Парное молоко, грязные ноги, хлеб и бабушка. Репортаж из деревни "летнего детства" спустя 15 лет

«Какие дискотеки? В клубе сейчас вешенки выращивают. А в школе последний звонок и правда был последним — закрывают ее. Но ты приезжай — будем от города отдыхать». Поездка на родину отца вместе с ностальгией по босоногому детству и компанией людей оттуда, из того самого детства с «летом у бабушки в деревне», вызвала грусть. Еще 15 лет назад многолюдная, полная детворы и подростков деревня умирает, как и сотни других в стране. Но не сдается.

Деревня Новоселки в Белыничском районе была для меня желаннее, чем летний лагерь, санаторий и отдых на море вместе взятые. Возможно, потому что на море родители так и не свозили — не было уже ни СССР, ни денег. А может из-за того, что здесь можно было без опаски босиком бегать по дорогам и полям, удить со старшими братьями рыбу и строгать луки со стрелами из орешника, делать «секретики» с новыми подружками — как местными, так и приехавшими, как и я, к бабушке на каникулы.

Помню, как мне, городскому ребенку, сначала было дико отвечать на вопросы незнакомых местных: «Ты чыя?». Потом выяснялось, что это дальний родственник, друг, знакомая или просто соседка — и в карман сыпались карамельки, а «тетя Света» или «дед Яша» уже звали в гости.

Мы, ребятня, могли играть на улице весь день и даже дома не обедать: пользовались приглашениями и ходили в гости, где до отвала пили парное молоко и уплетали блины из печи. А потом снова бежали играть с куском хлеба, политым подсолнечным маслом и присыпанным крупной солью, в одной руке и парой конфет — в другой.

Тогда я, ребенок, не задумывалась о том, что всё может измениться. Что деревенские улицы станут пустынными, а гостеприимные дома — заколоченными. Что встретить знакомое лицо будет редкой удачей, а «баба Маня» больше не отрежет морщинистой рукой щедрый ломоть вкуснейшего «каўбуха» (кобвух — свиной желудок с вяленым мясом внутри).

Старики на кладбищах. Их дети переехали в города или другие деревни за работой, а внуки в лучшем случае приезжают на Радуницу. Но, видимо, настало время, когда спираль истории возвращает нас к корням, в деревню. Иначе откуда такой интерес к вышиванке, мове и экотуризму? Почему, в конце концов, мы с таким удовольствием отдыхаем на природе и едем за город в поисках тишины?

Новоселки встретили молчанием. Лишь у магазина — оживление: местные мужики заглянули за сигаретами и хлебом. Пара мальчишек, бросив велосипеды у входа, атаковали холодильник с мороженым, за колбасой и конфетами пришла женщина с тремя детьми — приезжие.

За прилавком стояла тетя Света. Это она 15 лет назад учила меня доить корову руками и аппаратом — она тогда работала в колхозе, водила смотреть на телят и показывала, как кормить их из соски.

«Нет никого уже в деревне, — говорит она, — разъехалась вся молодежь, детей не рожают. В первый класс в прошлом году один мальчик пошел. Школу закрыли. Умирает деревня».

Сразу за магазином, в начале колхозного поля — 7 коров сельчан. Это всё, что осталось от стада в 100 голов, пасти которое раньше поручали и нам, городским детям. Знаком отличия тогда считалась пуга — кнут на деревянной рукоятке с длинной полоской кожи. Пугу давали лишь тому, кто мог ей пользоваться, а это было нелегко. Сейчас пасти некого и незачем: коров привязывают.

«Сейчас молоко проще купить, чем корову содержать. Это ж ей бураки нужны, пастбище. Вот выделил колхоз участок от магазина до болота — сюда и выводим», — рассказывает мужчина, отгоняя от морды животного мух. Кивает на жену, которая молча усердно доит корову: «Это она хочет держать, я бы давно уже от нее отказался».

Сельский клуб — молчаливый свидетель первых поцелуев и многочисленных драк, новогодних карнавалов и свадеб — стал производственным цехом, где выращивают вешенки. Местные говорят, что здание выкупили за 1 базовую. Никаких опознавательных табличек на строении нет, лишь в открытые окна можно увидеть мешки с соломой, подвешенные к потолку, и услышать гул вентиляции.

Молчит и школа. С фасада она выглядит так, будто здесь для десятков учеников только что прозвенел последний звонок: чистый двор, подстриженные кусты и трава, яркая краска на крыльце и деревянных фигурках. Однако территория за школой говорит об обратном: детворы здесь давно нет — футбольное поле заросло травой по пояс, как и площадка с турниками.

Что будет со зданием, сельчане не знают. Некоторые надеются, что здесь хотя бы откроется какое-нибудь производство. Есть и оптимисты, которые считают, что школу скоро снова откроют.

«Когда я заканчивал Новосельскую школу, было два выпускных восьмых класса, больше 20 человек. А теперь моей школы нет», — с грустью вспоминает Николай Зайцев. — Раньше в деревне учились очень правильно, не то, что сейчас в городе. В классе было немного учеников, и преподаватель работал с каждым, как репетитор. Я и сейчас помню всю школьную программу, от физики до географии. Неудивительно, что дети в классах по 20−30 человек материал не усваивают".

Николай Владимирович родился и вырос в Новоселках, после армии нашел работу в Могилеве, женился, и молодая семья переехала в город в общежитие. Жену Ирину нашел здесь же, в деревенской школе. Правда, тогда школа находилась на перекрестке и состояла из нескольких деревянных зданий.

Выпускница могилевского училища культуры Ирина — тогда еще Тарасенко — очень хотела уехать из города, чтобы преподавать в деревне. Желание было настолько сильным, что она поехала на прием к министру культуры просить открепление.

«Он был очень удивлен моим решением, — вспоминает встречу с министром Ирина Николаевна. — Тогда ведь все тоже рвались в город, а я — наоборот. Дело в том, что я очень хотела попасть в Белыничи в знаменитый театр Ермоловича. Валентин Иванович был моим учителем. Однако место было занято, нужно было 2 месяца подождать, пока оно освободится. Была вакансия в соседних Новоселках и я согласилась тут переждать. А потом и уходить перехотела».

Ирину подселили в один из деревенских домов — «на квартиру». Вернувшись из армии при всем параде, Николай зашел в этот дом, где с матерью жил его друг. Увидел Ирину и пообещал вечером вернуться. Это была любовь с первого взгляда.

В Могилеве молодой семье с тремя сыновьями пришлось помыкаться по общежитиям, а после они смогли построить квартиру. Но сколько бы ни было забот, родительский дом Николай не забывал. Не было ни одного месяца, чтобы он не приехал сюда в выходные, один или с женой и детьми. Как и его младший брат Сергей. Он тоже после армии женился и переехал в Могилев.

С начала дачного сезона семьи ездят в Новоселки практически каждые выходные. Сыновья Николая и Сергея работу в огороде не жалуют, но любят отдыхать здесь с друзьями. А больше всех в деревне счастлив внук Николая и Ирины Тимофей. Ребенок днями гоняет по улице на велосипеде, дразнит кота, играет на траве с машинками и не очень хочет возвращаться в город. Но на вопрос о том, готовы ли они жить в деревне, молодые родители Тимофея — Артур и Света — только улыбаются.

Дело не в том, что тут нет работы или развлечений (обычно это главные аргументы для отказа молодежи жить в деревне). До Могилева — рукой подать, да и сегодня редкая молодая семья может позволить себе через день ходить в кафе, кино, клубы. Вся соль в том, что, как и 20 лет назад, в деревне нет ни канализации, ни газопровода, а вода в колонке окончательно испортилась — стала ржавой. Приходится привозить питьевую в бидонах и канистрах, заказывать газовый баллон, который стоит около 500 тысяч рублей.

«Пока дети не подросли, я редко с ними ездила в деревню, — говорит Ирина Зайцева. — С того времени ничего не изменилось. Чтобы помыться, нужно вытопить баню, а дрова недешевые. Стирка — в тазике, и в тазике же нужно мыть посуду, предварительно нагрев воду. Кто на это согласится? При таком объеме домашней работы разве может идти речь о том, чтобы женщина еще и зарабатывала?».

Нежелание молодежи возвращаться в деревни понятно даже чисто с бытовой точки зрения. Во время учебы в областных или районных центрах они видят, что можно жить комфортнее: не нужно дважды в день выносить ведро с помоями и до мозолей на пальцах стирать белье в тазу, таскать воду из колодца или колонки. Есть горячая вода, стиральная машина и плита, для которой не нужны ни дрова, ни газовый баллон. Это все равно что добавить в надоевший суп глутамат натрия и поразиться, насколько у него стал потрясающий вкус. Захотите ли вы после этого отказаться от этого усилителя вкуса? Вряд ли. Скорее, начнете экспериментировать и добавлять его во все блюда.

Ирина Зайцева вспоминает, как мировоззрение двух поколений столкнулось в их семье. Молодые жены — горожанки — часто просили своих мужей помочь принести воду из колодца, растопить печь, почистить картофель. Для свекрови, которая всю жизнь занималась этим сама, пока муж занимался физически более тяжелой работой, это было дикостью.

«Помню, она сказала с такой ноткой недовольства: „Во, дзеўкі, научили вы моих хлопцев пеленки себе стирать“. Я никогда не грубила, всегда уважала свекровь, но тогда сказала: „Знаете, это они не нам пеленки стирают, а своим детям“. Уже мы были другие. Наши дети — тоже другие, а внуки — тем более. Они хотят большего и заслуживают его», — сказала Ирина.

Женщина уверена: деревни потому и пустеют, что им нужны как минимум электричество, водопровод и канализация для комфортных условий проживания и воспитания детей. Но работы с достойной зарплатой, чтобы люди могли провести коммуникации за свой счет, у них нет и пока не предвидится. Поэтому деревни в лучшем случае становятся дачными поселками, где в выходные разжигают костры и пропалывают грядки.

Но дело не только в бытовых потребностях — в изменении сознания и умышленном отказе от своих корней как от чего-то постыдного. Когда и почему мы стали стыдиться своего деревенского происхождения — вопрос.

Помню, в моем 4 классе в нашу школу пришла новая ученица Алеся. Она с родителями только-только переехала в Могилев из какой-то деревни. Взрослым пришлось искать работу в городе, потому что их колхоз объединили с более крупным, работников сократили. Родители Алеси долго не могли обустроиться, семья была бедной, поэтому девочка ходила в потрепанном платье и со старым рюкзаком с перешитыми лямки.

Однажды в кабинет на перемене зашла новая учительница из параллельного класса. Мы, девочки, тогда все хотели вырасти такими, как она: осветленные до белизны волосы залиты лаком в кудряшки, яркий макияж, длинные ногти с алым маникюром, высокие каблуки, приталенные пиджаки и короткие облегающие платья. Заметив новенькую, сидящую, как мышь, за последней партой, пока остальные ученики носились по кабинету, она направила на нее свой изящный палец с красным ногтем и, жуя жвачку, громко спросила: «А это что за колхозница?».

Мы, дети, услышав это, громко смеялись и потом долго еще называли новенькую колхозницей. Алеся рыдала, пыталась драться, молча нас игнорировала, начала пропускать занятия. Потом в класс пришла ее мама. Алеся тогда два дня не появлялась в школе. Пряча огрубевшие руки в складках темного платья, мама сказала, что у Алеси завтра день рождения и попросила не обзывать ее дочь. Не знаю, что на нас повлияло тогда: слезы матери Алеси или мы просто перебесились. А может, наше сознание изменилось. Когда на следующий день бледная Алеся на первом уроке раздала всем вкуснющее домашнее печенье, мы поздравляли ее с днем рождения — искренне, без насмешек. А один из мальчиков принес ей подарок — набор цветных карандашей.

Позже на уроке белорусской литературы мы читали стихотворение Янки Купалы «Я — калгасніца». Моя соседка по парте Лера до икоты хохотала, увидев его название. Для нее слово «колхозный» ассоциировалось исключительно с чем-то отсталым, грязным, безвкусным.

За эти годы ничего не изменилось. Колхоз, колхозный, деревенский, сельский — всем этим словам мы придаем скорее негативную окраску. Отдельное спасибо авторам песни и клипа для Ксении Дегелько, которые не добавили этому понятию положительных ассоциаций. Но ведь это мы сформировали такое отношение к сельской жизни. Это мы решили, что родиться и жить в городе — значит, априори быть лучше, умнее, красивее.

Но жить в белорусской деревне сегодня — это экстремальный дауншифтинг. Мы не готовы снижать уровень комфорта жизни. Принуждение не работает: выпускники, отработав распределение, возвращаются в крупные города. Только красивыми пейзажами и чистым воздухом их не заманишь. Выход один: как минимум проводить в деревнях коммуникации — такие же, как в городах. Хотя оптоволокно и не обязательно.

Несколько лет назад ныне покойная баба Маня, которая не училась в школе и, тем более, в университете, объяснила простую вещь: «Тыя, хто радзіўся ў горадзе, пра вёску не думаюць. А тыя, хто пераехаў, хутка аб ёй забываюць. А хлеб і малако на полках у магазінах не расце. Уцякуць людзі з вёскі — хто хлебам вас, гарадскіх, карміць праз 5 гадоў будзе?».