"Нормальное отношение. Как у ветеринаров к животным". Как устроена белорусская тюремная медицина
Птичкин, Богданов, Барбашинский. Все это заключенные, обстоятельства смерти которых родные предали огласке. Один употреблял спайсы, второй был инвалидом с искусственным клапаном сердца, третий никогда не жаловался на здоровье. Общее у них то, что каждого перед смертью наблюдали или лечили тюремные медики.
В Беларуси около 35 тысяч заключенных. Все они имеют право на медицинскую помощь. Во всех СИЗО, колониях, тюрьмах и лечебно-трудовых профилакториях (ЛТП) страны действуют медицинские части — всего их 34. В каждой обязательно есть терапевт, стоматолог и психиатр-нарколог. Сколько всего медиков сейчас работает в уголовно-исправительной системе, TUT.BY узнать не удалось. По непроверенным данным, 4 года назад на 10 тысяч заключенных приходилось 29 врачей и 67 медсестер (в гражданском здравоохранении тогда было 39 врачей и 130 медсестер на 10 тысяч жителей).
Тюремных медиков иногда сравнивают с доктором Менгеле (немецкий врач, ставивший опыты над узниками Освенцима. — Прим. TUT.BY), но скорее для красного словца. Об издевательствах врачей над заключенными никто из собеседников TUT.BY не сообщил. «Нормальное отношение. Наверно, как у ветеринаров к животным. Надо лечить — значит, лечим. Нам за это деньги платят», — говорит Артем, отбывавший наказание в исправительной колонии № 17 (ИК-17) в Шклове в 2006—2010 годах.
Врачи и медсестры идут в места лишения свободы (МЛС), потому что зарплаты там выше, чем в гражданской медицине. У спецконтингента ведь свои особенности: одни пациенты сидят за убийство, другие болеют ВИЧ, третьи буйные, четвертые хитроумно симулируют, пятые «стучат» оперативным сотрудникам.
У врачей в МЛС такое же образование, как и у гражданских, и они тоже давали клятву Гиппократа. Отличие в другом. Тюремные медики работают в исправительных учреждениях, чья главная функция — изолировать преступников от общества, а не лечить их. TUT.BY поговорил с правозащитниками и бывшими заключенными и попытался сформулировать главные особенности белорусской тюремной медицины. Мы также отправили вопросы в Департамент исполнения наказаний МВД, но не смогли оперативно получить на них ответы.
«Там лечат то, что могут вылечить, а то, что не могут, — не лечат»
«…До ремонта камер со стен стекала влага, а так как спальное место вплотную прилегает к стене, то и вся постель была влажной. С 23.10.09 по 05.11.09 года находился в одиночной камере с гнойной ангиной и высокой температурой. На просьбу вставить оконную раму положительной реакции не было. В связи с тем, что ангина приняла хроническую форму и были периодические крововыделения из горла, только после обращения адвоката Пташник Логинов направляется в республиканскую больницу, где проходит лечение со 02.02.10 по 12.02.10».
Татьяна Сергеевна Карачун зачитывает фрагмент обращения, которое в 2015 году хотела отправить в Департамент исполнения наказаний (ДИН) МВД, но передумала, «потому что жалобы ни к чему не приводят». В письме говорится про ее сына Александра Логинова, в прошлом члена банды «Поселковых». Александр известен тем, что в 1998 году в ночном клубе в присутствии старшего сына президента ранил из пистолета хоккейного тренера Михаила Захарова. В 2005-м Логинова осудили на 13 лет. 8 из них он провел в одиночных камерах Гродненской тюрьмы. В одной из них он и подхватил ангину.
Если заключенный упал в обморок, у него открылась язва, воспалился аппендикс, случился инфаркт, медицинскую помощь ему окажут как можно скорее. Если оснащения медчасти или квалификации тюремных врачей для этого не хватает, ему вызовут скорую помощь или вывезут в гражданскую больницу. Не только потому, что так положено по должностным инструкциям и законам морали, но и потому, что никто не хочет нести ответственность за его смерть.
Если же недомогание не угрожает жизни, но при этом в медчасти нет оборудования и (или) специалистов, чтобы его устранить, все усложняется. «Там лечат то, что могут вылечить, а то, что не могут, — не лечат», — говорит про тюремную медицину Павел Сапелко, юрист правозащитного центра «Весна», специалист по пенитенциарной системе.
«Говорят: «Освободишься, вылечишь на свободе», — подтверждает общественный активист из Волковыска Николай Автухович, который дважды был осужден и оба раза признан политзаключенным. Во время второго срока у него сломался мостовидный зубной протез, и он год не мог добиться, чтобы ему сделали снимок зубов. «Пока адвокат не поднял шум, а журналисты не стали писать про это, меня не слышали», — говорит Автухович. При этом позже на протезирование к гражданскому стоматологу из колонии в Ивацевичах его вывозили без проволочек.
«Не всегда можно было получить медикаменты, которые нужны»
О нехватке медикаментов в МЛС сказали все собеседники TUT.BY. «Был анальгин, аспирин, что-то от желудка, уколы минимальные типа тройчатки (комбинация препаратов для снятия температуры. — Прим. TUT.BY). Если какая-то серьезная болезнь, тебе говорили: «У нас лекарств нет, заказывай у родственников», — рассказывает бывший заключенный ИК-17 в Шклове Артем.
Василий Завадский работал в тюремной медицине 24 года, из них 12 лет (с 1998-го до 2010-го) руководил медицинской службой ДИН МВД. В 2010 году был осужден, сейчас возглавляет организацию по защите прав заключенных «ТаймАкт». В период работы Завадского на бюджетные деньги ДИН мог закупать в основном белорусские лекарства, импортные — если не было отечественных аналогов. Остальное заключенным приходилось получать с воли. «Я знаю, что в гражданском здравоохранении врачам запрещают говорить, что нет каких-то лекарств. У нас такого не было», — говорит Завадский.
Бывшие заключенные вспоминают, что лет 5−10 назад у тюремных стоматологов (там, где они были) частенько не хватало пломбировочных материалов и обезболивающих. «Я в колонии выломал зуб стальной ложкой, чтобы не идти к стоматологу. Я сам видел, как от нее выходили здоровые мужики и падали в обморок в коридоре», — рассказывает Артем. Менее радикальным вариантом было заказать обезболивающее у родственников, как делал, например, Автухович.
Сейчас белорусских лекарств в медсанчастях достаточно, уверяет Алена Красовская, глава правозащитной организации «Регион 119». Это единственная в Беларуси НКО, имеющая доступ в места лишения свободы. Красовскую обвиняют в защите интересов ДИН, но так или иначе, из правозащитников только она регулярно бывает в СИЗО, колониях и тюрьмах. «Импортные лекарства — большая проблема, но тоже не недоступные вещи. Если человеку действительно надо, найдут», — говорит она.
Если жизни и здоровью ничего не угрожает, а просто — болит, придется потерпеть. «Не всегда можно было получить медикаменты, которые нужны. Вплоть до того, что если их не было, то никто ничего не давал. Передавать нельзя было. Можно было купить. Написать заявление на медикаменты, и через неделю их клали в твой ящик и выдавали по мере необходимости. Но хороша ложка к обеду, верно?» — анонимно рассказал человек, сидевший в СИЗО КГБ в 2015 году.
«Врачи хотели забрать в больницу, но дежурный офицер сказал: «Я буду за него отвечать»
21-летний минчанин Игорь Птичкин попал в СИЗО № 1 в Минске 30 июля 2013 года. 3 августа на фоне синдрома отмены (экспертиза установила у него зависимость от алкоголя и спайсов) стал вести себя возбужденно. Фельдшер на 20 часов привязал Птичкина к кровати ремнями, не давая ни пить, ни есть. Утром 4 августа заключенный умер от сердечной недостаточности. В суде фельдшер объяснял, что не вызвал психиатра или бригаду скорой помощи, потому что состояние Птичкина не грозило смертельной опасностью («шок, кома»). Фельдшеру дали 3 года колонии-поселения.
Синдром отмены у заключенного — рядовая проблема для тюремных медиков, особенно в СИЗО, куда люди поступают «с улицы». Если отмена протекает тяжело, заключенного вывозят в наркологию местной больницы. Но чаще справляются на месте. «Фельдшеру надо было просто вызвать скорую», — говорит Алена Красовская. Почему он этого не сделал, она предположить не берется. По ее словам, бригада в таких случаях «приезжает моментально».
Василий Завадский, однако, вспоминает, что раньше с вызовом скорой бывали проблемы. Во-первых, потому что колонии часто находятся за чертой города, во-вторых, потому что это режимные объекты и бригада скорой помощи должна проходить досмотр при въезде на территорию. «Если никаких препятствий, он занимает 5 минут, но для реанимации время теряется», — вспоминает Завадский.
Пример, когда скорая приехала слишком поздно, — смерть осужденного Олега Богданова в жодинском СИЗО. Богданов был инвалидом с искусственным клапаном сердца и постоянно пил лекарства. Он умер в январе 2016 года. Расследование не нашло вины тюремных медиков в его смерти (перед смертью Богданов выпил 20 таблеток из личных запасов. — Прим. TUT.BY), но мать заключенного считает, что сыну не оказали должной помощи. С ее согласия правозащитники распространили видео с камеры наблюдения, которая зафиксировала, что бригада скорой помощи зашла в камеру Богданова спустя почти 30 минут после того, как его обнаружили без сознания (все время до приезда скорой ему делали непрямой массаж сердца. — Прим. TUT.BY).
Организовать вывоз заключенного в гражданскую больницу — вообще хлопотное дело. Для этого нужен транспорт и минимум 2 конвоира на все время его пребывания там. В результате «ломается» схема организации службы, возникают другие проблемы, поэтому ЗК будут лечить на месте, пока это возможно, говорит Завадский. «Когда я сидел в СИЗО КГБ, у нас был человек после инфаркта миокарда. К нему вызывали врачей, и те хотели его забрать в больницу, но дежурный офицер сказал: „Я буду за него отвечать“. К счастью, тот человек не умер», — вспоминает он.
Старую больницу для осужденных снесли, а новую никак не достроят
Что представляет собой тюремная медчасть? «Больница здесь — это бывшие карцеры. Находится в подвале. Камеры 3 на 5,5 метра. Сидят от 5 до 11 человек на трех кроватях. Днем лежать на кровати нельзя, только сидеть. Пол, стены и потолок бетонный, сыро». Так Олег Богданов описывал матери медчасть жодинского СИЗО в конце 2015 года.
Какую помощь оказывают в медчасти? Например, перевязывают раны, лечат простуду, делают флюорографию. Там нет узких специалистов и оборудования, чтобы производить диагностику и сложные манипуляции. Все это было в Республиканской тюремной больнице, которая до 2011 года работала на базе ИК-1 и куда свозили «тяжелых» со всей страны. Там были отделения неврологии, хирургии, терапии, инфекционный изолятор, психиатрия и дерматология. «Это была достаточно хорошая больница, особенно новый корпус, который был построен незадолго до 2011 года», — говорит Алена Красовская, работавшая там медсестрой с 2004 по 2006 год.
ИК-1 была расположена в центре Минска. Участок приглянулся инвесторам, и колонию вместе с больницей снесли, а на ее месте построили элитный жилой квартал. Новое здание тюремной больницы должны были возвести в поселке Колядичи под Минском в 2015 году, но сроки перенесли на 3 года. Сейчас части больницы расформированы между СИЗО-1 в Минске, ИК-3 в поселке Витьба и тюрьмой № 8 в Жодино. Вместо 350 мест осталось 170.
Красовская называет нынешний вариант «усеченно-кастрированным». «Есть масса больных, которым показаны операции, обследования, и очередь растягивается. Когда речь идет об экстренной операции, никто больного в Минск не повезет, повезут в ту больницу, которая рядом. Но есть вопросы, которые решаются только в Минске. Ну вот нет мест, куда деть пациентов?» — разводит руками правозащитница.
Тюремные медики подчиняются Департаменту исполнения наказаний
«Я считаю, что если совершенно больного сына переводили из Жодинской городской больницы назад, в больницу тюрьмы № 8, где он назавтра умер, то кто-то должен был отдать соответствующий приказ», — говорила Галина Шаровар, мать умершего в тюрьме № 8 жителя Слуцка Игоря Барбашинского.
Барбашинский попал в жодинский СИЗО в июне 2016 года по обвинению в неповиновении и избиении милиционеров. Он был физически крепким, занимался спортом, но в сентябре стал жаловаться на слабость, головокружение, низкое давление. 16 сентября, когда его состояние ухудшилось, заключенного доставили в городскую больницу Жодино. Там ему диагностировали энцефалит неуточненной этиологии и оставили в стационаре на 3 дня. 19 сентября Барбашинского вернули в тюремную больницу. На следующее утро он умер.
Следственный комитет возбудил уголовное дело в отношении медиков тюрьмы № 8 по факту смерти Барбашинского. Расследование, по информации правозащитников, продолжается.
«Ни один врач не возьмет на себя ответственность по команде оперативника выписать пациента, здоровью которого что-то угрожает. Когда осталось 3−4 дня на долечивание, человек ведет себя неадекватно, и оперативник просит отправить его на этап, такое возможно. Но чтобы человека с острой патологией выписали из больницы, быть не может», — говорит Алена Красовская.
Подписав перевод, будь то из медчасти в камеру или из камеры в ШИЗО (в штрафной изолятор не сажают без санкции медика. — Прим. TUT.BY), врач берет всю ответственность на себя, объясняет правозащитница. В 2012 году ее мужа — осужденного за убийство Андрея Касперовича, с которым они познакомились в Республиканской тюремной больнице и прожили в браке 6 лет — нашли повешенным в штрафном изоляторе. «Врач, которая передала в ШИЗО моего мужа, хлебнула по полной во время проверок», — вспоминает Красовская.
Василий Завадский считает, что сама ведомственная подчиненность создает почву для компромиссов: тюремные врачи находятся под контролем МВД, а не Минздрава. У тех, кто лечит заключенных, и тех, кто их наказывает, один начальник и, по сути, одна задача — чтобы уголовно-исправительная система работала без сбоев. «И чтобы было тихо», — добавляет Завадский.
