Леонид Миндлин. Чернобыльский happy end

Чернобыль… Слово — как пучок нейтронов, вызывает цепную реакцию воспоминаний.

26 апреля 1986 года. Таллин. Я приехал накануне «Чайкой». Был такой поезд Минск — Рига — Таллин, доставлявший в полусоветский прибалтийский мир.

Мои таллинские приятели заявились в гостиницу после полудня — и с порога:

— Что у вас там, в СССР случилось?

Это у них шутка такая местная была.

— К коммунизму на пути. Скоро до вас доберемся, — дежурно отреагировал я.

— Нет, серьезно! Ты новости смотрел?

Новости из Останкино я смотрел. Все, как обычно. Только вместо ушедших из телеэфира в небытие Андропова, Черненко — свеженький генсек Горбачев. Впрочем, тональность все-таки менялась. Эти малозаметные инновации в эфире и в стране были отблеском происходящего в Москве на Старой площади, в кабинетах ЦК КПСС.

Включаю телик.

— На финнов переключи. Там сплошные спецвыпуски.

В те годы в Таллине принимали финское телевидение. Это было окно в другой мир — и головная боль партийных идеологов. Может быть, поэтому эстонскому ТВ дозволяли больше вольностей, чем коллегам из братских республик и Центрального телевидения. Идеологическая цепь, на которой держали местное ТВ, была на несколько звеньев длиннее.

Замелькал выпуск новостей из Хельсинки. Мои русские «эстонцы» через пень-колоду переводили.

— Что-то у вас случилось!

— Где?

— Ну, вроде Украина, Белоруссия… Видишь, карта! Они говорят, что в некоторых местах Финляндии увеличился уровень радиации. Предположительно, воздушные массы принесли это из европейской части СССР. Оттуда никакой информации… Сейчас что-то говорят об американских спутниках. Они засекли выброс в атмосферу и пожар.

Нужен был носитель языка! Не проблема! Ими забита вся гостиница. Я постучал в соседний номер.

Накануне я успел пообщаться в гостиничном баре с финнами. В том числе с самым русскоговорящим Анти.

В Таллине финны «отмокали» от сухого закона своей страны. Мой новый приятель из Суоми отмокал так активно, что я прозвал его Антифризом.

— Та, та! — закивал Анти, — я никогда не замерзаю в СССР. У вас антифриз хороший.

На телеэкране была карта Финляндии. На ней пульсировали анимационные пятна красного цвета.

— Знаешь, когда мы много знакомились в баре, у вас был какой-то авария на атомный станция.

— А что это за красные пятна?

— Здесь очень сильный радиация! — переводил Анти. — Они обсуждают, что делать, кто живет в эти пятна. Эксперт говорит, нужно принимать таблетки с йод, чистить одежда, обувь, а лучше ее совсем — он поискал слово — уничтожить!

На экране появился снимок: хорошо различимый факел огня. Потом карта.

— Это сателлит сделал снимок из космос. А это твой страна. Это взрыв на атомный станция. Больше, чем в Америка, в Тримайл Айленд. Ты что-нибудь знаешь, где это у вас? Чер-но-был, Чер-но-был… Здесь пожар!

«Чернобыльская атомная станция»… Это название уже вовсю звучало в финских новостях. Из моего номера мы стали звонить в Минск, Москву, Киев, Гомель.

— Что за бред? — удивлялись там — Что-то финны с бодуна нахомутали.

Вечером я дозвонился в Минск до моего товарища Кости Горанского. Он работал в Соснах, в Институте ядерной энергетики, ИЯЭ. Реакторщик или, как мы его звали, печник.

Выпалив Косте финские новости, я спросил:

— Ты что-нибудь знаешь?

— Где-то произошел выброс в атмосферу.

— Что значит «где-то»?! На Чернобыльской АЭС рвануло! Не ваша же соснинская печка бабахнула до Скандинавии!

— Ты откуда звонишь? — спросил Костя.

— Из Таллина.

— Когда вернешься, зайди ко мне домой, а то у меня аппарат барахлит!

Я понял: не телефонный разговор. Был такой пароль в соцлагере.

В Минске при встрече Костя подтвердил: вызывали в Первый отдел. Чин из КГБ всех по очереди предупреждал — никакой утечки информации. И напоминал, чем чревато лишение допуска к работе в режимном институте.

В ту ночь, 26-го, приборы института зарегистрировали чужое излучение, значительное повышение радиационного фона. Поэтому физикам приказали держать язык за зубами. Как вспоминал тогдашний директор ИЯЭ Василий Борисович Нестеренко, его попытки достучаться до разума и совести высокого начальства, его конкретные действия пресекались. «Вы, физики, паникеры! Без вас разберемся!»

Трагедия и фарс нередко сосуществуют. Вот не то байка, не то реальная история из фольклора Института ядерной энергетики.

Когда в ИЯЭ зарегистрировали повышение радиационного фона, никто об йодистых препаратах и прочих мерах при ЧП и не вспомнил. Было другое средство, проверенное бывалыми ядерщиками — теоретиками и экспериментаторами, докторами наук и стажерами… Спирт! Золотой фонд научных лабораторий.

Изгоняли радиацию из себя обильно. После «дезактивации» натянули защитные скафандры и побрели через КПП института. Говорят, это было похоже на шествие кладбищенских призраков или десант инопланетян.

Чернобыль! Пучок нейтронов, расщепляющий память…

Июнь 1986-го. Еще СССР. Рассказ специалиста Госатомнадзора, соседа моих московских знакомых.

— Не для печати, — подчеркнул он. — Чернобыль мог рвануть еще в мае. Может рвануть в любой момент! Там гремучая смесь некомпетентности, трусости, спихивание друг на друга ответственности за принятие решения партийными и академическими начальниками… Самоотверженностью, дисциплинированностью кадровых войск, запасников-ликвидаторов затыкают бессилие административно-командной системы. Так во время войны гнали в прорыв штрафные батальоны!

Начало 2000-х… Уже не Советский Союз. Физик из академического института в Минске. Опять же предупреждает: «Только не для печати».

— В почве обнаружен америций-241. Его появление и распространение — драматическая неожиданность. Жесткое альфа-излучение при его распаде опасно! На порядки опаснее гамма- и бета-частиц. И снова нам затыкают рот. Как будто секретность — панацея от радиации. Велено результаты не оглашать, не публиковать. Мы убеждаем: При чем здесь политика, идеология! Это физика. Это ядерный распад.

Но америций и сейчас в почве. Период его полураспада больше 400-х лет. Указами и декретами его не запретишь.

Впрочем, в «чернобыльском» законодательстве упоминание об америции до сих пор отсутствует, и допустимые нормы его в природе не определены.

Такая вот цепная реакция… Сначала замалчивание. Потом вранье. Потом полуправда… Бэры, кюри, рентгены лжи. Проникающее, как радиация, вранье. Болезнь общества, в котором информация под запретом.

Вспоминаю персонажа из документального фильма Юрия Хащеватского «Оазис» (1996 г.).

Володька Кондаков, чернобыльский бомж, сталкер, одна из множества мутаций homo soveticus. Он сбежал из «чистой» России в радиоактивный оазис Полесья. Здесь, в Зоне, он был независим, недосягаем и вполне счастлив. Он мог бы повторить тезу Григория Сковороды, украинского философа 18-го века: «Мир за мной гнался, гнался, но не догнал.»

Зона стала территорией свободы Володьки Кондакова. Она была защищена милицейскими кордонами и незримой радиацией.

Когда-то Володьке и всему советскому народу пообещали к 2000-му году коммунизм. Полную торбу благ. Целую программу КПСС написали. Он ее реализовал досрочно, в начале 90-х, когда забрел в Зону.

Такой вот чернобыльский happy end.