18 суток без воздуха, света, воды, еды. Как семеро медсестер спасли 30 бойцов в подземном госпитале

Эта история произошла перед самым освобождением Беларуси — в июне 1944-го. Возле деревни Савский Бор (до войны Бегомльского, а сейчас Лепельского района) действовал подземный партизанский госпиталь. В нем находилось около 40 человек: 30 раненых и больных бойцов, 7 медработников и 5-летняя девочка. В госпитале практически не было лекарств, воды, еды, света, воздуха, пространства. Две вырытые среди болота землянки тщательно замаскировали от немцев сверху, но внутри они напоминали могилы — передвигаться там можно было лишь на четвереньках. Никто ни разу не вышел наружу: вокруг — каратели и блокада. Заживо замурованными люди оставались 18 суток, пока их не освободили партизаны. Чудо: все — и раненые, и медсестры, и ребенок — остались живы! Сегодня, через 74 года после войны, это похоже на красивую легенду. Но нет, это лесная партизанская быль. И — Подвиг, о котором мало кто знает.

Сегодня уже нет в живых ни одного участника и очевидца тех событий. Эта публикация TUT.BY написана по их воспоминаниям, опубликованным в книге «Памяць. Докшыцкі раён» (Минск, «Белорусская энциклопедия имени Петруся Бровки», 2004 год), а также по рассказу младшего научного сотрудника Бегомльского музея народной славы Аллы Королевич.

В материал также вошли факты из документального фильма «Восемнадцать дней и ночей» («Беларусьфильм», 1984 год, режиссер Ричард Ясинский). В ленте есть воспоминания медработников подпольного госпиталя и партизан.

Главные артефакты — две госпитальные землянки — не сохранились. Сейчас на их месте — лес в Березинском биосферном заповеднике. В память о подвиге медсестер и партизан после войны здесь установили мемориальную доску.

В качестве иллюстраций в материале использованы фрагменты диорамы «Подземный партизанский госпиталь», предметы и документы из экспозиции Бегомльского музея народной славы.

Операция Kormoran: блокада, захват аэродрома

Сегодня в Бегомле — городском поселке в Докшицком районе Витебской области — живет около 2,5 тысячи человек. Маленький сонный «гэпэ», из достопримечательностей — музей да церкви, старая и новая.

Но в войну тут задавали такого жару немцам, что те отсюда выкурились: партизанская бригада «Железняк» уже к началу 1943 года (!) очистила от оккупантов всю Бегомльщину. Образовалась Борисовско-Бегомльская партизанская зона.

Немцы за это заточили зуб на «лесных мстителей» и в мае-июне 1944 года провели операцию Kormoran («Баклан»). Враг взял Бегомль в блокаду, а в Домжерицких болотах планировал окружить и уничтожить 19 партизанских бригад.

Силы были не равны. Вермахт бросил против бегомльских партизан более 80 тысяч солдат, авиацию, другую технику. Численность карателей на внешней полосе окружения составляла 200 человек на километр, а в районе Домжерицких ворот — 700. Каратели шли цепью на расстоянии 1,5 метра друг от друга. Замысел: в живых не должно остаться ни одного партизана.

30 раненых не успели эвакуировать. Их поместили в подземный госпиталь

5 июня немцы захватили Бегомльский партизанский аэродром. Неподалеку от него находился госпиталь — сюда свозили бойцов со всех бригад и отрядов. Но более 30 (точное количество историки так и не установили) тяжелораненых и больных тифом партизан не успели эвакуировать за линию фронта. Последние самолеты с аэродрома улетали уже под обстрелом.

Командование бригады «Железняк» решило спрятать этих 30 бойцов в подземном госпитале. Среди Домжерицких болот возле деревни Савский Бор (километрах в 20−25 от Бегомля, сейчас это территория Березинского биосферного заповедника) выкопали две землянки.

Комиссар отряда № 8 бригады «Железняк» Николай Селюк после войны рассказывал: «Во время блокады раненые и больные, кто мог двигаться, брали оружие и уходили из госпиталя в свои отряды. Эти 30 никуда уйти не могли. Были среди них и без рук и без ног. Многие были без сознания, бредили. Это в основном тифозные…».

Предполагалось, что в подпольном госпитале люди будут находиться не более двух-трех суток. Но они провели там 18 дней и ночей. Точных дат история не сохранила, но в Бегомльском музее полагают, что необычный лазарет действовал, предположительно, с 10 по 28 июня.

Наружу за все это время никто ни разу (!) не вышел.

Медсестры и санитарки сами вызвались идти в подземелье за бойцами

За ранеными и больными ухаживали медработники.

По свидетельству начальника санитарной службы бригады «Железняк» Василия Лещинского, в медицинское «подполье» ушли четыре фельдшера — Евфросиния Грибоедова, Наталья Кульба, Надежда Терех, Лидия Родион, и три санитарки — Лидия Болбукова, двоюродные сестры Лукерья Передня (ее все называли Луцейкой) и Антонина Передня.

Самой старшей из медсестричек — Фросе Грибоедовой, было 29 лет. До войны она работала заведующей ФАПом. В октябре 1942 года молодая женщина пришла к партизанам и выхаживала раненых в госпитале бригады «Железняк». Женщина привела с собой в отряд 3-летнюю дочку Лилю. Живя среди леса и «дрыгвы», в суровых партизанских условиях, малышка заболела малярией — в народе ее называют «болотной лихорадкой».

Мать была вынуждена забрать с собой Лилю и в подпольный госпиталь. На тот момент девочке было 5 лет.

Евфросинию Грибоедову назначили в подземном госпитале старшей. Остальные девчата были намного ее моложе и по возрасту, и по опыту работы. Самой младшей — Тоне Передне, было всего 15 лет.

Как вспоминал врач Василий Лещинский, все медсестры и санитарки сами согласились идти в землянки вслед за ранеными: «Как прикажешь живому человеку добровольно в землю замуроваться? У больных и раненых другого выхода не было — или под землю, или [в землю]… Евфросиния Ивановна Грибоедова, фельдшер наш, первая сказала: «Я буду с ранеными: что им — то и мне». […] Думал я, что медсестер уговаривать придется. А Наташа Кульба — красавица была такая, что глаз не отвести, говорит: «Не нужно, Василий Иванович, нас просить. Нужно, значит, нужно. Мы остаемся с больными и ранеными. Не бросать же их одних».

Госпиталь: 10 метров — в длину, 2 — в ширину, метр — в высоту

В одну землянку поместили тифозных больных. Во вторую — тяжелораненых. Точнее, это были даже не землянки, а ямы, выкопанные посреди болота и тщательно замаскированные сверху.

Подземный госпиталь устраивали партизаны. Вот как описывал эти ямы комиссар отряда № 8 бригады «Железняк» Николай Селюк:

«Каждая — 10 метров в длину, 2 — в ширину и 1 метр — в высоту. Лежать, сидеть можно, но не встать. Глубже копать нельзя было. Вокруг болото. Стали бы глубже копать, получили бы пруд вместо землянки. На полу — настил из жердей, на потолок тонкие бревна пошли. Тут жерди не годились: могли бы не выдержать земли, прогнуться. Мы сверху все землей засыпали, землю заровняли и заслали мхом. Даже можжевельник и ягодник сверху в мох посадили. Выкопанную землю за километр отвезли и в болото высыпали…».

В землянках сделали воздухоотвод. «Узенький люк, чтобы только человеку проползти, тяжелым ящиком с землей закрыли, каждую щель замаскировали. Для того чтобы дышать можно было, небольшое отверстие под корни сосны вывели», — вспоминал Селюк.

Для охраны госпиталя командир бригады «Железняк» Иван Титков выделил сотню человек. Дал отряду задание — если каратели подойдут к землянкам, вызывать огонь на себя. Приказал: «Нужно будет, умрите, но те, кто в землянках, в руки к фашистам попасть не должны».

«Комбриг попрощался с нами, как со смертниками: понимал, что такое сто человек против нескольких тысяч», — рассказывал после войны Николай Селюк.

Ползали на четвереньках, сидели впотьмах, почти не ели, мучались от жажды, задыхались

Понятно, что в ямах высотой метр встать в полный рост никто не мог. Передвигались по подземелью тремя способами: на коленях, на четвереньках, ползком.

В госпитале наладили нехитрый быт. Нары для больных накрыли еловыми ветками, пол из жердей застелили домоткаными постилками. Туалетом, скорее всего, служила вырытая ямка.

Питались в основном сухарями, распределяли их маленькими частями, иногда раненым отрезали немного сала. Провианта партизаны оставили в госпитале суток на двое-трое: думали, скоро отвоюют эту территорию. Никто тогда не знал, что освобождение придет только через 2,5 недели! Многие раненые были без сознания и не ели. Однако сестрички все равно берегли для них сухари — чтобы поддержать бойцам силы, когда они придут в себя.

Для воды выкопали еще одну ямку. Ее называли «колодцем». В ней скапливалась грязная болотная жидкость. Потом стала пропадать и такая «вода»: ее собирали буквально по каплям. А раненые постоянно просили пить. Сестрички смачивали в ямке тряпочку и смачивали ею губы пациентам.

Но самое страшное началось, когда воздухоотвод засыпало землей. Люди стали задыхаться. И в землянках наступила темнота: «газовачкі» — свечи из гильз — уже не светили.

Евфросиния Грибоедова так вспоминала эти страшные дни: «Задыхаться мы начали на вторые сутки, перестали гореть свечи, спички вспыхивали и сразу гасли. Мы все делали на ощупь — меняли повязки, давали лекарства. Разобьем ампулу кофеина, процедим через марлю, чтобы осколки стекла не попали в рот, и даем из кружки. В конце каждой землянки был «колодец» сделан — яма глубиной в метр. Вода в ней собиралась болотная, вонючая. Но другой не было. Разогнуться нельзя было. И мы ползали на четвереньках. Доползешь на коленях до «колодца», зачерпнешь полкружки воды и назад. Больные и раненые все время хотели пить. А тут у Лили моей еще приступ малярии начался. Нам всем жарко, душно, а она просит меня: «Мама, обними меня, мне холодно…».

А вот свидетельство санитарки Лукерьи Передни: «Воздух к нам только через дупло старой сосны поступал. А дупло совсем маленькое… Грибоедова приказала нам, чтобы меньше воздуха тратить, не двигаться. Ну, а как ты не будешь двигаться, когда больные стонут, просят то пить, то судно поднести. Ползешь, голова кружится, плохо, сердце где-то в горле колотится, вот-вот сомлеешь. Но надо же! Кто же его напоит? Я только одного боялась: вдруг кто-нибудь умрет, куда мы его денем? Так и будет лежать среди живых. Думала, если выживу, то никогда уже спину не разогну — все время на четвереньках и на четвереньках, как кот или собака…».

Потеряли под землей счет времени, но бросались в бой с фашистами

— Так шло время. Люди в землянках потеряли счет времени. Они уже не понимали: что там наверху — день или ночь? Где наши? Освободят ли их? Все боялись, что рано или поздно госпиталь «рассекретят» немцы, — рассказывает младший научный сотрудник Бегомльского музея народной славы Алла Королевич. — А связи с внешним миром — никакой. Сейчас проводишь детям экскурсию, и им трудно вообще понять, как люди могли жить в таких нечеловеческих условиях. Школьники спрашивают: «А что, разве нельзя было позвонить куда-то по мобильнику и рассказать про эти проблемы — что нет воды, света, воздуха, еды?».

Наверху, над «крышей» госпиталя из мха и можжевельника, слышались взрывы и стрельба — неподалеку гремели бои. Нередко каратели ходили прямо по настилам над землянками. На бойцов и медработниц сыпался песок.

Бывало, что враги останавливались рядышком на короткий привал. А как-то разведка доложила: каратели копают рядом с госпиталем окопы и поставили там полевую кухню. Отряд, охранявший госпиталь, начал отвлекать внимание немцев выстрелами.

— Когда немцы оказывались рядом, все в землянках слышали их «гергетанне». Некоторые раненые кричали, хотели бросаться в бой, тогда девчушки-медсестры грудью ложились им на лицо, чтобы немцы не слышали этих криков, — рассказывает Алла Королевич.

После войны историкам, журналистам и музейщикам удалось найти троих партизан, которые лечились в этом госпитале: Бронислава Полянского, Владимира Белявского и Ивана Архипенко.

Воспоминания Бронислава Полянского: «Пришел я в себя от выстрелов наверху, где-то над самой головой. Никак не пойму, где я и что со мной. Полутемнота, где-то в углу еле-еле горит свеча. Справа и слева от меня лежат назнакомые люди, то ли живые, то ли мертвые, кто-то стонет. Первое, что запомнилось, — грудь разрывается от нехватки воздуха. Ко мне наклонилась какая-то девушка (потом я узнал, что это была Наташа Кульба) и шепотом сказала, что я болен тифом и нахожусь в подземном партизанском госпитале. А над нами — каратели, идет блокада. Стрелять начали совсем рядом, из пулеметов и автоматов. Минометы ударили. И тут мы все услышали над собой немецкую речь. Мы замерли и не дышим. А партизан, который рядом со мной лежал, как подскочит и как закричит в бреду: «Бей фашистскую гадину!».

Евфросиния Грибоедова запомнила, что сильнее всех кричали, командовали и поднимали людей в атаку двое раненых: «Две сестры сидели возле них и затыкали им рот тряпками. И так держали. Смотрели только, чтобы не задохнулись. Так они девчатам чуть руки не поломали. А что ты им сделаешь? Без сознания же, ничего не помнят, а мужики они сильные».

Девчонки не только лечили и кормили мужиков, но и спасали от безумия и самоубийства

Из оружия в госпитале был один карабин и три гранаты.

Владимир Белявский делился: «Нам, мужчинам, не под силу было слышать близкий бой и не участвовать в нем. Один из раненых услышал про гранаты, схватил одну и бросился по нашим ногам к выходу, чтобы в бой вступить. Сестры едва свалили его и отняли гранату. С того момента сестры держали эти три гранаты при себе».

На случай, если немцы обнаружат госпиталь, медсестры придумали план: сразу же взорвать себя и раненых. Все знали, какие зверства фашисты учиняют над партизанами.

Сестрички старались поддерживать бойцов и духовно, а не только лекарствами и пищей.

Воспоминания самой юной медработницы, Антонины Передни: «Когда закончилась вода в «колодце», мы попробовали углубить его. Копали кружками, руками. Воды не было, была только мокрая липкая грязь. А больные то приходили в сознание, то снова теряли его, просили пить. Казалось, если бы можно было, кровью своей напоила бы, только бы они не страдали. Белявский хотел покончить с собой — так тяжело ему было. Луцейка его спасла. Положила в тряпку мокрой грязи и выжимала эту тряпку над его лицом, смазывала ему губы, язык».

Сам Владимир Белявский после войны делился: «Я хорошо не помню, что происходило именно со мной. Помню только, что партизаны много раз порывались выйти вон и «дать последний бой». Одним карабином и тремя гранатами. Мол, лучше умереть наверху от пули, чем задыхаться и гнить живым тут, внизу. И каждый раз их удерживали сестры и санитарки. Удерживали не столько силой, сколько своими ласковыми и нежными словами. У этих девочек, которых мы видеть не видели, а только слышали, было столько силы, веры, любви, столько жизни, что мы, мужики, снова себя ощущали мужиками, ответственными за эти девичьи судьбы. И не только за эти…».

Медсестры хотели взорвать себя и раненых, но не сдаться врагу

В один из дней все услышали, что дверь в подземелье открывается. «Немцы?» — со страхом подумал каждый. Но у всех теплилась и надежда: «Наши?».

Фрося и Наташа разобрали гранаты и заняли боевые позиции.

Из воспоминаний Евфросинии Грибоедовой: «Когда услышали громкие голоса над люком, поняли: это конец. Все у нас было продумано до мелочей. Две гранаты взяла Наташа Кульба, одну я. «Усики» отогнули, ждем. И в землянке все ждут — жизнь на секунды пошла. Договорились, что бросаем одновременно по моей команде: она дальше, а я прямо под ноги нам. Слышим, люк поднялся, песок на нас посыпался. Вот и все, думаю, кончилась жизнь. Не себя, Лилю жалко. Хорошо, что никто в темноте слез моих не видит. «Бросай!» — шепчет Наташа. А у меня вдруг сердце застекленело, и какое-то необычное спокойствие наступило. Словно я уже с того света смотрю. «Пускай люк отроют, — шепчу в ответ. — Чтобы хоть один из них вместе с нами околел». Подготовила гранату, жду. А сверху голос: «Не бойтесь, это мы!».

Это был голос комиссара отряда Николая Селюка. Партизаны не ожидали увидеть в подземелье хоть одну живую душу.

Из воспоминаний Николая Селюка: «Бежал к землянкам вместе с Клякиным (Петр Клякин — командир отряда № 8 партизанской бригады «Железняк». — Прим. TUT.BY) и думал с надеждой и ужасом: остался ли хоть кто-то живой? Воды у них было на 3−4 дня. Еды — на неделю от силы. А прошло 18 суток! 18 дней и ночей. «Сколько вас?» — только и спросил Клякин. «Все», — сказала Грибоедова и потеряла сознание. Гранату из ее рук Клякин вынул. Не стоять, не ходить, не смотреть они не могли. Они дышали и никак не могли надышаться».

Когда партизаны освободили Бегомль, там не нашлось здания, чтобы приспособить его под больницу. Дома уцелели в соседней деревне Волча — там и разместили лазарет. Туда и попали на дальнейшее лечение все раненые и больные из подземного госпиталя.

«Они подвиг совершили. Они спасли нам жизни»

Известно, что после войны трое фельдшеров — Евфросиния Грибоедова, Наталья Кульба и Надежда Терех, продолжали служить медицине и больным людям.

Бегомльские музейщики по крупицам собирают факты, которые касаются этой и других страниц в истории их партизанского края. И непрасно. В музее всегда есть заинтересованные посетители.

— Года три назад к нам зашел мужчина в военной форме. Рассказал, что приехал из Краснодарского края России. Я провела для него экскурсию, мы подошли сюда, к этой диораме с подземным госпиталем. И вдруг мужчина признался: «В этих землянках, совсем еще молодым парнишкой, был мой отец — Тимофей Толмачев. А я — его сын Григорий. Отец тогда выздоровел. И сколько жил, все время хотел приехать сюда, в Бегомль. Но не получилось, так папа и умер. Я счел своим долгом побывать здесь — в память о нем».

Про семерых сестричек, которые на своей силе духа вытащили из лап смерти тридцать мужиков, наиболее лаконично, просто и емко сказал один из раненых, Бронислав Полянский:

— Они подвиг совершили. Они спасли нам жизни.