Как белорусские староверы спасли в войну еврейского мальчика и стали с ним одной семьей

22 июня — 76 лет, как началась Великая Отечественная. Ее участники неумолимо уходят от нас. Но память о том, что они пережили, сохраняют их потомки — дети, внуки, правнуки. На войне люди нередко роднились не по крови, а по духу. Так произошло с семьей старообрядцев Кузьминых, которая спасла от немцев еврейского мальчика Леву Воробейчика. Удивительную историю о том, как лихолетье сплотило до этого совершенно чужих людей, TUT.BY рассказал участник тех событий — житель Витебска Георгий Кузьмин. К сожалению, ныне покойный. Наша беседа состоялась в хосписе незадолго до его смерти.

Старообрядцы Кузьмины и евреи Воробейчики

Вначале познакомим читателей с главными героями этой истории, которая вполне тянет на сюжет для книги или фильма.

Жители деревни Машкино Витебского района Назар и Анна Кузьмины, которые спасли подростка-еврея Леву Воробейчика, были людьми верующими и трудолюбивыми. Предки Назара жили в Костромской губернии России, но когда начались гонения на старообрядцев, поселились под Витебском. В его окрестностях были целые деревни староверов. Отец Кузьмина — Каллистрат — служил лесником у графа Забелло, владельца имения в Зароново.

Назар Кузьмин воевал в Первую мировую, из-за ранения получил инвалидность. За доблесть и отвагу царь пожаловал ему 14 гектаров земли. Мужчина поселился на хуторе Балитчихино. Женился на юной красавице Анне. Они завели крепкое хозяйство и родили четверых детей: Николая, Оксану, Федора и Георгия.

После революции Кузьминым пришлось переселиться с хутора в деревню Машкино и вступить в колхоз. В 1941-м на фронт они проводили старшего сына Николая. Глава семьи, Назар Каллистратович, из-за старого ранения воевать уже не мог.

Семья Воробейчиков — 16-летний Лева, его мать и сестры — жили в Чашниках, где немцы создали гетто. Юноша ходил по округе, обменивал вещи на продукты. Во время одной из таких вылазок чуть не попал в облаву, но убежал и спрятался на чердаке у знакомых. Хозяйка дома несколько дней укрывала его, но потом сказала, чтобы парень уходил: его может найти полиция. Лева прятался в кустах возле деревни Красная Слобода. На беду, они оказались рядом с местом, куда 15 февраля 1942 года немцы пригнали чашникских евреев на расстрел. Мальчик видел, как убили его мать, сестер, другую родню…

Немного отойдя от потери близких, юноша покинул страшное место. Бродил по деревням, просил у людей кров и еду. Кто-то пускал в дом, пока темно, кто-то давал хлеб и просил уйти, а кто-то и сразу прогонял. Через полмесяца, в конце февраля, обессиленный Лева пришел в Машкино. И постучал в дверь крайней хаты, где жили Кузьмины.

Парня приютили, хотя это было крайне опасно: в деревне стоял немецкий саперный батальон, а в доме у Назара Каллистратовича и Анны Миновны жил их командир. Ему приглянулась чистая и просторная изба, в которой даже стояли кадки с причудливыми для деревни растениями — фикусами.

Как спасли Леву

Самому младшему из детей Кузьминых — Георгию, или Гере, как его называли в семье, — тогда было 5 лет. Но он помнил эти события, будто они произошли вчера-позавчера. Во время нашего разговора 80-летний Георгий Назарович находился в хосписе, где врачи облегчали его страдания от онкологической болезни. Через неделю после интервью пожилой человек умер. Из очевидцев этой истории больше никого не осталось…

Георгий Назарович согласился встретиться с журналистами, чтобы рассказать о подвиге своих родителей. Говорил он тихим, слабым голосом, но последовательно и логично.

— Лева постучал к нам в дом и попросил его укрыть. Была ночь, сильный мороз. Мать и отец приютили парня. Они сразу поняли, какой он национальности, хотя пришелец поначалу не признавался, говорил, что просто беженец. Родители слышали о расправах над евреями по всей округе и знали, что тем, кто их прячет, грозит смерть. Прятали Леву поначалу в бане. Но там было холодно, а топить среди недели, значит привлечь внимание. Отец пожалел парня и переселил в дом. Сделал это незаметно для немцев. Посадил Леву в мешок с дровами и так занес в хату.

Какое-то время гость сидел в чуланчике, за печкой. Но в хате же жил немецкий командир! Всякий раз, слыша его речь, мальчик трясся от страха. Назар и Анна стали опасаться, что Леву найдут. И его снова переправили в баню, только теперь не в ту, что во дворе, а в дальнюю — на хуторе, откуда переехала семья.

Пока Лева бродил в поисках жилья, сильно обморозил ноги. Их мазали гусиным жиром. Лечила гостя дочь хозяев Оксана, до войны она училась в мединституте. А еду по очереди носили Георгий и его старший брат Федя. Они с Левой были почти ровесниками. Но чаще всего ходил Гера: маленькие дети привлекали меньше внимания немцев и полицаев.

В конце марта Лева немного окреп. Кузьмины справили ему одежду, обувь. На семейном совете решили, что Федя переведет парня к партизанам.

Анна Миновна собрала хлопцев, перекрестила на дорогу, и они ушли в неизвестность. Женщина не находила себе места до той минуты, пока Федя не вернулся. После этого она стала молиться уже за двоих — за Леву, к которому успела привязаться, и за родного сына Николая, который воевал с первых дней, защищал Москву, а потом пропал. Известий от него не было почти 4 года.

— Мать сходила с ума. Верила, что сын жив. Но, бывало, искала его среди убитых — сотни трупов лежали в канавах при дорогах. Когда в деревне появлялись беженцы, наша Миновна давала им поесть, указывала безопасную дорогу и постоянно у всех спрашивала: не встречали ли где ее старшего сына. А в 1944 году, когда наши войска освободили Витебск, мы наконец увидели Колю. Он имел ранения и боевые награды. После войны Николай учился в физкультурном институте и участвовал в спортивном параде на Красной площади. А затем даже был на приеме у Сталина, — с гордостью вспоминал о старшем брате Георгий Кузьмин.

Немцы спаивали детей и хохотали

— Боже мой, что мы пережили… — в голосе Георгия Кузьмина боль и горечь. — Не дай Бог кому-нибудь через это пройти. Поэтому в нашей семье всегда было три главных праздника: Пасха, Рождество и День Победы. Я хорошо помню военные годы — это было постоянное ожидание чего-то плохого, неизвестного. Слова «нельзя», «запрещено», «расстрел» четко врезались в детскую память. Бомбежки, беженцы, пожары, грабежи… Запах смерти витал в воздухе. Война рано сделала нас, детей, взрослыми. Я вот с пяти лет пьющий человек…

— ?!

— Фашисты заставляли отца гнать самогонку. Он гнал и делил пополам. Разбавленную отдавал немцам и полицаям, а первач — партизанам, которые приезжали ночью. Но немецкие начальники боялись, что хозяин дома их отравит. Подзывали к столу нас с Федей, наливали самогонки и давали по чарке. Мать на коленях умоляла их не спаивать детей. Но они не слушали, приказывали нам: «Тринкен шнапс». Мы с Федькой пили под их восторженные визги. Почти сразу же я падал от алкоголя с ног, поднимался и снова падал. Немцы хохотали до упаду. Нередко они били меня сапогами, как мячик, и просили, чтобы я, пьяный, что-то делал для их потехи.

— Раннее спаивание не сказалось на вашем организме?

— К счастью, пьяницей я не стал. А вот Федя, когда вырос, выпивал — чарки от немцев все же имели последствия.

В память Георгия врезались еще такие истории:

— Как-то к нам пришел командир партизан Залесский, уже точно не помню зачем, за самогоном, наверное. Неожиданно вернулись немцы, и мать посадила Залесского и меня в погреб, на картошку. Немцы ходят над нами, а командир партизанского отряда, чтобы успокоить меня, стал учить игре в карты.

Время было страшное. Но дети оставались детьми. Как-то Федька подбил меня украсть у немцев сахар на кухне. Они его хранили в большой банке от противогаза. Мы туда насыпали песок. Повар заметил это, когда высыпал его в чай. Нас с братом поставили расстреливать. Мать упала немцам в ноги, просила пощадить детей. Так и спасла нас.

В деревне были не только немцы, но и полицаи, и бургомистр-староста. И люди боялись их больше, чем фашистов. Один полицай хотел отобрать у меня насос. Я не отдавал, так он как дал мне по голове прикладом, что она неделю болела и шишка была здоровенная! Матка за меня заступилась. Он на нее винтовку наставил и чуть не убил. После войны ему дали 10 лет, он отсидел и вернулся в деревню. А я как раз пришел из армии и на танцах увидел бывшего полицая. Спросил: «Узнаешь меня?». Он ответил: «Всех не упомнишь…» Если бы меня не оттянули, убил бы гада! За себя, за мать, за Леву, за все зло войны…

Смертельная опасность два раза нависала над сестрой Георгия — Оксаной. Она знала немецкий и работала медиком в госпитале для вражеских летчиков. Брала там медикаменты и передавала их партизанам. Дважды ее забирали в гестапо. В первый раз Назар Каллистратович выкупил дочь, отвезя фашистам бочку меда, — трудолюбивый сельчанин даже в войну держал пчел. Во второй раз отец спас ее от виселицы, отдав немцам семейную реликвию — золотой старообрядческий восьмиконечный крест.

— Когда сестра — худая и грязная, появилась дома, нашей радости не было конца, мы с Федькой не отходили от нее, — вспоминал Георгий Назарович.

Встреча после войны

Читатели, конечно, спросят: а что было с Левой Воробейчиком после того, как он ушел от Кузьминых к партизанам? И как сложились судьбы остальных героев после войны?

В партизанском отряде Лева пробыл полгода, а потом его отправили самолетом в тыл, в Грозный — учиться на шахтера. Но парень оттуда сбежал на фронт. Документов у него не было, его вскоре задержали и передали в органы СМЕРШа. Хлопца посадили по подозрению в шпионаже. Никто из следователей не верил в его рассказ. История о том, как еврей избежал расстрела, из Чашникского района попал в Витебский, прятался под самым носом у фашистов, оказался в партизанском отряде, а потом прилетел в тыл — казалась выдумкой, нелепицей, сказкой. Чем угодно, но только не правдой…

Спас Леву его старший брат Петр — летчик, воевавший на Ленинградском фронте. Он написал письмо председателю президиума Верховного Совета СССР Михаилу Калинину. В СМЕРШ переслали его запрос, и Лева вышел на свободу.

После войны Кузьмины искали Воробейчика, а он их. Нашли друг друга только спустя 14 лет после Победы, в 1959 году случайно, через знакомую женщину из Чашников.

К моменту долгожданной встречи это был уже не Лева, а Лев — статный и успешный мужчина. Воробейчик получил высшее образование, работал начальником управления «Белсантехмонтаж» в Витебске и был счастливо женат. С женой Дорой они воспитывали сына Игоря и дочь Светлану.

Лев Иосифович взял всю свою семью и приехал на «Волге» в Машкино. Он очень изменился, но Назар Калистратович и Анна Миновна почуяли сердцем: это тот самый Лева, который с обмороженными ногами сидел у них за печкой, боясь шелохнуться…

С этого момента они стали друг другу названной родней. То есть не родными по крови, но родными в душевном и эмоциональном плане.

— Лева был очень благодарен нашей семье, — рассказал Георгий Кузьмин. — Наших родителей называл мама и папа, а его дети обращались к ним бабушка и дедушка. Матка Леву очень любила, считала его сыном. Он часто приезжал в Машкино. И это всегда было веселье, праздник. Один раз даже прилетел на вертолете! Посадил в кабину маму и нас, молодежь, и полетели мы над родной деревней. Это было незабываемо! Лев был нам как брат, нам с Федей помог построить дома. Меня взял к себе на работу — из Витебска его перевели в Новополоцк, и я строил нефтеград. Побывал также на многих стройках, в частности, работал монтажником и сварщиком на площадках Красноярской и Саяно-Шушенской ГЭС. Жаль, что Лева рано ушел из жизни. Когда мог, я ходил на его могилу…

Умер Лев Воробейчик в 1984 году, в 59 лет, от болезни сердца. Похоронили его на Витебском еврейском кладбище. Дора ненадолго пережила мужа.

После смерти стариков Кузьминых, а также Льва и Доры связи между младшими представителями обеих семей ослабели. Тем более что дочь Воробейчиков Светлана уехала в Израиль, а сын Игорь — в Германию.

10 лет назад Игоря Воробейчика разыскали в Кельне журналисты бывшей областной газеты «Народнае слова». Он написал им очень душевное письмо о своих названных родственниках из деревни Машкино. Письмо завершалось так: «Вспоминаю я их [Назара Каллистратовича и Анну Миновну] только с теплотой. Рассказывал детям, а теперь и внуку… Слушает, раскрыв рот и чуть дыша, удивляясь, что в Беларуси такие люди».

ххх

В этой истории есть еще два человека, без которых о ней, возможно, общественность никогда бы не узнала. Это Людмила Никитина — педагог, краевед, директор Народного историко-этнографического музея «Гісторыя Заронаўскага краю» в Витебском районе. Именно она впервые услышала от местной жительницы о том, что семья Кузьминых из Машкино в войну спасла еврейского мальчика.

Педагог занялась поиском свидетелей. И встретила в Витебске Вадима Кузьмина — бывшего военного (служил в разных точках Союза, почти год — в Чернобыле), а теперь известного коллекционера. Он рассказал, что Назар Каллистратович и Анна Миновна — его дед и бабка, Николай Кузьмин — тот самый без вести пропавший воин, — его отец, а Георгий Кузьмин, тайком носивший Леве еду, — его дядя.

— Бабушка и дедушка рассказывали, что в войну в своей баньке они приютили не только Леву, но и двух красноармейцев, сбежавших из витебского лагеря для военнопленных. Один из них, Михаил, был родом из Смоленска, где работал счетоводом на железной дороге. Боец умер, и Анна Миновна его похоронила. А второго солдата подлечили, и он ушел в сторону фронта. За могилой Михаила бабушка всю жизнь ухаживала, переживала, что его родные ничего не знают о его судьбе, и через газеты пробовала их разыскать. Ответили только из «Правды»: фактов о бойце мало, и найти родню не удастся, — рассказывает подполковник Вадим Кузьмин.

Вадим Николаевич записал воспоминания своего дяди Георгия, заверил их у нотариуса и хочет отправить документы в Израиль — для того, чтобы комиссия рассмотрела возможность присвоения семье Кузьминых почетного звания «Праведник народов мира». Его дают не евреям, спасавшим евреев в годы нацистской оккупации. По данным за 2016 год, это звание получили более 26 тысяч человек из 51 страны.

Редакция благодарит за помощь в подготовке материала и предоставление фотографий Людмилу Никитину и Вадима Кузьмина.