"Пришла из школы и заявила: "Вы мне никто, и я вас не люблю". Как семья изменила приемных детей
«Многие усыновители быстро ломаются. Воспринимают приемных ребят только как лапушек. Вот я возьму, отогрею — и все у нас будет хорошо. Может, конечно, будет, а может — нет. Такие дети проходят адаптацию 3−4 года. И не факт, что спустя это время они вас примут. От добра тут не стоит ждать добра. Нужно рассчитывать только на свои силы и любить. Как там в ЗАГСах обещают? Чтобы вместе и в горе, и в радости — так и здесь», — это говорит Ирина (по просьбе героев имена изменены), режиссер-постановщик по профессии и мама трех приемных детей.
Три года назад Ирина с мужем Станиславом решили поменять на балконе окно. Тогда супруги не подозревали, что все это закончится грандиозным ремонтом, который приведет их в Национальный центр усыновления. Теперь у пары есть Настя — семь лет, Кирилл — пять, и Лена, которой почти два. О том, как меняется жизнь приемных детей и их новых родителей, мама и папа рассказали TUT.BY.
Национальный центр усыновления Министерства образования находится по адресу Минск, улица Платонова, д. 22, 11 этаж. Время работы — с понедельника по пятницу с 9.00−17.30 с коротким перерывом на обед — с 13.00 до 13.30. Связаться со специалистами центра можно по телефонам 8-(017)-284−71−51; 8-(017)-331−06−17; 8-(017)-331−46−54. А также по электронной почте — nac@edu.by и child@edu.by.
Много важной и полезной информации будущие и возможные родители могут найти на сайтах центра child.edu.by и dadomu.by
Сентябрь 2014-го. «Я готова была отдать все этим детям, но только не брать их к себе»
При встрече Ирина предупреждает: «Ремонт у нас пока в процессе», хотя на фоне всех накрывших их трансформаций, он, кажется, идет быстрее и проще всего. За окном темно и вечер, мы сидим в светлой гостиной, дети играют за стеной. Именно там за стеной, где теперь три маленьких разбойника собирают из деталей большой паровоз, взрослые сразу и планировали принимать гостей.
— Но стали красить стены и поняли, что делаем детскую, — возвращается к тем событиям Ирина. — Везде у нас классика, а тут «Африка» получилась, и очень захотелось заселить туда малыша.
Ирина и Станислав сидят рядом. Вместе они уже 11 лет. Она в маленьком пурпурном платье, длиннющие черные волосы тянутся до колен. Он высокий, светлый, глаза голубые.
— Мы всегда хотели большую семью, специально строили просторную квартиру, — начинает Ира. — Врачи говорят: мы оба здоровы. Планировали: до моих 35 лет будем пробовать родить своего, если не выйдет, придумаем что-то еще.
Сейчас Ирине — 38, Станиславу — 40. Хотя выглядит каждый из них лет на десять моложе. Взять ребенка из детского дома предложил муж. Жена решила — это шутка.
— У него в характере так: приходит и в лоб говорит, — продолжает Ирина. — А я и сейчас не представляю, как согласилась его поддержать. С коллегами мы часто выступали в детских домах, и почти всегда уезжали оттуда в слезах. И я готова была отдать все этим детям, но только не брать их к себе. Понимала, чтобы с ними справиться, нужна невероятная сила, а я к этому не готова. Когда свои гены, знаешь, что «накосячил», то получил. А с этими ребятами, не предскажешь, что тебя ждет. А еще и у знакомых взрослая приемная дочь выгнала родителей из дома.
Станислав не отступал: пройдем тесты и курсы, возьмем кого-нибудь очень маленького. Через полгода Ира перестала отпираться. А позже результаты занятий показали: психологически пара очень устойчива. И из 15 семей, в группе с которыми они занимались, взять ребенка им предложили первым.
Станислав (С.): Мы зашли к психологу, чтобы забрать свои характеристики, а она говорит: недавно в детском доме познакомилась с Настей. Показала ее фотографию, сказала: ей шесть лет. «Это не то, что вы хотели, — предупредила. — Ребенок непростой, но с ним справитесь только вы». Мы взяли время подумать, хотя еще, когда спускались к выходу, и я, и Ира для себя решили: «Берем».
— Почему?
Ирина (И.): Потому что мы детей не выбираем. Есть усыновители, которым важен запах ребенка, взгляд. Мы же взяли тех, кто к нам пришел.
С.: Помню, смотрели на фото Насти, думали — тихоня. Приехали знакомиться — ураган.
И.: «Она нам даст прикурить», — первое, что сказал Стас, когда вышли из детдома. Но отступать мы не собирались. Почему? Потому что это был сто процентов наш человек. Общительная, веселая и все говорила, говорила.
С: Отец у нее давно умер, мама выпивала, поэтому девочку забрали. Прошло совсем немного времени, как их разлучили. Малышка была сильно к ней привязана. И если мне оказалось несложно заменить папу, то Ира попала под раздачу.
И: Вообще, взрослых Настя не боялась, когда мы спросили у нее: «Едешь к нам?», она ответила: «Да». Через неделю мы втроем сели в машину и выехали в Минск. Едем, о чем-то болтаем — и тут она начинает говорить о сексе. Как сейчас помню, смотрю в зеркало на мужа. Он на меня — и тишина в салоне.
Июль 2016-го. «Когда Настя у нас появилась, она подолгу не засыпала, кричала во сне»
Сейчас Насте семь. Она сидит, листает книжку и, кажется, даже молчит, то есть уже нет.
— Я читаю 75 слов в минуту, — хвастается девочка и тянется в рюкзак за дневником. По ходу рассказывает, что умеет готовить каши и компот. А этот мальчик рядом с ней — брат Кирилл.
— В августе у него День рождения, — продолжает она. — А я за лето прочла 50 книг.
В руках у Насти сказки, а внешне она напоминает Пеппи Длинныйчулок. Светлые волосы собраны в тугие косички и «где-то потерялся» передний зуб.
— Какая она была, когда вы только учились быть семьей? — говорим с родителями, пока дети не слышат.
И.: Гиперактивная, но это у нее и осталось — и слава Богу.
С.: Выпускаешь ее гулять, она сразу к людям, знакомится, что-то им рассказывает. Ей говорят: «Девочка, иди отсюда», но Настя — человек настойчивый, она продолжает. Бывает, смотришь в окно: она уже какого-то колотит. Ее тоже могут ударить, но Настя плакать не будет. Она так — отряхнулась и дальше пошла. Мы тут стараемся не вмешиваться, она это перерастает.
И.: Что мне нравится в Насте, она позитивная. Летом Стас учил ее плавать, она сразу кричала: «Я боюсь! Я боюсь!». А потом как захохочет: «Мама, я не боюсь!».
С.: Первый год в школе нас за нее постоянно отчитывали. В классе многие уже читали, а она даже не все буквы знала. А потом — то она что-то чужое возьмет, то кого-то с прыжка отметелит. Ко всем замечаниям и выговорам мы относились нормально. Ну, а что стыдиться? Такой у нас ребенок.
И.: Когда Настя у нас появилась, она подолгу не засыпала, кричала во сне. Чистить зубы не хотела, застилать кровать отказывалась. Характер ведь у нее боевой, и она выстраивала нас. Думаю, установка была такая: есть родители — и это они для меня, а не я для них. Сейчас, если я прошу подмести пол, дочка бежит за веником.
— Звучит, как чудо.
И.: Нет, просто время.
С.: Она любила сталкивать нас лбами. Я у нее был хороший, а Ира — наоборот. И дочка постоянно жаловалась мне на жену.
И.: Доходило до абсурда. Мы сидим в одной комнате, она подходит к Стасу: «Мама, меня бьет». Однажды я не выдержала: Настя, говорю, я тебе когда-нибудь врежу, чтобы ты уже не просто так наговаривала. Из-за ее истерик и криков к зиме у нас уже случилось нервное истощение.
С.: Мы иногда срывались друг на друга, но продолжали лопатить кучу книг по психологии и педагогике — хотели разобраться, что происходит и как поступить.
И.: А потом она пришла из школы и заявила: «Вы мне не семья, и я вас не люблю». Состояние у нас уже было такое, что мы не стали спрашивать, что случилось и почему. Просто ответили: «Не вопрос». Но предупредили, так как по документам ты считаешься нашей дочкой, мы как взрослые обязаны тебя кормить, поить, одевать. Но нас, значит, совершенно не интересует, что у тебя в школе, как с твоими друзьями. Мы даже кушали отдельно, она в своей комнате, а мы на кухне.
С.: Казалось, ее это вообще не смущало. Дискомфорт ей доставляло только одно: то, что мы почти не общались. Она ведь у нас редкостная болтушка. Говорить — ее любимое занятие. А тут веду ее в школу, она пытается что-то рассказывать, а я: «Настя, мне все равно». Она сразу психует, потом продолжает в пустоту.
И.: Сколько она так держалась? Кажется, недели две. А потом так же пришла из школы и сказала: «Все-таки мы семья. И я вас, наверное, люблю, просто еще этого не понимаю». И тут цирк с байкотами и капризами закончился. Ребенок резко стал меняться. Она перестала истерить, ее потянуло к знаниям. И мы выдохнули. И пусть переплетать ее нужно пять раз на день, а туфли она убивает за две недели — это уже такая ерунда.
— И вы стали для нее мамой и папой?
С.: Это случилось раньше, где-то через месяц, как мы ее взяли. Но переход был тяжелый. Она ведь хорошо помнила родную маму Викторию и долго обращалась к нам дядя и тетя. А потом то ли я, то ли Ира предложили: «Мы же тебе родители, давай ты будешь нас звать папа Стас и мама Ира». Она согласилась.
И.: Спустя время я говорю: «Папа Стас, мама Ира» как-то тяжело произносить. Давай та мама будет мама Вика, а мы просто папа и мама. И Настя сказала: «Хорошо».
Июнь 2017-го. «Сказали, есть мальчик, от которого отказались приемные родители»
Кирилл очень тихий. Сидит рядом с Настей, спрашиваешь — отвечает.
— Как дела?
— Хорошо.
— Сколько тебе лет?
— Пять.
Чем-то он похож на Пьеро — меланхолик с большими глазами. И еще у него есть мечта.
— Большой поезд, — говорит.
Недавно папа подарил ему конструктор, теперь паровоз нужно собрать.
— Как вы решились взять второго ребенка? — мы снова с Ириной и Станиславом наедине.
И.: Стас уехал в командировку, а я заболела. Давление упало так, что я без сил лежала в постели, а Настя, видимо, решила, что я мертвая. Потыкала меня пальцем и рассуждает тихо: папа с мамой умрут, значит машина и квартира достанутся мне.
С.: Ира мне рассказала, меня улыбнуло: давай, говорю, еще кого-нибудь возьмем, чтобы ей меньше досталось.
И.: Летом нам позвонили из отдела образования, сказали: есть мальчик, от которого отказались приемные родители. Он у них жил три года, и в 4,5 его вернули в систему. Я позвонила мужу. Стас сказал — едем. Помню, как смотрела на Кирилла и думала: «Это не наш ребенок».
— Но все равно усыновили.
А.: Мы уходили от него, он плакал — и так каждый раз. И нам до чертиков было его жалко. Только потом поняли — это манипуляция. С другой стороны, этот мальчик по возрасту очень подходил Насте. Они бы могли играть и общаться. Рассказали про него дочке, спросили, что она думает, а потом привезли познакомиться. Она посмотрели и выдала: «Нужно брать, будет у нас братиком».
— Почему приемные родители от него отказались?
И.: Не знаю. Думаю, это они довели его до такого состояния.
— До какого?
И: Пропустим этот вопрос.
— Вы сказали про манипуляцию.
С.: Позже мы заметили, кто бы к нам не приходил, после ухода Кирилл в слезы. Апогеем стало, когда приехал мой брат. Они поиграли в прятки, и у ребенка сорвало крышу. Дядя уехал — у сына глаза на мокром месте. И тут я замечаю, как он втихаря нюхает его тапки. Спрашиваю, что ты делаешь, Кирилл: «Ничего». Сын, объясняю, ну так же нельзя.
И.: Когда ребенок попадает в семью, у него появляются обязанности. И те взрослые, которые его ничем не нагружают, становятся хорошими, а другие — плохими. Когда брат Стаса уехал, Кирилл шептал Насте: «Это мой папа». Она говорит: «Ты чего?!» А он уже и игрушку назвал его именем.
С.: После этого мы три месяца даже к родственникам не ездили: Кирилла все любят жалеть и тискать, а нам потом слезы его суши.
И.: Он только с виду тихий. А вообще, может биться головой о пол, кричать, чтобы соседи слышали. У него страх ко всему — к лесу, воде… Недавно семьей пошли по грибы и немного сошли с маршрута. Пришлось где-то под деревьями пройти: Настя не могла нарадоваться — приключение, а у Кирилла паника — тело сводит, кричит: «Спасите, помогите!»
— А как они с Настей, подружились?
С.: Ну они сразу нам заявили, когда вырастут, поженятся. Пришлось долго объяснять, что такое брат и сестра. А вообще, Настя — хитрюга, может его подставить. Вытворит какую-нибудь ерунду, и давай — это Кирилл. И ты, взрослый, разбирайся, кто виноват.
И.: Честно, я не знаю, есть ли у Кирилла любовь к кому-то. Когда он у нас появился, поняли: история с Настей — цветочки. Но знаете, помню день, когда ревела на балконе. Подошла дочка, спрашивает: «Ты чего?» Отвечаю: «Ничего». Она: «Из-за Кирилла, да? Не переживай, выбьем мы из него дурь. Ты же из меня выбила. Я, папа, ты — воспитаем». В такие моменты понимаешь — все это не зря.
— Как Кирилл изменился за полгода?
А.: Стал спокойнее. Истерик уже таких нет. Раньше он бы перед вами слезу пустил, а сейчас довольный с конструктором играется.
Август 2017-го. «С Леной нас сразу предупредили: может капризничать и укусить»
Лене в большой семье появилась совсем недавно, было ей тогда всего полтора года. Пока мы говорим, ее маленькие ножки топочут между детской и гостиной. Крошечная брюнетка деловито поглядывает на взрослых, улыбается — и бегом к брату и сестре.
И.: С Леной нас сразу предупредили: может капризничать и укусить. Но после наших старших — это детский лепет. От нее отказались сразу, поэтому в системе она с младенчества. И если бы малышка не кричала, в больнице, где она была, никто бы и внимания на нее не обращал. Это не плохой характер, это способ выживания такой.
С.: С ней мы переживаем только за одно, когда и как правильно сказать, что мы ей не родные родители.
И.: Еще я очень волновалась, как они с Настей познакомятся. Старшая ее увидела — и говорит: «Мама, она так похожа на тебя. Если на улице увидят, скажут, она твоя дочка, а я не твоя». Я успокаиваю: а мы будем отвечать, что ты у нас в папу. Насте сразу было очень сложно, она ведь никогда раньше не встречала таких крох. А потом Лена взяла ее за руку, и старшую как переклинило. И мы видим, что они очень любят друг друга.
— А Кирилл как вписывается в эти отношения?
И.: Кирилл пока отдельно.
Октябрь 2017-го. «Потому что мы семья»
Лена в очередной раз убежала. Дети за стеной притихли, а чай давно остыл. Мы прощаемся, и у меня только один вопрос:
— Почему, почти все интервью вы говорили шепотом?
С.: Потому что дети должны слышать о себе только хорошее.
— Почему?
И.: Потому что мы семья. А семья — это все друг за друга и проблемы пополам. Потому что вот идет черная-черная полоса. И тебе кажется, все — сейчас сдашься. А прибежит эта маленькая зараза, по голове погладит, обнимет и спросит: «Мама, хочешь пить?» И побежит на кухню за водой. А ты и не ожидал. И все — разве нужно для счастья что-то еще?