За речкой - Евросоюз. Как живет белорусский хутор на границе с Литвой и под боком у Польши

Белорусский хутор Коди затерян в лесу. Двести метров отсюда — Литва, четыре километра — Польша. Раньше в Литву можно было пройти по кладочке, теперь — только в объезд, до ближайшего автомобильного погранпункта больше 70 километров. TUT.BY посмотрел, как живут там, где даже возвращение сбежавшего за реку поросенка превращается почти в дипломатическую операцию.

TUT.BY запускает цикл материалов «Хата с краю». Мы расскажем о людях, живущих на краю страны. Как проходят их дни, о чем они мечтают, как налажена связь с «большой землей» и странами-соседками.

Приграничное состояние: через реку — Евросоюз

Хутор Коди стоит у извилистой речки Мариха. На одном берегу — Беларусь, на втором — Литва. Две косули настороженно смотрят на подъехавший автомобиль, но убегают не сразу.

— Пограничники прошли в сторону заставы, — объясняет следы на снегу местный житель Чеслав Сташко.

В пограничной речке купаются летом, зимой окунаются после бани. Главное — не пересекать середину реки.

— Как-то подъезжали литовские пограничники, говорят: «Купайтесь, только на тот берег не выходите». Мы и не выходим — нельзя, а зачем себе проблемы создавать.

Чеславу Сташко — 60 лет, впервые он попал на этот хутор в свои 25. Тогда, в 1983 году, и выкупил здесь два ветхих дома. Сейчас живет и работает в Гродно, а единственный постоянный житель Коди — его мама Янина Сташко. Еще два дома на хуторе оживают летом, когда туда приезжают дети и внуки тех, кто здесь когда-то жил.

— Сосед с марта собирается переехать на хутор — выходит на пенсию. Хочет завести хозяйство, овец. Когда есть сосед — всегда хорошо, потому что можно подсобить друг другу, — рассказывает Чеслав Сташко.

Чеслав приезжает на хутор раз в неделю и чаще. Привозит продукты пожилой матери и борется с разрухой, которая одолевает усадьбы, когда при них нет постоянно крепких хозяйских рук.

Хутор Коди можно по праву называть медвежьим углом. Вокруг погранполоса, для посещения которой нужно брать специальный пропуск. На сам хутор и дорогу к нему распространяются правила погранзоны — менее строгие. Сюда можно попасть без пропуска.

Ближайшая деревня, в трех километрах — Калеты. Чтобы доехать оттуда на хутор, главное — держаться линии электропередачи.

— Линию построили в 1987-м, — рассказывает Чеслав Сташко. — До этого у соседа был генератор, и только благодаря ему работали две лампочки на кухне и телевизор.

С 1921-го по 1939 год эти земли относились к Польше. Многие жители в этом регионе и сейчас общаются между собой по-польски и называют себя этническими поляками. Чеслав Сташко и его мать — тоже, хоть и приехали сюда из другого района Гродненской области.

Уже в советские годы связь с Польшей тут была менее прочная, чем с Литвой. Из Литвы в Беларусь приходили на танцы, из Беларуси — в Литву.

Теперешний хутор Коди когда-то был деревней, которая располагалась по обе стороны реки. На карте 1981 года деревня с литовской стороны уже называется Куаджай — от нее сейчас осталось два полуразрушенных хутора. Через реку Мариху был мост, который выдерживал даже автомобили.

— Помню, тут жили сестры. С нашей стороны — Ангелина, с литовской — Юля. До разделения они по кладочке друг к другу ходили, — вспоминает Чеслав Сташко. — Потом перестали пускать. Как-то внук бабы Юли пошел сюда по кладке по привычке — так его захапали пограничники, проблемы были. Потомки этих сестер и сейчас общаются, но ездят друг к другу через погранпереход. В одну сторону выходит 130−140 километров, а напрямую между старыми хатами — двести метров.

— Через Соничи, Сопоцкин (населенные пункты в пределах 20 километров от Коди. — Прим. TUT.BY) шла дорога на Калининград, потом она стала тупиковой. Долго говорили, что на ней откроется КПП, что эта дорога оживет, но все так и осталось разговорами. Раньше здесь все было поживее, были товарные связи, обмен. А сейчас — тупик, аппендикс.

Довоенные карты показывают, что в Коди было 13 дворов.

— После того, как тут прошла линия фронта и были серьезные бои, многое разрушилось, — рассказывает Чеслав Сташко.

Военная тема привлекает в округу черных копателей, пограничная — нелегалов.

Приехавший в гости к соседу из деревни Калеты Веслав Выдра говорит:

— Цяпер людзі ходзяць за граніцу «ў немцы», шукаюць лепшага жыцця. Лавілі тут усіх: асецінаў, кітайцаў, в’етнамцаў…

Мужчины беседуют о жизни на скамейке возле бани. Прямо за баней речка, за речкой — Евросоюз. Слыхали, что жители польских приграничных регионов подписывают специальную бумагу: о всех чужаках сообщать пограничникам. В Беларуси, говорят, такого нет, но и чужаки не такие уж наивные.

— Зимой нелегалов по следам можно вычислить, а летом, конечно, для пограничников — напряженное время, — рассуждает Чеслав Сташко. — Человек пройдет и следов не оставит. Но, знаете, сейчас же везде камеры. И дежурят не только наши пограничники на этой стороне, но и литовские — на другой.

Янина Сташко и ее личная Франция на краю Беларуси

Янине Сташко — 87 лет, она в Коди живет и зимой, и летом. Сын Чеслав перевез ее из Островецкого района, когда у Янины Ивановны умер муж.

По комнате Янины Сташко разносится польская речь — из приемника SELENA. Белорусское радио тут не тянет, а польское — пожалуйста.

Хозяйка суетится, принимая гостей. Ходит медленно — старость в последние годы старательно пригибает ее к земле, но от помощи отказывается.

—  Пры маей балезні еслі сядзіш ілі ляжэш — заклініць суставы. Как эта гаварат: «Лучша плоха хадзіць, чым харашо ляжаць», — шутит Янина Сташко и ставит маленький чайник с водой на огонь. — Раней я высокая была, а зараз праўнучцы гавару: «Ты ўверх расцеш, а я — ўніз». Яна на мяне глядзіць — не разумее, як гэта.

Несмотря на протесты сына, пожилая женщина и этой весной планирует засадить свой небольшой огород чесноком и луком.

— Я такая: перастала балець — і зноў за работу. Не люблю ныць.

— Не страшно вам на хуторе одной жить? — спрашиваем.

— Не. А каму я нужна? Вазьміце, можа, пячэніца?

Помимо печенья к чаю — клюква, перетертая с сахаром. И рассказы о том, как в Коди проходят зимние дни.

— Бяссонніца ночай. Таму, бывае, ўстану і ў дзесяць, і ў сем. Первая мая работа — памалюся. А патом ужо націраю мазяй ногі.

Янина Сташко католичка, в углу — большая икона, на ней — Божья Матерь из Лурда. Хозяйка дома ненавязчиво рассказывает легенду про француженку Бернардетту, которой в городе Лурде являлась Дева Мария. О Франции жительница приграничного хутора может рассказать больше, чем ожидаешь — она там родилась.

Родители Янины Ивановны уехали на заработки во Францию из Островецкого района Гродненской области.

— Хацелі адразу ў Амеріку ехаць, але атца не прапусцілі на медкамісіі, бо ён блізарукі. А ў Францыю на шахты прапусцілі.

Янина Сташко в подробностях помнит свою французскую жизнь. Помнит детство в пригороде Лилля, на севере Франции, учебу в школе, пекаря, который привозил хлеб. Помнит жизнь во время Второй мировой, помнит, как ее семья тайком передавала драники с салом в колонны советских военнопленных.

— Мне было няпоўных сямнаццаць, як вярнуліся сюда, у Беларусь. Я ў Францыі школу кончыла і вучылася за швяю. А дыплома нету, не паспела скончыць.

— А зачем возвращались? Тут же все разрушено было после войны.

— На родзіну. Ксёндз пасля вайны да нас зайшоў, сказаў, што тры гады будуць бясплатна вязці, а патом закрыюць граніцу. Ну тут маці і ўскіпела ўжо ехаць, атцу і там добра было. Вярталіся караблём, праз Адэсу. Разам з намі плылі белякі, якія пасля рэвалюцыі ўцякалі. Вучоныя ж людзі, не мы, а ехалі тожа назад. Нас прывязлі ў Адэсу, а белякоў зразу за рашотку. А тут пасля вайны жызнь, канешне, невясёлая была — мая маць сразу сядая стала.

Янина Сташко считает, что осторожность ее отца не раз спасала семью от возможных проблем.

— І ў Францыі да вайны было: чуць якая заметка на інастранцаў — і ўсё, ў дваццаць чатыры часа нада было ўязджаць. Нідзе не ўмешваўся бацька і нам гаварыў: «Тут не наша родзіна». І як у Беларусь прыехалі — сядзелі как мыш пад венікам. Пры Сталіну мы шчыталіся врагі, з Запада прыехаўшы. Еслі б такое ўрэмя як шчас, я б магла тут учыцца дальшэ, прадалжаць. А тагда нельга было вылучацца. Участковы цэлы год к атцу кажды вечар прыязджаў: шукаў кулакоў, падкулачнікаў.

Свою швейную машинку Янина Ивановна ласково называет «карміліца», официально — «Зингер». Она, как и Лурдская Божья Матерь на иконе, — привет из французской жизни.

— Як прыехала на атцовскую родзіну, на Астравеччыну, шыла — грошы зарабляла. Гаварыла ж па-польску сразу. А, знаеце, там дзярэўня: яны і перакрывяць, і перадразняць — так давай я ўжэ і на іх язык перахадзіць. У меня есць энцыклапедыя французская, там лісток — на ім рускія і французскія буквы. І вось з гэтага я сама навучылася. Я беларускую мову не надта люблю, але ж во кажу як усе — не люблю вылучацца.

Просим у Янины Сташко сказать что-нибудь по-французски.

— Qu'est-ce que vous voulez (франц. «Что вы хотите?»)? — произносит женщина фразу с французским прононсом и улыбается. — У французскім нада крыху картавіць.

В Коди Янине Ивановне нравится: особенно любит здешний лес, хвалит ксендза, который раньше служил в Сопоцкине.

— Быў стары ксёндз — такі ксёндз, што і сын мой яго адабрае! Мой сын верыць у бога, а на ксяндзоў ён не очэнь-та. Дык таму ксяндзу злажыліся людзі на бацінкі, бо яго былі старыя. А ён за гэтыя бацінкі — і бамжу. Брат купіў яму машыну. А ён за тую машыну — прадаў і дзеньгі аддаў. Дык мой сын гаворыць — вот гэта ксёндз! Не хапуга. Умер ужо.

То, что в окрестностях Коди местные жители всегда разговаривают по-польски, полька Янина Сташко немного критикует.

— Знаеце, тут такі народ: ім ліш бы па-польску гаварыў. Адна знакомая мне тут казала: «Ты так красіва гаворыш па-польску, а чаму не заўсёды?». Я кажу: «А з кім мне тут па-польску гаварыць? Ва-первых, дзеці мае не гавораць па-польску. Ва-втароя — тут не Польшча. А в-трэціх — дзе нада, я гавару. Ну… тут такі народ.

Местные. Пережить войну и мирное время

Чеслав Сташко охотно рассказывает, что пережили местные люди, которых он еще успел застать на хуторе Коди. И это не только прифронтовые бои в военное время.

— С 1945-го примерно по 1957-й в этой местности было так: «закон — лес, прокурор — медведь». Лесные братья свирепствовали, приходили из Литвы — они правили ночью, забирали у людей продукты. Пока из Гродно приедет милиция — тебя десять раз зарежут и закопают. А днем уже с заставы советской приезжали, гарнизон — и тоже забирали продукты, пугали людей. Тадик покойный (местный житель. — Прим. TUT.BY), рассказывал: в пятьдесят третьем году ему пришла повестка в военкомат, а вечером его вызвали в лес бандиты. Откажешься — придут за всей семьей. Попрощался со всеми, приходит. Сидят, жарят мясо. Они же себя позиционировали как освободители, говорят: «Что, большевикам идешь служить?». Отвечает — иду. «А ты знаешь, что мы делаем с такими?». Отвечает: «Не пойду служить — придут Советы и сошлют в Сибирь, постреляют. Пойду — вы придете, постреляете. Так какая разница? Все равно к стенке». Сказали: «Иди». Так он шел и считал шаги, ждал выстрела. Не выстрелили. Может, пожалели, потому что не ныл, а правду сказал.

Адольф Выдра из Калет слушает соседа и добавляет: Советы местных жителей конкретно за то, что они — поляки, не трогали.

— Но кого считали богатеями — вывозили. Моей мачехи семью вывезли в Казахстан. Их дом забрали — в Сопоцкин перевезли, ясли сделали. Потом люди вернулись на голое место, а лет 15 назад им сказали: можете обратно откупить этот дом. Забрали — а теперь откупить!

Местные жители постепенно переходят к разговору о справедливости и о том, как эта справедливость проявляется в разных странах. Чеслав Сташко вспоминает, как французы спустя много лет разыскали через Красный Крест его деда-шахтера.

— Говорят: Гринцевич Иван Иванович, ты работал у нас на шахте. По нашему законодательству тебе положена пенсия. И дед каждый месяц 200−300 долларов получал. Он по французской привычке на своей Островеччине благодаря этому доходу мог вина виноградные себе покупать, а не плодово-ягодные. Завмаг местный говорил: «Если б не Француз — у меня б это вино тут скисло». А наши белорусы будут искать кого-то где-то и что-то выплачивать? Вряд ли.

Чеслав мечтает проводить больше времени на хуторе. Быть может, постепенно сюда перебраться совсем. Ищет помощников — увлеченную семью, которой можно было бы поручить тут поддерживать хозяйство. Правда, с хозяйством на приграничье есть особенности. Сташко смеется, вспоминая, как разводил тут свиней.

— Ребята с литовского хутора, на том берегу, как-то сено возили, кричат: «Слушай! У тебя все свиньи?». Я пошел, посчитал: одной нет! Литовцы говорят: «Она тут уже, в крапиве, сделала лежку». А летом речка по колено: животному перебраться не проблема. И не достанешь! Я хлопцев попросил — они ее со своей стороны в воду загнали, а мы ее тут ловили. Пришлось объяснить ей, что нельзя так делать, — рассказывает местный житель про операцию по возвращению беглой свиньи из Литвы на родину.

Чеслав Сташко хочет развивать свой хутор и как место для творческих людей, которые любят уединение. Уже сейчас к нему на пленэры приезжают знакомые художники, дизайнеры и фотографы.

Есть надежда и на туристов в регионе. Государство привело в порядок Августовский канал: его реконструировали, открыли пункт упрощенного пропуска для байдарочников, велосипедистов и пешеходов.

— Канал построили, деньги вложили, но недостаток такой: никакой инфраструктуры нет. Думали, что частник рванет сюда. Но вот мой знакомый тут хотел кафе построить — так ему столько написали условий! И линию электропередачи подтянуть, и очистные, и дорогу заасфальтировать — он отказался. Ведь он будет работать только четыре-пять месяцев в году, а в остальное время надо сторожа держать, платить налог. Чтоб люди сюда пошли — льготы какие-то нужны. В Польше по каналу двигаешься — через километр, два корчма стоит, еще что-то. А у нас что? Пару вагончиков.

Кивает Чеслав Сташко и на разбитые дороги в округе. Доехать весной или осенью до его хутора — та еще задача. А ведь вокруг — туристический регион. Если бы проблемы с инфраструктурой исправить, считает мужчина, народ бы больше сюда ехал.

Подумав, Чеслав Сташко возвращается к своей истории матери.

— Несколько лет назад к нам на хутор заезжал в гости молодой француз. Знакомим с нашей бабушкой, а она: «Бонжур!» — и давай с ним говорить. И, знаете, слово за слово — и они с ним за столом спели «Марсельезу». Тот парень плакал. Подумать не мог, что в Беларуси в глуши какая-то старушка споет гимн его страны.