Недострои, "ножички", обмен шоколадок на гранатомет. Опасные увлечения детей СССР и 1990-х

«Мы себе такого не позволяли», «вот в наше время», — говорят сегодняшние взрослые, обсуждая увлечения и порывы детей и внуков. Но так ли это? Опасные селфи на крышах, и правда, не делали, но все равно фотографировали друг друга на обрывах, проникали в подвалы и подземелья, рисковали жизнью ради любопытства и куража. TUT.BY расспросил взрослых об их опасных увлечениях. И ответы такие, что так и хочется сказать: повторение опасно для здоровья!

Играли «в квача» на крышах и гоняли на велосипедах по развязкам

Владимир Пугач, лидер группы J: морс. Родился в 1976 году в Пинске. Подростковый возраст пришелся на сложный период страны — конец 80-х — начало 90-х.

— Это были лихие 90-е, драки. С битами или дубинами с гвоздями люди ходили район на район. Думаю, это их увлечение было вполне опасным. Я в таких драках не участвовал, но такое время, вечером мог отгрести только потому, что оказался не в том районе. Клей нюхать придумали в наше время, но тогда не было спайсов.

Позже я учился на юриста, и у нас был предмет — криминалистика. Я с неудовольствием узнал, что на тот момент Пинск был в Беларуси третьим по преступности после Орши и Витебска. На набережной могли убить за то, что не дал прикурить. Эти приметы времени серьезно повлияли на мое поколение.

В подростковом возрасте драться мне приходилось, но не потому, что я был драчун, а потому что вокруг было много драчунов (смеется). Хоть школу я окончил с серебряной медалью, но неуды по поведению периодически получал.

Стройки, крыши — наше любимое было. Была такая игра, в Минске принято называть «в квача», «пятнашки» — мы играли в нее на крышах. Носились вечерами по мало освещенным стройкам, прыгали с этажа на этаж.

Еще одним ближайшим к дому интересным местом была животноводческая ферма. Для нас это были странные декорации, в которых можно было спрятаться, в войнушку поиграть.

Помню заброшенный хутор, на котором никто не жил. Старый маленький дом, наверное уже ничей. Мы там лазили, и в какой-то момент разрушили — только потому, что было интересно, как рухнет крыша. Так была реализована наша тяга к разрушению.

Рискованных занятий хватало. В то время в Пинске было много охотников среди мужчин, многие хранили патроны. Мы их благополучно крали, доставляли капсюли, порох и делали взрывчатые штуки. Иногда это было в тему, иногда нет: помню, у кого-то рассекло бровь.

А знаете, развязки автомобильные типа «бабочка»? Километрах в трех от Пинска была такая. Мы туда ездили на велосипедах и играли в те же «пятнашки» прямо на этой развязке! Машины, фуры нас не интересовали, — опасная была забава.

Если поздно приходил домой — получал от родителей, естественно (смеется). Мобильника-то не было — предупредить. Но при этом в восьмом-девятом классах мы могли спокойно поехать куда-то группой несовершеннолетних подростков, километрах в тридцати от Пинска разбить палаточный городок и жить самим, без взрослых.

У нас, конечно, была игра с ножиком, называлась она «в землю». Рисуешь огромный круг, делишь на секторы, каждому игроку достается по одному. Метаешь ножик в соседний сектор, или — в какой попадешь. И по положению лезвия очерчиваешь от этого сектора кусок земли — это теперь твоя часть. И бросаешь до тех пор, пока у тебя нож не отскочит от камня или просто не сможет воткнуться в землю. Важно было ни рукой, ни ногой не ступить на территорию, которую ты завоевал. Как сейчас стратегии компьютерные — так и мы играли, используя только нож и землю.

В Пинске много всяких достопримечательностей, храмов. На мое детство пришлось время их реконструкции, все было в таком упадке после Советского Союза. И везде можно было залезть на колокольню, бегали от сторожей. Один раз мы залезли в собор Барамеуша, а к нему подошли местные и мы до вечера не могли оттуда слезть, чуть не заночевали.

Рассуждать про новое поколение? Нет, это тогда базаровщина получается. «Вот в наше время было лучше» — я так не считаю. Современные подростки мне кажутся намного более самостоятельными людьми. Просто потому, что за единицу времени они потребляют гораздо больше информации, что позволяет им гораздо быстрее развиваться, чем было с нами.

Взрывали пистоны и меняли «сникерсы» на гранатомет

Алена Андреева, редактор видеоотдела TUT.BY. Родилась в Бобруйске в 1984 году, а с трех месяцев и до середины 2-го класса жила в Нальчике (Кабардино-Балкария). С этим временем связаны самые опасные игры детства.

— Мое детство связано с улицей Краснопартизанской в Нальчике. Там дом, который вместе со своим отцом построил мой отец. Мое детство — это начало обострения национальных конфликтов на Кавказе. Превалирующая нация, кабардинцы, начали заявлять о своих правах громче всех остальных. «Новые» кабардинцы стали выкупать земли в нашем районе, возводить особняки.

Недалеко от бабушкиного дома был хлебозавод, текла река Нальчик и размещалась воинская часть, территорию рядом с которой заминировали еще до обострения ситуации в Чечне. Воинская часть находилась напротив предприятия, в котором работали родители. Понятно, что все понимали, что ребятня тягается к части. И при каждом взрыве в окнах сразу же появлялись встревоженные лица взрослых — выглядывали, не их ли дети попали… На минах возле воинской части несколько пацанов подорвалось. Не знаю, зачем они туда шли.

Я ходила мимо воинской части за горячим хлебом. А пацаны — мой брат, который старше меня на 3 года, и его старшие друзья — однажды выменяли в части два блока то ли «сникерсов», то ли «марсов» на гранатомет. Шоколадки достали из обгоревшего ларька — таких было немало после бизнес-разборок. Ох, и круто же им влетело, когда отец одного из пацанов обнаружил, что ему на чердак притащили гранатомет!

Пистонов почему-то было больше, чем пистолетов, поэтому их взрывали — на камне молотком, поэтому все детство я ходила с синими ногтями.

Я была пацанкой. Да, мелкая еще, но все старшие мальчишки знали, что я не закладываю и меня не прогоняли, если уж я затесалась к ним в тусовку. Тем более, мне было интересно испытывать самые бредовые идеи. Один раз я вернулась домой вся в краске и с разбитым подбородком. Просто мы собирались запустить катапульту, но законов физики, естественно, никто не знал. Все знали только то, что нужно на камень положить доску, и на один ее край — сплющенную банку краски, которую стырили с какой-то стройки. А желающих прыгнуть на другой конец было немного. Мне сказали — я и прыгнула. Мама долго «радовалась» этому (смеется).

Когда из Бреста нам в голодный Нальчик прислали жвачки, мы с братом налепили друг другу их в волосы — полные головы! Поэтому нас нас постригли налысо.

Особое развлечение и удовольствие кавказских детей — это землетрясения. Иногда в школу или детский сад можно было не ходить неделю, потому что объявляли сезон сейсмической опасности. Порой нужно было среди ночи выбежать в поле рядом с домом, или побежать к бабушке в частный дом, потому что в многоэтажке, где родители получили квартиру, находиться было опасно.

Пока наша семья переезжала в Беларусь несколькими этапами, я жила с бабушкой тут. Она за меня боялась и никуда не отпускала. Потом родители переехали — надо было много работать, здесь устраиваться. Да, с тех пор мы играли, строили шалаши и носились на великах. Но это были уже не такие опасные увлечения, конечно.

Менее ли опасные игры у детей сейчас, чем у нашего поколения? Я в эту субботу ребенка семилетнего со стройки достала. Просто в заборе была дырка — поэтому половина ребят туда побежала. Привела его домой, с подбитым глазом, обработала перекисью. Что поделать, мальчишкам нужен драйв, я сама была пацанкой и чувствовала эту необходимость. Но есть разные дети, у каждого свои потребности.

Сейчас у родителей больше способов контроля. Но все эти самостоятельные прогулки по городу для нас были крутым опытом социализации и знакомства с миром. С другой стороны, бояться и запрещать нам сейчас намного проще для своего же собственного спокойствия. И я не знаю, что лучше.

Віталіся перад трамваем, кідалі шыфер у агонь і гойсалі па будоўлях

Сяргей Харэўскі, мастак, літаратар, краязнаўца. Нарадзіўся ў 1967 годзе ў Мiнску. Падлеткам яшчэ паспеў пабачыць неразбураны стары горад.

— Я не скажу, што раней дзецям больш дазвалялі. Але яны былі больш самастойныя. Бацькі значна больш, чым зараз, былі загружаныя на працах, не было нават тэарэтычнай магчымасці кантраляваць дзяцей увесь час. Як раніцай дамовіліся — так і будзе, ужо толькі гадзін праз 12 убачымся.

Я нарадзіўся праз дваццаць з нечым гадоў пасля вайны. У палях, і не толькі ў палях, было пакінута шмат зброі. Было поўна патронаў, штыкоў, мінаў. Міліцэйскія хронікі часта паведамлялі пра розныя здарээнні. Я прыязжаў на вёску і са стрыечным братам мы бегалі па былых акопах. А што было рабіць хлопцам без айфонаў, планшэтаў і толькі з двума каналамі на тэлебачанні? (смяецца). Кідалі ў агонь патроны, разбіралі снарады. Знаходзілі гузікі, іржавыя стрэльбы — гэта было самай распаўсюджанай забаўкай. А калі канчалася страляліна з патронаў — кідалі ў агонь шыфер — бухала!

Канешне, гэтыя гульні былі дзіка небяспечнымі — і нехта са знаёмых загінуў.

А Менск будаваўся неверагоднымі тэмпамі. Але на той час не было і паловы таго, што сёння мы называем аховай працы, аховай тэрыторый, бяспекай. Можна было залезці на любую будоўлю. І мы па іх лазілі. На будоўлях знаходзілі ўсё. Падабалася «сцібрыць» з будоўлі вядро са смалой, на вогнішчы распаліць і пырскаць вады. Смала ўзрывалася.

Канешне, гэта была гульня «Руская рулетка» — спускацца на шахтах вентыляцыйных, стаяць на краях новабудоўляў без страховак. Можна сказаць, што мы рабілі сэлфі — фоткалі адзін аднаго ледзь не ў палёце над горадам. Быў кураж! Але мы бачылі свой горад, як ён расце. Бо пасля будоўлі сканчаліся, дахі зачыняліся і так проста паглядзець гэта ўжо не выпадала.

Быў вялікі стары горад, які на нашых вачах руйнавалі. Людзей паадсельвалі вялікімі кварталамі і мы вылазілі весь Менск па гарышчах, па сутарэннях. І гэта таксама было небяспечна. У канцы Чырвонаармейскай вуліцы, у раёне, дзе пачынаецца Пуліхава, быў мост драўляны і млын пры ім. Нам прыходзіла ў галаву залазіць ў кола млына і скакаць, як вавёркі, ў чвяканні. На сённяшнюю думку — дошка магла хруснуць, нага паслізнуцца і тады — варыянтаў мала.

Калі зрылі стадыён Працоўных рэзерваў на колішняй Паркавай магістралі і зрабілі вялізарнае люстра Свіслачы — была забаўка бегаць па першым лёдзе. Мы там штурхаліся, піхаліся, я разы тры тануў у Свіслачы, два разы правальваўся пад лёд.

І гэта мы малыя былі, што рабілі старэйшыя? Абрэзы, самапалы, сапраўдныя кулі прыладжвалі…

На Лодачнай у вадзе былі пакінутыя чалны, мы іх даставалі, смалілі. Была мара зрабіць ветразь і спусціцца ў Чорнае мора.

Былі і вельмі вяр’яцкія рэчы. Трамвай ідзе ўніз па вуліцы Першамайскай, ўздоўж парка Горкага. Мы станавіліся перад трамваям удваіх і віталіся на рэйках. У трамвая не было шансаў затармазіць, ён звініць — і ў апошнюю хвіліну мы разыходзіліся. Сёння я сам сабе не магу вытлумачыць, што гэта за гульні былі. У другую ж хвіліну мы маглі патрапіць пад іншы транспарт.

Былі забаўкі класці на трамвайныя рэйкі патроны. Едзе — бабах, выстралы. Бацькі пра гэта ўсё, вядома, не дазнаваліся. Каб яны ведалі хоць палову — вушы б адарвалі.

З тых часоў мы моцна прасунуліся наперад і ў побыце, і ў нормах бяспекі. Ёсць мабільная сувязь, а значыць — магчымасць, з аднаго боку, пракантраляваць і, з другога боку, звярнуцца па дапамогу. Памятаю, гулялі на вёсцы і рабілі сапраўдныя лукі і сапраўдныя наканечнікі металічныя. І я засандаліў гэтай стралой аднаму з пацаноў у лоб і страла так і ўтыркнулася! І ён пабег з ёй у чэрапе. Тады не было мабільнай сувязі і звярнуцца па дапамогу было непараўнальна больш складана. Скончылася гісторыя добра, але магла скончыцца зусім не так.

Сёння ў дзяцей больш кніжак, больш магчымасцяў займацца інтэлектуальнымі гульнямі, глядзець разумныя тэлеканалы. Але шкада мне, што ў іх прапала эмпатыя — патрэба жывога кантакту. І калі я гляджу, як першаклашкі сідзяць на перапынках кожны са сваім тэлефонам і не гуляюць адно з адным — я думаю, што наурадці свет стаў больш бяспечны. Сапраўды, ён стаў больш бяспечным фізічна, але колькі будзе існаваць свет — столькі будзе ўсё новых і новых выклікаў.

Цеплялись проволочными крюками за машины и загорали на покатых крышах

Светлана Урецкая, старожил минского района Грушевка, пенсионер. Родилась в 1942 году. Ребенок из семьи военного, побывала в нескольких странах до того, как попасть в Минск.

— Отец мой был военным. Помню, что с 1945-го по 1947-й мы жили в Варшаве. Потом полк отца был переброшен в Закарпатье, на борьбу с бандеровцами. Папа ходил на работу мимо кладбища с двумя автоматчиками, и дома стоял автомат заряженый — потому что было очень страшно. Несмотря на это, мы с мальчишками ходили по этому кладбищу, собирали пули и патроны. Еще там были подземные ходы, схроны. Вечерами выходили бандеровцы с автоматами, прикуривали. Бывали перестрелки. Удивительно, но нам не было страшно.

Потом переехали в Минск, на Грушевку в дом Белполка. Тут я пошла в первый класс. Нас снова тянуло на кладбища. Мы ходили с Грушевки на Кальварию.

Внутри воинского поселения лазили по сарам и крышам, проваливались. Двор был закрытый, в нем дети разного возраста. Но мы были коллективом: вечерам в волейбол играли, лапту, были дружные, и если куда-то ходили — то группой.

На Грушевке в то время в частных домах жило немало бандитов, кто-то вернулся из тюрьмы. Но мы и их дети ходили вместе в школу, вместе играли. Друг друга никто не обижал.

Чего только не делали грушевские дети! Крюки делали из проволоки, цеплялись за машины на коньках — и поехали. Представляете, как это опасно? А если машина вдруг затормозит? Но такие развлечения были. А что — игрушек-то не было после войны, дети искали, чем себя занять… И порой это было небезопасно.

Наш дом в четыре этажа. Мы загорали на покатых крышах. Зацепишься и лежишь — удивительно просто, как только родители нас туда пускали.

Но от родителей, конечно, попадало порой. За домом, где сейчас милиция Московского района, была столовая. Нас, детей, туда пускали, угощали солдатской перловой кашей. В садах рядом стояли стога сена для лошадей. Помню: лезу на эту кучу соломы, прыгаю — и съезжаю с нее. А рядом — уголь для растопки печей. Прыгала-прыгала — и съехала не ногами, а лицом вниз! Все лицо в крови, в черном угле, и я в своем красивом розовом платье иду домой.

Мой сын-первоклассник в 70-е ходил один в школу, с ключом на шее, через Грушевку. Было спокойно. Около 105-й школы был пруд, который зимой замерзал. Когда сын пошел в первый класс — я не боялась его туда отпускать одного. Он сам катался на пруду, представляете? К тому же там были машины и чужие люди. И я отпускала — тогда детей так не пасли. Сейчас, думаю, внуков бы так сама не отпустила.