного грустно, что Минск деревянный исчезает с карты города. Вместе с ним уходит и своеобразное очарование минских окраин и самобытная культура ее жителей.
Еще недавно сохранялся маленький островок в районе улиц Студенческой, Полоцкого и Вишневого переулков. Со строительством новой линии метро улица Студенческая осталась лишь в памяти ее жителей и немногочисленных любителей истории города.
Я родился в начале 1970-х в Минске в доме № 9 на улице Студенческой. Деревянная застройка вдоль железнодорожного полотна начала формироваться в конце ХIX века. Улица прежде носила название Борисовская, а сам район — Уборки. Дома строились на месте огромного бора. До середины 1950-х район назывался Кагановичский, позже его переименовали в Октябрьский.
Наш деревянный дом построили в 1924 году, и это был один из первых кооперативных домов Советской власти. Квартиру под № 1 получил мой прадед — Игнатий Ефимович Звейно, работник железной дороги. Там же поездным электромонтером работал и мой дед — Сергей Михайлович Миронович. Он пришел в «примы» (так тогда говорили) к моей бабушке Елене Игнатьевне, а сам родился неподалеку — на улице Толстого. Здесь они сыграли свадьбу, и в 1940 году родилась моя мама.
«Цеплял два ведра на коромысло». Как была устроена жизнь
Дом был сделан из добротного дерева, обит доской и окрашен, в нем было четыре квартиры. В 1970-х годах провели паровое отопление, что придало жизни определенную степень комфорта.
Воды в доме не было. На перекрестке с Полоцким переулком стояла колонка. Она еще недавно работала. Когда я был подростком, цеплял два полных ведра на коромысло и осторожно, чтобы не расплескать, нес воду. Нужно было пройти около сотни метров — а это было непросто, особенно зимой в гололед. Колонка была неизменным местом встреч, разговоров и пересудов.
Во дворе дома стоял длинный сарай, разделенный на четыре части. Дед построил еще один сарай и летний домик, вел большое хозяйство, что в городской черте не поощрялось. Когда очередная хрюшка шла под нож, кусок мяса преподносился и ближайшим соседям — так было заведено. В садах наливалась антоновка, она висела на ветвях старых яблонь до первых морозов, становилась прозрачная и ароматная. Вкус антоновки и запах сирени мне всегда напоминают детство. В саду стояла лавочка. Весной и летом там было приятно полежать с книгой в руках.
«Ступени заносило снегом». Каким был пешеходный мост от вокзала
На улицу Студенческую из центра города можно было попасть через тоннель пассажирского вокзала, вперед через переходной мост и направо. Мост был внушительным, высоким. Под ним проезжали электропоезда и составы.
Основа моста была металлическая, настил — деревянный. Доски трещали и прогибались под ногами пешеходов. Нужно было иметь изрядное мужество, чтобы взобраться на мост по деревянным ступенькам на два пролета вверх и пройти несколько десятков метров. Особенно трудно это было сделать зимой, когда ступени заносило снегом и мост превращался в сплошную горку. В начале 1990-х его демонтировали — и проход на улицу Студенческую со стороны Дружной стал закрыт.
«Услышать голос сквозь треск». Телефонная будка на Могилевской
Сойдя с моста, ты попадал на улицу Могилевскую. Рядом стояла единственная на весь район телефонная будка. Аппарат очень часто ломался. Чтобы узнать домашнее задание, приходилось запастись «двушками» и изрядным терпением, чтобы постоять в очереди, бросить две копейки и со второй попытки, сквозь треск и шум, услышать голос одноклассника.
На Могилевской был асфальт, дома располагались только по правой стороне. В доме № 68 в годы войны была явочная квартира. Здесь попал в засаду и погиб Герой Советского Союза Николай Кедышко. Лучшие пионеры школы № 74 несли вахту у памятной доски подпольщику. Этот дом сохранился до наших дней.
Студенческая соединяла улицы Могилевскую и Артиллеристов, она была длиной с километр. Пересекалась со Студенческим, Полоцким переулками и Тбилисской улицей.
«В сарае лежали стопки нераспроданных газет». Сокровища на почте
Часть Студенческой до пересечения с улицей Тбилисской была покрыта булыжной мостовой. Это сделали в 1950−60 годы, когда на месте инфекционной больницы по Тбилисской, 10 появился Минский районный узел связи. Одно из первых воспоминаний детства: я стою у калитки, а по улице, громыхая по булыжной мостовой, едет грузовик с синей будкой и белой полосой на боку.
С почтой, как мы ее называли, связана жизнь всех членов нашей большой патриархальной семьи. Отец с дедом работали сторожами, а бабушка убирала кабинеты и топила печь. Для меня, десятилетнего мальчишки, это было излюбленное место игр и встреч с большим неведомым миром. В моем детстве не было интернета, но на почте в больших деревянных ячейках лежали красочные журналы — «Огонек» и «Вокруг света», они приоткрывали дверь в огромный и неведомый мир.
Зимним вьюжным вечером бабушка собирала ужин для отца, всегда клала бутерброд и для меня. Я одевался, брал холщовую сумку с едой и что есть мочи мчался по улице на встречу с тайной, а тайна хранилась в дощатом сарае в конце двора почты, куда едва-едва доставал свет единственного на весь двор фонаря. В сарае лежали стопки старых нераспроданных газет. Большой удачей было в потемках, на морозе откопать среди газет номер «Советского спорта». И двойная удача — найти в газете статью о хоккее с фотографией знаменитых хоккеистов — Макарова, Фетисова и Третьяка. Материал бережно вырезался и вклеивался в специальную тетрадь. Хоккей был нашей самой любимой игрой, а хоккеисты стали кумирами мальчишек 1970−1980 годов.
Во дворе стояли незапертые машины ГАЗ-53. Каким счастьем было забраться в кабину и покрутить баранку, представляя себя великим гонщиком.
Постепенно жизнь брала свое, от игры нужно было переходить к посильной работе: принести ведро воды или угля, помочь бабушке с уборкой. Почта учила, что жизнь не только игра, но большая и тяжелая работа.
«Улица преподавала уроки жизни». Каштаны, пустырь и железная дорога
Пешеходная часть улицы Студенческой была заасфальтирована. Вдоль проезжей части были высажены липы и каштаны. Кроны деревьев смыкались и образовывали своеобразный шатер, который летом не пробивали капли дождя. Осенью вся мостовая была усыпана золотым ковром. Мы, детвора, сгребали листья в кучи и поджигали, улицу заволакивало сплошной пеленой сизого дыма. «Листья жгут, листья жгут», — кружилась пластинка, и пел Михаил Боярский. С утра и до вечера улица гудела, был слышен смех и гомон. Студенты бежали на занятия и обратно.
Запомнилась такая картинка: весна, яркое солнце, а мы с моим другом Володей наломали сирени и уселись на заборе в надежде продать цветы студентам и заработать немного денег на мороженое. Из затеи ничего не вышло, но мы не унывали, раздаривали сирень хорошеньким студенткам. Было весело и легко.
Мои сверстники играли и дружили большими разновозрастными группами. Не было вражды, насилия и унижения, была жесткая мужская дружба. Слабые тянулись за сильными и в конце концов тоже становились сильными. Улица преподавала уроки жизни.
Излюбленным местом для игр был пустырь. До войны на этом месте были четыре барака для заводских рабочих, во время оккупации немцы оборудовали там военную радиостанцию. Она была окружена сплошным деревянным забором, по периметру были вышки с пулеметными гнездами: объект тщательно охранялся. Радиостанцию уничтожили во время бомбардировок при освобождении города. Остатки бараков снесли, образовалась ровная площадка, которая и стала позже нашим футбольным полем. Дни и сутки напролет мы пропадали там. Рядом с пустырем росли два больших каштана, на ветвях которых был штаб — его оборудовали старшие ребята. Сколько было радости и гордости, когда мы, подростки, заняли место ушедших в армию ребят.
Еще одним излюбленным местом для игр был железнодорожный откос. Летом мы сидели и с завистью провожали пролетающие пассажирские поезда, которые уносили своих пассажиров в теплые страны. Как мы мечтали когда-нибудь точно так же сидеть у окна и смотреть на проплывающие города, поля и леса. На высоких откосах росла густая трава, водились улитки. Мы любили лечь на вершину откоса и «колбаской» скатиться с горки. При этом школьная форма становилась зеленой. Ох и доставалось за это от родителей. Зимой откос превращался в самую большую горку.
Облик улицы Студенческой определяли одноэтажные деревянные дома, окруженные палисадниками, где росли мальва и анютины глазки. Весною зацветали сады, и это было настоящее буйство красок и запахов. Сады давали обильные урожаи ароматных яблок и сладких груш. Причем фрукты росли без особого участия человека. Яблони плодоносили по 20−30 лет. Единственное, что делал дед в саду, так это белил стволы деревьев. Часть урожая жители района продавали на Червенском рынке — это было существенное подспорье для семейного бюджета.
На ночь жильцы запирали калитки, а иногда и закрывали ставни. Практически в каждом дворе на цепи сидела собака. Люди жили обособленно и настороженно, никого особо не допускали в свою приватную жизнь.
Соседи: Гаврилихи, гитаристы, поэты и художники
Основными жителями района были железнодорожники, рабочие и учителя. Здесь жило много одиноких старух. Мужья которых давно погибли на войне или просто умерли, а жены — 80−90-летние Звейнихи, Тукаихи и Гаврилихи — еще доживали свой век в одиночестве, коротая летние вечера в беседах.
В каждом районе были свои знаменитости. Мы, по молодости и по глупости, не понимали этого. Подумаешь, художник, поэт или музыкант. Вот если бы хоккеист или хотя бы футболист — это да!
В квартире № 3 в нашем доме жил неприметный мужчина. Ходил в одном и том же сером плаще и фетровой шляпе. Казался чудаковатым, но стоило ему взять в руки семиструнную гитару и заиграть «Венгерский Чардаш», как жизнь двора замирала. Это был Петр Короткий — самородок, один из родоначальников белорусской школы игры на классической гитаре. А для нас это был просто дядя Пятя.
По улице Студенческой, 19 жил известный белорусский художник-график Анатолий Тычина. Благодаря его творчеству мы знаем, каким был послевоенный Минск. Наверняка где-то в картинах и набросках запечатлена и Студенческая. Надеюсь когда-нибудь отыскать эти рисунки.
«Прощаюсь со своей родиной». Дед и голуби
На улице Толстого была летняя дача белорусского поэта, страстного голубятника Анатолия Велюгина. Голубями болел и мой дед — Сергей Миронович. Он привозил голубей из разных концов страны. Иногда поэт захаживал к деду, и они подолгу смотрели в небо, любовались полетом сизаря и голубки. Потом, наверное, рождались стихи.
В память врезалась картина. Весна, буйство красок, заливаются соловьи. Я бегу из школы, а на пригорке стоит дед и смотрит вдаль. Дед сильно болел, от былой силы и удали не осталось и следа. «Что такое?» — спросил я. «Прощаюсь со своей родиной — улицей Толстого. Дойти уже не могу, так хоть посмотрю», — сказал дед. Не стало деда, улетели голуби. Вскоре стали сносить и деревянные дома нашего района. Мы шли из школы и смотрели в пустые окна домов, на покосившиеся заборы, оставленные за ненадобностью старые вещи. Ветер перебирал листья брошенной кем-то книги — это были «Колосья под серпом твоим» Владимира Короткевича. Книгу храню как память.
Что-то незримое уходило вместе с улицей, с деревянными домами нашего района, вместе со спиленной от отчаяния хозяйской рукой вишней, усыпанной не успевшими созреть зелеными плодами. Уходило наше детство, которое осталось там — на улице Студенческой.
