"Жертвы тут оба - и сын, и отец". Юлия Чернявская о травле отца, на которого напал сын
С семьей Тимашковых я не знакома, так что о трагедии знаю в основном из СМИ и социальных сетей. Чем она зацепила на фоне других ужасных историй, о которых мы ежедневно читаем в новостях? В каком-то смысле она — наше зеркало, начиная с конфликта отца и сына и заканчивая общественным резонансом.
История известна, ее не обошло своим вниманием, пожалуй, ни одно медиа. Можно освежить память здесь или здесь. Однако причина такого пристального внимания к ней — не только в попытке четырнадцатилетнего сына убить своего отца, но и имя его отца. Человека, который в один прекрасный день проснулся знаменитым. Человека, которым восхищались, которого возвели на пьедестал — и радостно сбросили с него. Это очень сладкий соблазн для массы — развенчать кумира.
История Дмитрия Тимашкова, марафонца, толкающего перед собою инвалидную коляску с больной дочерью, создателя команды «Крылья ангелов», оказалась лакмусовой бумажкой для комплексов нашего общества: равнодушия, подозрительности и злорадства при виде чужого горя. Все вместе это было упаковано в обертку праведного гнева. Гнева, направленного против того, кого пытались убить.
Оговорюсь: я вовсе не хочу, чтобы подросток понес суровое наказание — я за смягчение статьи, за серьезную медицинскую экспертизу, за хорошего адвоката… На том же настаивает и его отец. (Насколько я знаю, именно это и есть причина, по которой он решил пробудить общественность — и поплатился за это.) Казалось бы, на том же настаивают неравнодушные люди в нашей общей виртуальной вселенной — в социальных сетях, на форумах и в ЖЖ. Почему же с таким звоном ломаются копья? Почему из виртуальных ртов поднимаются в воздух отравляющие дымы и всполохи пламени? Откуда столько злобы?
И вот тут возникает страшная тема: нас уже не может объединить помощь в беде. Нас может объединить только враг. Наш способ жизни — дружить против. В этом конкретном случае — против Тимашкова-старшего, лишь недавно оправившегося от шести ран, нанесенных в спину.
Большинство вовлеченных — на стороне «добра» и уверено, что добро, как в старых советских стихах, должно быть с кулаками… Во всяком случае, то добро, которое сеют они, а не Тимашков…
Вероятно, в какой-то мере это убеждение разделял и он сам. Строгая доброта, воспитание «по-отцовски»: ты должен — значит, ты делаешь. Ты — пусть юный, но мужчина, который живет с отцом и больной сестрой, значит, ты должен быть помощником. Отец требовал от сына ответственности и добивался ее жесткими мерами: компьютер — час в день, мобильник — в коробку. Мы так возмущаемся этими мерами, что не задаем себе вопроса, почему отец лишал сына этих гаджетов. А может быть, все банально — и дело в компьютерной зависимости?
Еще мы знаем, что однажды, три года назад, отец побил сына… Но об этом я остановлюсь подробнее в свое время.
Не исключено, что на фоне любви отца к больной сестре парень чувствовал себя ущемленным. А второй, смягчающей, стороны в виде мамы не было — вернее, была, но в отдалении. Когда родитель не живет в семье, быть добрым не очень трудно. Я не сужу маму мальчика, у нее свой ад. Ее сломала болезнь дочери. А отца не сломала — наверно, как раз потому, что вот такой он: жестоковыйный, сильный, от себя требует по максимуму и от сына требовал: «Ты же мужчина». Вероятно, так же воспитывали самого Дмитрия, и он перенял эту модель.
Ну четырнадцать лет — это не мужчина, положим. Но и не ребенок, как сейчас вопиет возмущенная часть общества. Дитя ростом почти с папу. Был бы чуть посильнее — убил бы. И тогда мы ругали бы последними словами не живого, а мертвого Дмитрия Тимашкова: не воспитал, сам нарвался, заслужил.
Виноват ли парень? В ответ на этот вопрос мы слышим единодушное «неет!». Ему вынесена общественная презумпция невиновности. Но поскольку кто-то же должен быть виноват — общество выносит почти столь же единодушный вердикт: виновен отец. Не бывает у нас, чтобы виноваты были оба — или никто.
Сейчас все смакуют давний пост Дмитрия в ЖЖ, где он описал наказание сына. Читать это неприятно и больно. Зачем он описал это в ЖЖ? Мог бы промолчать и жить спокойно — весь в белых одеждах. Мне кажется, я понимаю. Таким образом он наказывал себя. Это покаяние — и публичное: я совершил гадкий поступок. Именно поэтому не умалчивает, а пишет, прекрасно зная о предстоящей реакции читателей.
Что еще кроме ненависти к себе можно вычитать в этом коротком посте? То, что человек явно находится в состоянии аффекта: он хочет прекратить и не может остановиться. Плохо это? Да. Заложило ли мину под их отношения? Наверно. Впрочем, есть одна фраза, которую читатели отчего-то пропустили и которая явилась спусковым крючком: мама куда-то запропала и сын-подросток говорит: «Вот придет — я ей врежу». Какой мы видим идеальную реакцию идеального отца? Сесть рядом и объяснить, почему о маме нехорошо так говорить, верно ведь? Но в этот миг человек кормит инвалида-дочку, думает, как свести концы к концами и беспокоится, жива ли исчезнувшая жена… И так каждый день, много раз — и без надежды на помощь со стороны.
Для Дмитрия мы не находим смягчающих обстоятельств. А в ситуации, когда сын наносит отцу шесть ножевых ран, — находим. И не просто смягчающих — оправдывающих его в наших светлых глазах.
Потому что ему всего четырнадцать. И отец требует от него «невыполнимого» — помогать по дому. Правда, это лишь сейчас стало казаться невыполнимым: для подростков не столь уж давнего прошлого помогать одинокому отцу с больной сестрой было нормой. И было нормой понимать: жизнь сложилась так, что ты объективно не можешь быть центром вселенной своего родителя. Единственное, что ты можешь, — быть с ним заодно. Быть ему другом и помощником. Вероятно, какое-то время так и было. А потом — переклинило.
Старшая сестра Лиза в интервью настаивает: папа всегда был добр ко всем детям. Да, мобильник с определенного момента требовал в коробку прятать, зато на дачу ездили все вместе, купались в озере, костры жгли, ходили в кафе, ездили на марафоны, смеялись…
Сперва сын сопутствовал отцу в благотворительных марафонах — у них была общая жизнь. Потом парень расхотел общей жизни — и захотел своей, и, видимо, не хуже, чем у его сверстников. Беда в том, что у отца нет возможности ее дать. Он не сторукий Будда и не миллионер: в его ЖЖ встречаются жалобы на нужду, одиночество, беспомощность.
Что-то я не видела, чтобы комментаторы стремились помогать ему, как теперь сыну. Только «держись», мол. И это в лучшем случае: в худшем — «разнылся, хлюпик»…
Почитаешь, что пишут Дмитрию — жутко становится: неужели это люди, с которыми ходишь по одним и тем же улицам, с некоторыми раскланиваешься, а с кем-то даже общаешься в соцсетях? Неужели мы настолько неспособны вообразить себя на том же месте: я — один, моя дочь — инвалид, а сын отказывается быть со мной заодно?
Логика сына соответствует логике множества современных подростков: отец должен обеспечить мне хорошую жизнь. Сын не понимает: отец — в патовой ситуации, из которой изначально было только два выхода — сдать Лильку, а то и обоих детей в интернат или, сжав зубы, работать на будущее: на то, чтобы общество и государство, наконец, обратило внимание на инвалидов. Ведь Лиля и взрослой будет совершенно беспомощна…
Самый большой страх родителей таких детей: что случится с ними, когда я умру? А вариант один. Только интернат, или, как его называют неофициально, «дом психохроников». Они прекрасно понимают: если наше «доброе общество» еще как-то склонно помогать детдомовским детям, то взрослым инвалидам, находящимся в гораздо худших условиях, — нет. Для этого Дмитрий и участвует в марафонах, а не чтобы «пиариться» и «хайп словить». Способ действий, дающий силы продолжать жить и делать важное дело.
Он, конечно, надеялся: у девочки есть брат. Но не прикажешь же сыну любить сестру с той же самоотдачей, что и ты сам. И себя любить не прикажешь. Остается настаивать на обязанностях, которые должны исполнять все члены семьи. Дмитрий хотел, чтоб сын стал взрослее, потому что в таких обстоятельствах это казалось ему естественным. Сын хотел получить беспечное детство, как у множества его ровесников, живущих в хорошо обеспеченных полных семьях. Это тоже понятно.
Отец надеялся: это все проблемы переходного возраста, перерастет — поймет.
Правильный ли это подход? Ответа нет. Не случись трагедии, окажись, в конце концов, сын и отец заодно, мы бы сказали, что подход себя оправдал — кроме, разумеется, рукоприкладства. Но трагедия случилась — и те, кто восхищался «Лилькиным папой», мгновенно сменили милость на гнев.
Ударил тебя сын шесть раз ножом? Значит, ты негодяй. А мы тобою еще и восхищались… Это главное. Именно собственного восхищения люди никогда не простят Дмитрию. Все подсознательное, что таится за нашим «толерантным» поведением, вылезло наружу.
Ну, что Дмитрий «плохой отец» — это уже общее место. И интервью старшей дочери от первого брака тут не помеха. Его в упор не видят. А тем не менее комментарии общих знакомых подтверждают версию старшей сестры. Вот одно из них: «Общаясь с детьми Дмитрия, я удивлялась: это самые интересные люди, с которыми я общалась. Начитанные, с отличным музыкальным вкусом, круто разбираются в науке, в биологии, в медицине. И это заслуга Дмитрия». И еще одно: «Дмитрий очень креативный, много читает, рисует, увлекается историей и старается приобщить к этому детей».
В свете этого становится ясной подоплека еще одного обвинения, которое швыряют в лицо Тимашкова: мол, так литературно пишет, что просто спасу нет. Наверняка врет, фальшивит. Где найдешь литературные обороты, когда у тебя в душе все кипит и переворачивается… А как надо писать, когда в душе все переворачивается? Наверно, с помощью площадной брани, которую и используют многие оппоненты.
В одной из статей бросилась в глаза деталь: в комнате сына стоят классические книги, лежит билет в Национальную библиотеку. Его сочинение написано хорошим слогом и даже о предстоящем убийстве отца он тоже пишет «художественно». Да и у Лизы, его старшей сестры, судя по интервью, речь очень грамотная. Вы не допускаете, что в этой семье просто так разговаривают? Как и во многих семьях моих знакомых. Даже если случается беда — мы продолжаем говорить именно так, без матерщины и нечленораздельных воплей — на бумаге ли, в жизни ли.
Думаю, Дмитрий надеялся, что сын, который растет на хороших книгах, со временем поймет отца, пожалеет сестру. Он не учел, что эпоха изменилась и на мальчика со всех сторон сыплются слова «комфорт», «успешность», «родители должны обеспечить…» и т.д.
Бессилие родителя, который понимает: сын-подросток отчуждается, становится незнакомцем… Помилуйте, неужто никто из вас не испытывал — на миг ли, на годы ли — такого чувства? Но, по глубочайшему убеждению ругателей, Дмитрий не имел права на эту растерянность, это смятение…
Можем ли мы вообще представить себе, как живет эта семья? Пытаемся ли? Нет. Зато очень хорошо знаем, что должен и не должен был делать Дмитрий. Он должен был уделять равное внимание обоим детям: здоровому и беспомощной, не «напрягая» сына. При этом он должен был строить бизнес, чтоб удовлетворить все желания своих детей (все — не все, но и мобильник, и планшет, и даже горный велосипед у сына были). Должен был создать им все условия для комфортной жизни… Он должен бегать на марафонах… ах нет, не должен: ведь это отвлекает его от воспитания детей. Он должен найти детям хорошую «вторую мать», но не дай Бог, не должен встречаться с женщиной: хорошие отцы отдают себя детям целиком. Он не должен жаловаться в соцсетях — нам не хочется этого слышать. Однако — случись беда — и мы начнем собирать деньги. Не тогда, когда Дмитрий пишет о том, как трудно сводить концы с концами, нет. Произойдет трагедия — и вот мы поднимемся единым фронтом, станем отправлять посылки заключенному юноше, всем миром искать адвоката для сына.
Тут немного о благих намерениях, которыми вымощена дорога известно куда… У парня уже есть адвокат, он появился еще до сетевого скандала, и нашел его Дмитрий. Поскольку он потерпевший и, следовательно, не имеет права подписывать бумаги, договор с адвокатом заключила мать мальчика Ольга. Адвокат на постоянной связи со своим подзащитным и его родителями.
Тогда зачем же лихорадочные поиски адвоката и сбор средств на него? А затем, чтобы показать: отец самоустранился и не старается переквалифицировать статью сына на более легкую.
Пишут еще об учебниках, продуктах, посылках: на них тоже собирают деньги. У сына есть учебники, их ему передала школа. Семья исправно покупает ему книги и продукты. Знаете ли об этом вы, те, кто искренне хочет помочь? Хотя подмога со стороны тоже не помешала бы, только не под рубрикой «твой папа — нелюдь, а мы — твои истинные друзья». Может, стоит обратиться к Дмитрию и, наконец, спросить, какая нужна помощь? Хотя сделать это следовало годами раньше, а не писать ему «Держитесь» или «Чё разнылся, ты же мужик!»
Зачем нужно вбивать еще больший клин в семейную рану и проворачивать его в ней? Кому-то — потому что не знает ситуации и доверяется пламенным призывам к битве со злом. А кому-то — чтобы быть святее папы римского. Или просто — этого конкретного папы?
Как только возникает живое страдание — сразу же следуют упреки в «хайпе» и «пиаре». Для кого же это хайп и пиар — для Дмитрия или для тех, чьи имена сейчас всплыли в связи с бурной деятельностью по его опорочиванию, доходящей до дикости? По нашим представлениям, человек, бегающий марафоны с коляской, должен быть памятником самому себе, а не живым, из плоти и крови. Вали на него все самое страшное, сейчас все пойдет в копилку, все сойдет с рук, ату его! Сын не добил — так мы добьем.
Нет ничего страшнее толпы — фактической или виртуальной. Потому что в пылу совместной борьбы люди творят и говорят то, чего бы никогда не сделали по отдельности. Но само это «вместе» подогревает их чувство правоты: раз нас так много, мы не можем заблуждаться… А можете. И чем скорее вы себе признаетесь в этом — тем лучше будет сыну, за которого вы так ратуете.
Что эта трагедия значит для меня? Чудовищное несовпадение поколений. Того, что мыслит категориями «долга», «взаимопомощи», «мужского начала», «жертвы на алтарь семьи» и готово их воплощать всею своей жизнью, задействуя и жизни близких. И второго — того, что растет в ощущении дефицита эмоций и комфорта…
Старшее поколение уверено в ценности жизни — младшее ощущает свою и чужую жизнь как цепь случайных совпадений. Старшее понимает, что смерть — это навсегда, младшее… не знаю, возможно, думает, что все можно отмотать назад, как в квесте с альтернативными вариантами развития событий? Но все это предположения. Я не знаю, что творилось в душе сына. Знаю только, что ему было плохо, как и его папе, только вот преодолевали они это «плохо» не вместе, а порознь. В этой истории нет «правильной» и «неправильной» жертвы. Жертвы тут оба — и отец, и сын. И тем, кто способен задуматься, следует это наконец-то сделать.
Однако пока что «помощники» творят все, чтобы парень, пытавшийся убить отца, почувствовал себя героем. И чтобы другие мальчики, в которых копится раздражение и обида на взрослых, увидели: найдется немало людей, которые придадут такому поступку романтический ореол. Будут поддерживать, слать добрые письма и посылки… Впрочем, это временно: случится другая беда — о юноше забудут, и рядом с ним окажутся те, кто и был, — его семья.
Так что, выходит, нельзя помогать сыну? Нет. Ему помогать нужно. Но иначе. Не рассыпаться в жалости к нему. Не героизировать его поступок. Не писать ему послания с осуждением его отца, если, конечно, вы не захотите быть последовательными и взять мальчика к себе на воспитание. Нет? Тогда помните: этим двоим предстоит жить вместе и, проворачивая клин ненависти в душе подростка, вы добьетесь лишь дополнительных страданий для обоих. Помогать необходимо, но вместе с отцом, а не назло ему. Не делать вид, будто неважно, кто именно поднял нож, — и не поднимать его самим.