Почему белорусские ученые не хотят изобретать оригинальные лекарства

И что будет, если Беларусь останется страной-производителем дженериков, — об этом ведущий научный сотрудник Института биофизики и клеточной инженерии НАН Беларуси, доктор биологических наук Валерий Вересов.

— Вы выступаете за разработку белорусских препаратов, в том числе противоопухолевых. Почему?

— На мой взгляд, белорусские ученые обладают квалификацией, необходимыми навыками для того, чтобы успешно разрабатывать отечественные инновационные лекарственные препараты. Например, наша лаборатория находится на достаточно высоком уровне в области фундаментальных исследований по ряду направлений, являющихся базовыми для разработки нескольких классов противоопухолевых препаратов с прогнозируемым высоким противоопухолевым потенциалом.

Безусловно, разработка лекарственных препаратов — дорогостоящее мероприятие, но в Беларуси более дешевая рабочая сила, доклинические, клинические испытания, чем в странах ЕС и США. Соответственно, затраты на создание лекарства могут быть значительно ниже.

В Российской Федерации берутся за разработку инновационных противоопухолевых препаратов за 1−2 млн долларов, что может быть соизмеримо и с нашими затратами. И это, заметьте, не миллиард долларов, как в Западной Европе или США.

Кроме того, не стоит забывать о перспективе вхождения Беларуси во Всемирную торговую организацию.

Со вступлением Беларуси в ВТО отечественная фармацевтическая промышленность может столкнуться с большими проблемами.

— Почему?

— Мы должны будем открыть свой рынок для дешевых дженериков из стран Азии и Индии, которые могут полностью подавить белорусскую фармацевтику. Отмечу также, что в Беларуси выпускают не только дженерические лекарства, но и телевизоры-дженерики, и стиральные машины-дженерики. Проблемы могут быть у многих производителей, которые сделали ставку на повторение чьих-то наработок.

При этом в случае создания оригинального инновационного препарата от рака, например, можно заработать значительно больше, чем на дженериках. «Создатели «Иматиниба» потратили около миллиарда долларов на его разработку и с 2003 года заработали на нем около 140 млрд долларов, то есть более 10 млрд ежегодно.

— И все-таки почему импортные лекарства будут дешевле?

— Дженерики выпускают не только в Беларуси, а в странах, где значительно дешевле рабочая сила. Это и сделает лекарства более дешевыми. В общем, пока гром не грянет — мужик не перекрестится. Так и с долгосрочной политикой в сфере фармацевтики. Уже несколько лет назад необходимо было задуматься о перспективах вхождения в ВТО.

— А у нас вместо этого в последние годы огромные средства были потрачены как раз на разработку дженерических препаратов…

— Да, это так, хотя давно уже следовало задумываться о разработке своих инновационных препаратов, занимаясь ими параллельно с дженериками. Ведь сроки разработки инновационного препарата достаточно продолжительные. Вместе с тем, нельзя не заметить, что удешевление товаров в первое время после вступления страны в ВТО будет выгодно населению.

— Часто о дженериках говорят как о препаратах, идентичных оригинальным. Это так?

— Дженерики являются препаратами, которые повторяют те, на которые истек срок лицензии. Чаще всего срок лицензии заканчивается тогда, когда появляются более мощные препараты. Дженерики повторяют оригинальные, но не являются препаратами последнего поколения. Нельзя говорить о том, что дженерики не эффективны, однако если появился дженерик, значит, есть более современный новый оригинальный препарат.

Другое дело, что жители Беларуси в большинстве своем не могут позволить себе оригинальные препараты последнего поколения.

— Наверное, имеет значение, у кого покупать субстанцию для производства дженерического препарата?

— Безусловно. Это как с телевизором известного бренда. Если вы ему доверяете, то уверены, что он вас не обманет. То же самое и с производителями субстанций. Известно, что белорусские фармпредприятия закупают субстанции в Индии и странах Азии, не исключено, что там же, где, иногда, и западные компании.

— Давайте вернемся к теме разработок лекарств белорусского производства. Сколько лет занимает разработка инновационного лекарственного препарата?

— Минимум 6−8 лет, но процесс может растянуться и на 10−15 лет. Невозможно заранее предугадать, как пойдет, и прежде всего на стадии клинических испытаний.

— Однако как можно быть уверенным, что за это время не появится другое более действенное лекарство?

— Это очень серьезный вопрос. Действительно, прогноз в этой части является самой большой проблемой для экспертов, которые оценивают проект. Я, например, являюсь экспертом «Сколково» и отвечаю на вопрос о перспективах коммерциализации проекта через 6−10 лет. Этот риск необходимо трезво оценивать. В Сколково, если эксперты сходятся во мнении, что риск проекта не выше 50%, такой проект может пройти.

— В Беларуси подобной экспертизы нет?

— К сожалению, нет. В «Сколково» экспертиза проводится узкими специалистами. У нас же в оценке перспективности проекта по производству противоопухолевого препарата могут участвовать специалисты, к теме никакого отношения не имеющие. В течение часа научно-экспертный совет определяет судьбу проекта. Даже если вы работаете в смежной области, разве можно на ходу разобраться в серьезных вопросах?

В «Сколково» используют труд экспертов в определенной сфере, на экспертизу дается от десяти дней до месяца. Это позволяет разобраться в вопросе, изучить литературу и принять взвешенное решение. Каждый эксперт дорожит своей репутацией, проделывает большую работу.

Экспертиза — дорогое удовольствие. При этом очевидно, что в случае реализации проектов без должной экспертизы потери могут быть значительно большими. Вообще «Сколково» — удачный проект, опыт его можно было бы перенять и в Беларуси.

— Какие еще препятствия есть для того, чтобы в Беларуси появлялись инновационные лекарственные средства?

— Согласно нормативной базе, коллектив ученых обязан возвращать средства в случае неудачи проекта. Между тем в международной практике считается нормальным, если риск неизобретения препарата доходит до 50%. Известно, что из тех лекарств, которые успешно прошли доклинические испытания, клинические выдерживают только 10%.

Из-за перспективы возврата денег многие ученые вообще не хотят заниматься инновациями. Научные коллективы пытаются что-то воспроизводить, повторять то, что сделали на Западе. Это псевдоинновации, может быть, импортозамещение. Оно в значительной степени потеряет смысл после вступления Беларуси в ВТО.

— Разве можно заинтересовать молодежь заниматься наукой в таких условиях?

— Очень трудно в атмосфере низких зарплат в науке, низкого финансирования отрасли в целом заинтересовать молодежь. Престиж науки утрачен, в науку не идут.

— Однако Беларусь — не богатая страна, возможно, на науку выделяется та часть бюджета, которая нам по силам?

— Важно понимать, что все упирается в приоритеты, в то, что является более важным для государства. Например, в России на науку тратится около 0,54% ВВП, в Беларуси около 0,1%, в Сингапуре — 2,15%, в Корее — 4,15%, в Эстонии — 2%. В этой связи любопытная корреляция — наукоемкий экспорт составляет в Беларуси 510 млн долларов, в Сингапуре — 126 млрд долларов, в Корее — 122 млрд долларов, в Эстонии — 1,5 млрд доллларов. Опыт Эстонии с населением в 1 млн 300 тыс человек, которая имеет советское прошлое, демографические проблемы и отток научных кадров на Запад, показывает, как важно расставить правильно приоритеты.

Отмечу, что белорусские ученые не имеют публикаций в ведущих научных журналах Nature или Science. При этом в 2014 году этих журналах было 12 публикаций эстонцев.

— Итак, главная проблема в деньгах?

— Да, но еще и в организации научной деятельности, в развитии фундаментальной науки. В Беларуси взят курс на приоритетное (до 90%) развитие прикладной науки. Распространенным аргументом является то, что Беларусь — не богатая страна. Возможно, для обывателя покажется правильным, когда ученый не за звездами наблюдает, а занимается увеличением надоев молока. Однако это обманчиво и неустойчиво. В Великобритании во времена правления Тони Блэра ученые активно сопротивлялись предложению британского правительства, сделать 20% науки прикладной. В письме, направленном в министерство науки Англии и подписанном 8 нобелевскими лауреатами было сказано: если развитие науки пойдет по такому пути, то через десять лет не будет никакой науки — ни прикладной, ни фундаментальной. И к этому прислушались.

Опыт западных стран показывает, что в случае, когда не развивается фундаментальная наука, количество инноваций в прикладной сфере значительно снижается. Таким образом, столь высокая доля прикладной науки в Беларуси чревата проблемами. Может быть, в Беларуси и не следует заниматься астрономией, но ставка должна быть сделана на фундаментальные исследования, обладающие перспективой прикладных прорывов в будущем, так называемые «фундаментально-ориентированные исследования».

Я принимаю экзамены на второй ступени высшего образования и могу сказать, что уровень подготовки студентов и аспирантов существенно снизился в последнее время.

Пока это не замечается на государственном уровне, потому что в науке цикл исчисляется 5−10 годами. Именно через столько лет мы почувствуем, что произошло. И это опасно. Сначала низкий уровень образования в стране станет очевидным для всех, а следующий этап — это техногенные катастрофы. Через это проходили многие страны.

Сейчас не XVIII столетие, когда идеи в науке лежали на поверхности, теперь они чаще всего зарыты очень глубоко. Чтобы появилась инновационная идея, необходимы фундаментальные знания. Прикладные инновационные сливки снять без глубокого фундаментального понимания научных проблем едва ли получится.