Дом просвещения, художественная студия и Дулаг-121. Жизнь гомельчан во время нацистской оккупации
19 августа 1941 года вермахт вошел в Гомель. Воспоминания жителей об этом мало отличаются от советских фильмов — немцы с закатанными рукавами шли по пригородным улицам, били прикладами стекла и кричали: «Матка, яйца, млеко». Тем не менее, жизнь в оккупированном городе продолжалась. Какими же были реалии жизни гомельчан при нацистской администрации?
К 1943 году в Гомеле действовало 8 школ, планировалось открыть гимназию и учительскую семинарию. Как вспоминают очевидцы, в школах сначала даже учили по старым советским учебникам, только портреты большевистских лидеров вырезали или замазывали чернилами. Во многих школах остались старые педагогические кадры. Бывший ученик нынешней школы № 27 рассказывал автору, как их директор, побывав на семинаре в Германии, повесил у себя в кабинете портрет Адольфа Гитлера.
Были вновь открыты ясли для детей — что бы их матери могли работать на фабриках на нужды нацистской Германии.
В Гомеле были восстановлены дореволюционные названия улиц — Румянцевская, Замковая, парку Луначарского вернули имя князя Паскевича. Бывший белогвардеец Антон Яремчук, служивший в итальянском экспедиционном корпусе, даже утверждает, что в 1943 году некая «княгиня» из рода Паскевичей якобы посещала фамильный дворец в Гомеле.
Уже через неделю после занятия Гомеля немцы организовали вспомогательную полицию из местных, в которой были установлены царские должности и звания. «Полиция не наказывает, а воспитывает население!» — заявляли ее «пиарщики».
На службу в полицию шли по разным мотивам. Так, сестру жителя «Залинии» Позднякова убило советской авиабомбой. На могиле убитой он поклялся отомстить «большевистским бандитам». И «мстил», как немецкий доброволец участвуя в расстрелах евреев. Кстати, после освобождения Гомеля его как несовершеннолетнего не тронули. В последующем он даже стал членом партии…
К 1942 году, когда «блицкриг» провалился и стало ясно, что одним только террором и принуждением добиться покорности советского населения не удастся, нацисты стали налаживать на оккупированных территориях свою пресловутую пропагандистскую машину. Новый, 1942 год новая власть предлагала встречать с энтузиазмом. «Весело, радостно, свободно будет отмечать новый год молодежь нашего района. Будут устроены елки, танцы, игры. Елки будут оформлены на тему: «Великая Германия освободила нас от жидов и коммунистов» — писала газета «Новае жыцце» Лельчицкой районной управы. Тут же говорилось про то, что «националистическая Германия и ее вождь Великий Адольф Гитлер» принесут вскоре полное «национальное и социальное освобождение, процветание и благосостояние». Под эгидой «Третьего Рейха» было даже обещано завершение всех войн и «взаимной резни народов».
Еще один «праздник» отмечался торжественно — «День начала освободительной войны» 22 июня. В этот день в Гомеле служили молебны за «победу германского оружия в войне за Новую Европу». На посвященных «освобождению» концертах охотно выступали местные артистические звезды. «Речицкая эстрадная группа» Д.А. Мироненко гастролировала по всей Гомельской области.
Немецкая администрация открыла в Гомеле художественную студию, отреставрировала часовню-усыпальницу Паскевичей и открыла Петропавловский собор. Этими работами занимался художник Малец и архитектор Кириллов. Работы Мальца, выпускника студии Врубеля, хранятся сегодня в фондах ГИКУ «Гомельский дворцово-парковый ансамбль». Сам Малец был после войны осужден, потом вернулся в Гомель. Похоронен на Новобелицком кладбище, могила сохранилась.
Работал и кинематограф. В кинотеатре «Луч» демонстрировали немецкие фильмы «Еврей Зюсс» и «Эскадрилья Лютцов», крутили пропагандистскую хронику производства «Дойче Вохеншау».
Летом 1943 года на Замковой, на базе библиотеки имени Герцена и других библиотек и частных собраний, был открыт «Дом народного просвещения». При нем был создан краеведческий уголок, на базе которого в будущем планировалось образование музея. Можно только догадываться, каковой могла быть его экспозиция. Скорее всего, идеологическая обслуга оккупантов возвела бы родословную радимичей к древнегерманским племенам, восстановила бы культ царей и Паскевичей, а захватническую войну назвала бы «Великой Освободительной». «Специалистов» хватало. Например, некий В. Угрюмов в «Новом пути» говорил о тесных «узах дружбы, связывающей Россию и Германию со времен Петра Великого» и призывал к «войне Новой России против Советского Союза».
Безусловно, целью всех этих и подобных мероприятий было одурачивание населения оккупированного Гомеля, внушение ему любви и благодарности к «Великой Германии» — вместо справедливой ненависти к жестоким поработителям.
Смерть по списку
Надо сказать правду — накануне оккупации далеко не все в Гомеле верили в жесткость нацистов, считая это партийной пропагандой. Некоторым казалось, что «цивилизованные германцы» будут также «корректны», как в 1918 году. Поэтому не все гомельчане хотели эвакуироваться, и даже часть еврейского населения осталась. Вскоре, загнанные в гетто, они горько пожалели об этом.
Немцы, воспитанные на идеях расового превосходства, теперь были другие. Прежде всего, занялись выявлением «коммунистов и комиссаров». Одна из первых трагедий разыгралась в Прудке. Группа участников полка народного ополчения осталась в Гомеле. По некоторым данным — для подпольной работы, по другим — просто разошлись по домам. Вскоре немцы согнали всех жителей Прудка в здание клуба. По списку вывели из толпы бывших ополченцев, остальных отпустили по домам. Вскоре все арестованные были расстреляны в низине возле кладбища. Среди них были отец и сын Иван и Владимир Винокуровы. Очевидцы рассказывали — сын погиб не сразу. Раненный, он еще смог доползти до тела отца и умер рядом с ним.
Расстрельная команда почему-то в тот раз работала плохо — еще один из ополченцев, Василий Кравцов, остался в живых. С наступлением темноты выбрался из могильной ямы и добрался до дома. Но чуда не случилось — вскоре немцы нагрянули к нему во двор. Как говорят сельчане, они сказали: «У нас два раза не расстреливают, но ваш пан все пишет и пишет…» Намекая тем самым на некого «пана», строчившего доносы. И убили раненного прямо на его собственном огороде.
По другой версии, всех ополченцев выдала Анна П., жена председателя совхоза. «Нюрка», как звали ее по уличному, служила поварихой в полку народного ополчения. И будто бы имела адреса всех прудковских бойцов, по которым развозила продукты. До войны Анна была общественной активисткой. Но женщина темная, «Нюрка» вошла в историю тем, что на одном официальном съезде в Москве начала свое выступление со слов: «Слава тебе, господи, советскому правительству…»
Рыночный «национал-социализм»
Издававшаяся в Гомеле газета «Новый путь» некоторыми своими страницами напоминает перестроечную прессу. Здесь много пишут о репрессиях Сталина и НКВД, возвеличивают царскую Россию, а также говорят о «раскрепощении предпринимательства». Гомельский «Новый путь» превозносил премьер-министра Российской империи Петра Столыпина и его реформы.
Местная пресса с восторгом писала, например, об «освобожденных гончарах Стрешина», избавленных ныне от еврейской конкуренции. Характерно, что пропагандистские материалы, издававшиеся в самой Германии, были запрещены к распространению на оккупированных территориях. Очевидно, чтобы их население не сразу узнало, что все оно поголовно причисляется к неполноценным «недочеловекам». Наоборот, ему очень смутно, но обещали свое место в «Новой Европе».
Экономические свободы также оставались больше на бумаге. Оккупанты обложили все население непомерными налогами, сборами и трудовой повинностью. Так, Германское Районное Земельное Управление наложило на каждую корову Гомеля во 2-м квартале 43-го года обязанность сдать для «фатерлянда» по 100 литров молока. В случае невыполнения плана по молокосдаче крайсландвирт Нарри грозил изъятием буренок в пользу рейха.
Немцы снабжали отобранными продуктами и своих местных помощников. Так, согласно архивным документам, в марте 1944 года служащим в 3-м полицейском батальоне выдавался сыр голландский, сыр консервный, рыбные консервы, мармелад, конфеты, водка, сигареты, мясо свежее и даже — мед. Правда, все в небольшом количестве.
Горожане же вынуждены были приобретать хлеб по карточкам. С чисто немецкой пунктуальностью до них доводилось, что не получившие месячные карточки вовремя право на них теряли. Квартплата взималась также неумолимо — не позже 30-го числа каждого истекшего месяца, после чего начислялась пеня в размере 10 процентов. Через три месяца должника выселяли на улицу. Но это еще что! Верхом немецкого «нового порядка» в Гомеле был привод в полицию за просроченную в библиотеке книгу!
Самой тяжелой повинностью была отправка на работы в Германию. Гомельчанка Марта Лысенкова рассказывала автору, как она получила такую повестку. Тогда знакомая ей посоветовала ей пойти в оранжерею в парке и попросить там растение агаву. Затем следовало сильно расцарапать кожу и натереться этим растением. Марта попросила свою подругу помочь ей разодрать кожу, но та ей сказала: «Я не могу тебе сделать больно…». Девушка явилась на немецкую «биржу», так и не сумев стимулировать кожное заболевание. Биржа находилась на улице Замковой, на первом этаже весело играл духовой оркестр, а на втором этаже уже кричали и прощались с балкона те, кого медкомиссия признала годными к работе.
Марта и другие были помещены в грязные бараки рядом с «Дулагом-121» на площади Восстания. В ожидании отправки в Германию их гоняли копать окопы за город. И каждый раз, проходя мимо дома своего дяди в Старой Волотове, девушка думала о побеге. Но кругом был немецкий конвой с овчарками. Однажды она увидела на улице свою мать. И это придало Марте сил — она смогла проскользнуть мимо конвоя и бросилась в руины. Пройдя несколько разрушенных кварталов, попросилась у встречной женщины спрятать ее. «Иди в сарай, там я за тебя отвечать не буду…». С наступлением темноты Марта, грязная и оборванная, пришла к себе домой. Над ее пустой кроватью стояла бабушка и тихо плакала…
Ездившие на «программы» в Германию местные чиновники выступали в роли зазывал. Так, начальник отдела просвещения Куликов в «Доме народного просвещения» в июле 1943 года рассказывал о высоком уровне жизни в Германии и о том, какими «нарядными и красивыми» он встретил работающих там на фабрике «русских девушек». Не скупился «Новый путь» и на похвалу новым «отцам города»: «Во время своей работы бургомистром Гомеля г-н Соболев добился значительных успехов в деле восстановления хозяйственно-культурной жизни города».
Бытовая оккупация
Мои родственники пережили немецкую оккупацию в Гомеле. Уже 19 августа в дом моего прадеда Ивана Рябченко в Прудке на улице Ленина (ныне — Крупской) зашли немецкие солдаты. Они бесцеремонно взяли со стола банку грушевого варенья и тут же принялись его есть. Муж моей двоюродной бабушки, Александр Задков, попытался было объяснить солдатам — варенье для детей. «Я, я, киндер, киндер», — кивали головами немцы, продолжая пожирать варенье. Сладостями дело не ограничилось — вскоре всю мою родню выгнали из дома, который заняли немцы. Жить пришлось в бане, стоявшей в огороде.
Моя бабушка Лидия Косарева жила на улице Песина. В корпусе пединститута им. Чкалова на этой улице немцы поместили пленных красноармейцев. Бабушка тайком передавала нашим пленным, страдавшим от голода и жажды, воду и яблоки. Но кто-то донес. И через несколько дней в двери дома загрохотали прикладами немцы: «Вассер, апфель?». По счастью, дома никого не было. Соседи предупредили — и бабушка с сыном и месячной дочкой на руках перебралась в Прудок.
Уже через несколько дней моего дядю Олега Косарева, которому тогда было 14 лет, военный вермахта остановил на улице. Подросток ответил ему на хорошем немецком. «Юде?» — сразу вытянул палец немец. По мнению нациста, лишь носитель языка идиш мог свободно изъясняться по-немецки. Только вмешательство соседки, убедившей оккупанта, что мальчик из хорошей православной семьи, спасло моего дядю от неприятностей.
Два последующих года жизнь проходила в ожидании таких вот сюрпризов. За нарушение комендантского часа или светомаскировки следовало заключение в концлагерь. За приближение к железнодорожному полотну на расстояние 100 метров следовал немедленный расстрел. Больше всего бабушка боялась, что старшего заберут в «Русскую освободительную армию» — Восточный запасной полк «власовцев» стоял в Гомеле. Незадолго до освобождения Гомеля в 1943 году немцы должны были провести облаву, насильственно мобилизуя молодежь в РОА. Знакомый полицай предупредил семью об этом, и дядю Олега благополучно укрыли у родственников в Старом Селе.
Наличие собственного огорода как-то позволяло выживать. Но временами с продуктами было так туго, что варили и ели кленовые листья.
В Гомеле только для гражданского населения было создано три концлагеря, не считая тюрьмы, камер предварительного заключения, четырех гетто и лагеря для военнопленных «Дулаг-121». В них было расстреляно и замучено около 100 тысяч человек, что было сопоставимо с населением довоенного Гомеля. В начале войны, когда немцы еще отпускали военнопленных, моя бабушка вывела из лагеря красноармейца под видом своего мужа.
День рождения со слезами на глазах
Конечно, никакая оккупация не могла отменить обычной человеческой жизни. Люди влюблялись, женились, рожали детей. Ходили на рыбалку и выращивали цветы. Газета «Новый путь» в 1943 году сообщает о браке Василия Каленникова, жителя Новобелицы, 1924 года рождения. А в скором времени представитель той же фамилии, Герой Советского Союза, майор Иван Каленников со своей танковой бригадой одним из первых войдет в Берлин. Его отец, подпольщик Емельян Каленников будет зверски замучен оккупантами, но не выдаст никого из своих товарищей.
Людмиле Синицкой в 1941 году исполнилось одиннадцать лет. Накануне войны умерла ее мать, отец ушел на фронт. Когда началась эвакуация, девочку забрали родственники. Но не территории России она потерялась. Одна пошла назад в Гомель, пешком, питаясь чем придется. В дороге встретила такую же одинокую девочку. Очередной раз попав по бомбежку, забежали в дом. «Давай уйдем отсюда», — вдруг сказала Люда, почувствовав нехорошее. Но подружка не захотела выходить под бомбежку. Люда выскочила. Через полминуты в дом попала авиационная бомба…
Девочка все же добралась до родительского дома в «Залинии». Встретила старшую сестру, которую в семье все звали Мура. Сестра кормила Люду, но часто уходила из дома. В один из дней она не пришла. Немцы схватили Муру и повесили на центральной площади вместе с группой других молодых подпольщиков. Девочка осталась одна, жила за счет помощи соседей. Сильная тогда среди людей была традиция взаимопомощи, взаимовыручки помогала и выживать, и побеждать в той войне… На улице Островского оккупацию встретили по-разному — одни пошли в полицию, другие укрывали у себя евреев. В церквях служили за дарование «победы германскому оружию», а живший здесь же священник помогал подпольщикам.
У соседей на постое стоял немецкий офицер. Он называл всех «швайн» и справлял естественную нужду прямо в доме, заставляя потом хозяйку убирать экскременты с пола. И не только потому, что не мог привыкнуть к туалету типа «сортир». Просто для него хозяева были не совсем людьми, а их дом — чем-то вроде хлева…
Один раз Люда случайно вышла на улицу, когда по ней проезжал с кортежем крупный немецкий чин. Появляться в такое время было нельзя — охрана с мотоциклов стреляла без предупреждения, даже по уличным собакам. Автоматная очередь грозила и ей, но стоявший в оцеплении немецкий военный схватил девочку и рывком перебросил через забор. Немцы тоже бывали разные…
Потом пришла Красная Армия. В одну из ночей Люда проснулась от страшного шума на улице. Девочка съежилась от страха — неужели опять вернулись фашисты, снова — война? Выглянула на улицу. Соседи крикнули: «Люда, Победа!» В этот день, 9 мая 1945 года, у Люды Синицкой был день рождения. Вскоре с фронта вернулся отец…