История Натальи В. и ее матери, которые два года провели в заложниках
Свою история Наталья В. согласилась рассказать, чтобы у матерей и бабушек, которые столкнулись с похожей ситуацией, появились перед глазами пример и мотивация к действию, а участковые и медработники увидели обратную сторону того, с чем имеют дело ежедневно.
Неспособное защитить своих женщин и детей общество обречено на вырождение. По опыту экспертов, Беларусь в чем-то подтверждает общеевропейскую статистику: каждое четвертое женское самоубийство есть следствие физического, психологического или сексуального насилия в семье, — а в чем-то ее даже превосходит: каждая третья белоруска подвергалась физическому насилию в семье, и не более 30% от общего количества жертв обращались за помощью.
Задавшись целью рассказать доступными средствами о ситуации с домашним насилием в Беларуси и заодно побороться с десятком-другим распространенных стереотипов и ярлыков, журналисты TUT.BY в рамках проекта «Дом и насилие» исследовали проблему вместе с пострадавшими и оказывающими им помощь специалистами: юристами, милиционерами, психологами, волонтерами, бизнесменами
Имена пострадавшей и ее родственников вымышлены, настоящие имена и фамилии известны журналистам. Стилистические и языковые особенности речи героев сохранены.
Специалисты едины во мнении, что случаи насилия в семье, когда агрессор — ребенок, а пострадавшая или пострадавший — ближайший его или ее родственник (мать, бабушка, сестра, отец, дедушка, брат), самые тяжелые. Примеры показывают, что остановить насилие в таких семьях удается лишь вмешательством «извне», так как обыкновенно родительские установки срабатывают не в интересах клиентов. Женщины и мужчины, по большей своей части уже преклонного возраста, годами терпят издевательства, унижения и побои, не предпринимая никаких мер из страха того, что дочь или сын окажутся в тюрьме или специальном медицинском учреждении «по их вине». Ситуации, где при всем при этом родитель имеет инвалидность, те же эксперты и вовсе описывают как «во многих случаях безнадежно справиться самостоятельно»:
— Они делятся, что их бьют, желают им смерти, перерезают коммуникации, чтобы лишить возможности связи с внешним миром, их хотят без оснований выбросить на улицу, отправить в приют или отобрать жилье, лишить дееспособности, чтобы сама не принимала решений, отбирают их пенсии, которые пропивают или «скалывают» их дети, — поясняет Екатерина Маркевич, консультант общенациональной горячей линии для пострадавших от домашнего насилия, психолог и администратор Убежища для женщин, пострадавших от насилия, ОО «Радислава».
«У меня сын наркоман»
— Сколько я искала информации, и все про партнерское насилие. Пострадавшие — женщины, которых обижали мужья или их сожители, а историй, схожих с моей, и пояснительных комментариев я так и не нашла. А я знаю, что таких матерей в Беларуси много. Когда жила в Убежище, мне с другими клиентками сложно было говорить на эту тему (тему насилия в семье в отношении родителей со стороны детей. — TUT.BY). У них у всех хорошие дети. Разве что с Анной, да и то… У нее ведь свое, ее сын болен, а у меня сын наркоман.
— Наркомания ведь тоже болезнь.
— Я имею в виду, что если бы был больной, увечья, от природы шизофрения, особенности физические, никогда не бросила бы, да я его и не бросала.
— Почему вы обратились за помощью в организацию, которая работает с пострадавшими от насилия?
— Более двух лет я и моя мама, бабушка Александра (молодому человеку больше двадцати лет. — TUT.BY), подвергались физическому и психологическому насилию со стороны сына. Мы не справились с ситуацией самостоятельно. Два года назад мой сын резко стал агрессивным, непонятным, чужим. Лет с двадцати он был неконтактным, взрывным, не подойти к нему ни с каким вопросом, надменный, эгоистичный. Я связываю это с тем, что он начал употреблять спайс. Мы неоднократно предпринимали попытки лечения. И даже был результат. Инцидент, после которого я обратилась за помощью, я тогда не связала с тем, что сын был «под действием», я подумала, что он напился. И если бы сейчас мой сегодняшний опыт туда, в 2014 год, я вела бы себя иначе. А спрашивать можно?
— Конечно.
— Мне говорить, с чего все началось в тот вечер?
— Говорите. А сколько Александру лет полных?
— Двадцать четыре. В тот вечер он приехал домой на такси, потому что моя мама позвонила и сказала ему: «Саша, ты где? Очень поздно. Приезжай на такси, мы все оплатим». Он приехал через полчаса. Мы подумали, что выпивший, но сейчас понимаю, что это были наркотики — запаха алкоголя я не чувствовала. Ситуация началась из-за денег. После оплаты такси между мной и мамой случился обыкновенный бытовой разговор: «Сколько у тебя в кошельке?» — «А сколько у тебя?» — «Тебе на завтра на талончик надо?». Он слушал внимательно, слушал и вызверился: «Зачем вы меня домой звали, теперь сидите жадничаете». И началось. Сперва он отобрал наши мобильные и достал аккумуляторы, чтобы мы не дозвонились в милицию. Дальше обратился к моей маме: «Ты деньги любишь? Сейчас ты получишь деньги». Далее он заворачивает купюру в двадцать долларов в блин, берет нож на кухне и резко и громко говорит ей: «На! Кушай!». И вот моя мама сидит напротив меня на диване и жует этот блинчик из долларовой купюры. Это настолько жутко было, что мозг отказался воспринимать действительность. Потом он на меня переключился. Он подзадоривал сам себя в процессе. Ходил и обзывал. В тот раз как-то на бабушку было больше агрессии: он тогда ее ударил локтем в висок. Она сюда (в Убежище. — TUT.BY) пришла с синяком в пол-лица. Когда ударял ее, сказал: «Пока, бабуся, сейчас ты уедешь к своим родственникам».
— Имел в виду умерших?
— Да. Потом принес лед из холодильника… Тогда у меня в голове была мысль: «Что же это такое происходит в нашей семье? Как я это допустила?» И еще раз на меня переключился, сказал: «Вот, мама, ты хорошая, ты не жадная. Почему же ты такая с***?» и ударил меня ногой под ребро со всей силы. Бил в кроссовках. Позже ударил ногой по голове. Ходил по комнате, то ко мне подбегал, то к бабушке с разными претензиями. Сути претензий я так и не поняла. Газ включил на кухне со словами: «Ща мы тут все подорвемся». Мы сидели очень тихо и даже не пытались встать. С ним тогда бабушка очень ласково разговаривала: «Сашенька, выключи, пожалуйста, газ». Потом он бегал, бегал и мне сказал: «Милиция приехала. Дождалась, с***?». Никакой милиции, конечно же, не было. И сейчас, спустя два года, изучив тему солевых наркотиков, я знаю, что как только в бреду начинается про милицию, то это значит, что человек находится под действием наркотика. До трех часов ночи он продолжал над нами издеваться, потом лег спать со словами: «Чтоб завтра утром мне дали полтора миллиона. Я из-за вас ночь не спал и на работу не смогу выйти». Мы с мамой тоже прилегли, мозг отказывался оценить произошедшее.
Такое состояние безысходности вместе с недоумением я за всю свою жизнь ни разу не испытывала. Через два часа я встала на работу. Работа у меня ответственная, взаимодействую с маленькими детьми. Успела пробежать там по коридору так, чтобы меня не заметили. На душе и кошки царапали, и рвало, и было желание пойти и повеситься на первой березе. Благо здание находится не в лесу, а, считайте, в центре города. А потом звонит мама и говорит, что он названивает ей на работу (она у меня боевая, подрабатывает, не хочет сидеть дома в старости): «Бабка, давай, я жду деньги. Иди домой, а если без денег придешь, то я тебя убью». Я сказала ей, чтобы вызвала милицию, объяснила ситуацию, потому что это опасно для жизни просто так оставлять. Позже она отзванивалась и описала, что была милиция, все сделали то, что надо, опросили, задокументировали. Но по итогу его не забрали, не задержали — не имеют права. Александр остается дома.
— Кто не имеет право? На что?
— Милиция. Забрать его. Единственное, что они предложили, это провести профилактическую беседу с ним. У меня на эту тему большие недоумения, но что делать. Они и нож снимали, и понятые были. Все как положено. Тогда Саша поджал хвост и сбежал из дома, куда-то за угол. Я же тем временем на работе… Ходила-ходила и надумала: вот сейчас он сбежал, а ночью вернется и добьет. Не нас покалечит, так себя. Но, повторюсь, я тогда еще ничего не знала и не думала на наркотики, а думала, что это в алкогольном бреду все. Я почувствовала каким-то десятым чувством, инстинкт самосохранения сработал, что надо обратиться в организацию, которая помогает в ситуации домашнего насилия. Ну, а куда еще, раз милиция не помогла? Я просто стенды раньше где-то видела. Рекламу с телефонами. Я загуглила слова «кризисный центр», «защита от домашнего насилия», «Беларусь» и глаза упали на слово «Радислава». И позвонила, я так понимаю, Ольге Горбуновой. И все, так начался длинный, сложный путь борьбы с бедой, с сыном, с самими собой. Мама поехала в Убежище раньше меня. Администратор ее встретила и привела в дом. Маму не трудно было узнать, у нее синяк в пол-лица. И это, в пол-лица, буквально понимать. А я приехала вечером. Заселились.
«На суде я отказалась от показаний»
— Судмедэкспертизу проходили?
— Проходили. Мы через пару дней поехали с мамой снимать. Ее травмы сняли, мои. Мне ребра пощупали, на рентген отправили. Он меня еще по голове ж ударил, но там внешнего повреждения из-под волос видно не было, просто болела очень. Больше на маму. На ее гематому. Локтем же в висок.
— На суде использовали?
— Да, суд. Это отдельный разговор. В Убежище мы прожили полгода, ждали суда. На суде мы сперва неправильно поступили. Гуманно, опять же, не понимая серьезности ситуации, рассчитывая, что все наладится, постоянно думая о том, что это сын, мой сын. Мой сын… На суде я отказалась от показаний, а мама виляла-виляла так, что судья понял, что мы защищаем его. А так и было. Мы встали на его защиту. Полгода прошло. И наши сердца смягчились в отношении него. Думали, что больше такого не повторится… Хотя нет, мы не так думали, а думали, а о том, что как же родного сын и внука засадить в тюрьму. Это мысль была какой-то… Противоестественной. Вот! Ну не могли мы тогда найти сил в себе посадить его.
— А заявление силы нашлись написать?
— Да. Было от меня заявление. По нему сразу уголовное дело завели.
— По тому, что в тот вечер произошло?
— Да, плюс еще то, что нападение на престарелого человека. Я статьи не помню, но из-за того, что мы отмахивались на суде, прикидывались обе непонимающими, статью переквалифицировали и назначили три месяца ареста с принудительным лечением от наркомании. К слову, он тут же попал под амнистию и ни дня ни сидел. Удачно сложилось. Это уже лето 2015 года. Он тогда явился к участковому и прямо на крыльях счастья прибежал от него домой: «Амнистия». Будто ангел-хранитель ему шанс дал… В Новинках прошел курс в три недели.
— То есть до суда вы полгода жили в Убежище, опасаясь за свою жизнь с ним на одной территории и невозможности как-то оградиться от него?
— Да, все верно. Недели за две до суда выехали. И в эти две недели ничего не произошло, он ходил обиженный тем, что его предали самые близкие люди. А после суда он выпросил сто тысяч, как только мы вышли из здания суда. Дала я ему эти деньги. Правильно сделала, что дала. Пошел купил себе водки и спрятался в своей комнате. Сама же я поехала в Убежище. А потом вечером подъехала мама и рассказала, что он меня искал и спрашивал у нее, где я. Включил утюг, нагрел его и приставил близко к ее лицу: «Сейчас ты мне все скажешь. Где мать? Адрес». Человек полностью не отвечает за себя, хотя все психиатрические экспертизы пишут, что он психически нормальный, отдает отчет своим действиям.
— И как его лечили?
— Было симптоматическое лечение и на сильных седативных препаратах его держали, чтобы злость, агрессию снять. А насчет лечили… После того периода, когда дело с судом закончилось. Мы вернулись домой, было какое-то затишье. Но через месяц он опять укололся и снова его забрала скорая помощь.
— В Новинки?
— В Новинки. И он снова там пролежал три недели. Но я убеждена, что если человек сам не примет решение лечиться, начать новую жизнь, принудительное лечение бесполезно. Все три недели он рвался домой, а потом он начал доктору говорить о том, что у него болит зуб, и доктор выписал его на неделю раньше, потому что возможности возить его по стоматологам у них не было. Зуб надо было рвать, а там вырвать не могли. И он прямой наводкой прямо из Новинок, чуть ли не впереди трамвая бежал домой. Пришел домой и сразу же укололся. Прямо в первые часы по приезду домой. Где-то у него заначка была.
— И дальше?
— Почему я поняла, что он принял наркотик. У него характерное поведение: раздевается догола — признак именно солевого наркомана. Это я сейчас такая умная (очень горько усмехается). Начинает в унитаз сливать порошки, моющие средства, полощется, включает воду в ванной, льет, затапливает ванную, в унитаз ссыпает порошки, растительное масло. Бегает на кухню, в ванную комнату. Полощется. С чайником бегал, в цветах землю месил. Чернозем рассыпал. Лил на него воду. Грязь размешивал. Час я за ним пробегала. Потом предложила выпить «Клазипам». Он съел пять таблеток. И у него начался психоз. Он ложился, вставал и падал на предметы целенаправленно. Я испугалась за его жизнь и вызвала бригаду скорой помощи. Скорая помощь… Тут тоже такой момент, что за всю череду вызовов скорой и работы с медиками, я столкнулась и с презрением, и с возмущением. Среди прочего, говорили мне, что я плохая мать.
Врачи: «Воспитывать надо было лучше»
— Врачи обвиняли вас в том, что вы плохая мать?
— Ну… Мне не читали лекцию, мне просто после одного из вызовов сказали одной и конкретной фразой: «Воспитывать надо было лучше». Еще после одного вызова: «Ну, что вы от нас хотите?». Однажды бригада приехала, но не забрала его. А он неадекватный. Он опасен и себе, окружающим. Он здоровый, сильный. Через два часа я еще раз их вызвала, приехала та же бригада с озверевшими лицами, но на этот раз забрали в Новинки, где в приемном отделении нас начали отчитывать вместе с теми, кто там дежурил.
— Буквально?
— Буквально: «Зачем вы вызываете? Он нормально себя ведет». Я была растеряна. Как это нормально? Пыталась аргументировать. Описывала, что он вытворял, на что мне сказали: «Пускай полощется, пока не отойдет». Так что же делать? Он же отходит так, что уголовную статью открывают! Второе: «Пока к таким сволочам ездим… (правда, он употребил другое слово, сказал нецензурно), кто-то действительно нуждается в помощи». А когда мы уходили домой, громко было проговорено: «Внесите этот номер в черный список и не выезжайте на этот вызов, два раза за ночь, да что они себе думают». Я это слышала. Я не вру! Думаю, может, они это просто демонстративно. После этого очень долго боялась вызвать скорую.
— Долго это сколько?
— Месяца два-три.
— А необходимость была?
— Была. А потом, когда все совсем скверно стало, мама как-то удачно вызвала. Приехала бригада, выслушали всю историю, хорошо отнеслись с пониманием. Может, потому что он голый был?.. Они ему: «Надевай трусы и поехали с нами».
— Что вы чувствовали, когда к вам вот так врачи и фельдшеры относились, когда осуждали вас?
— Вину. Стыд. Хотела провалиться сквозь землю. Я хочу уточнить и объяснить. Быть может, это кому-то поможет и раскроет глаза, как и мне тогда. Тот момент, когда он выпил пять таблеток «Клазипама». Ему сделали промывание и забрали в больницу, в токсикологию. Я пояснила, объяснила, что выписали из Новинок, спать не может, «Клазипама» наелся и прочее-прочее. И тогда у меня впервые начали открываться глаза. У меня доктор поинтересовалась, сталкивались ли мы уже с ситуацией наркотиков в нашей семье. Я ответила, что в 2011 году он начал употреблять спайс, тогда же впервые попал в Новинки. Три месяца лечения. И все нормализовалось. И доктор мне сказала, что четыре года назад наркотики по сравнению с тем, что сейчас, это были семечки: «Сейчас такая страшная волна идет, и токсикологи наши с дежурства уходят чуть живые от усталости». Александра выписали через две недели. Вроде, все затихло. Но в доме поселилась тревога. Мы боялись с ним разговаривать, обратиться, спросить. Ходить по квартире боялись. Если куда уйдет, сразу мысли о том, в каком состоянии вернется. Спустя несколько месяцев он пристрастился к алкоголю. Сильно. Мог выпить до литра в день. Каждый вечер лез драться, обзывался, угрожал. Каждый день превратился в тихий ужас. Мы снова попросились в Убежище, просто передохнуть и подумать, что делать дальше, потому что все то, что мы вроде как предпринимали и не сидели без действия, не помогало. Все вернулось на круги своя.
— Дальше?
— Осень 2015 года. Мой сын совсем распоясался. Почему-то он переключил внимание на моего брата, который жил с нами в ту пору. Мой брат вел асоциальный образ жизни, пил и не работал. Тихонечко пропивал свои мозги. И пил он с моим сыном. Александр начал его бить. То есть как все происходило: они садились вместе, братались, выпивали. А после Александр избивал Сергея и тот уползал себе в комнату. Пили они каждый день, постепенно превращая квартиру в жуткий свинарник. Так продолжалось месяца три. На нас руки тоже поднимал: где затрещину, где подзатыльник, где, извините, под зад ногой. Неуважительное поведение. Надменное, хамское. Чувствовали себя виноватыми за то, что мы просто есть, живые.
«Тогда он переступил черту»
— Милицию, когда он избивал вашего брата, вы вызывали?
— Милицию вызвала в декабре. Как раз первые морозы пошли, я хорошо помню. Под самый Новый год. Тогда он переступил черту.
— Каким образом?
— Он пришел домой вечером. Сходу забежал к дяде в комнату. Сначала по голове бил его. Брат лежал пьяный. Он не мог ни отбиться, ни защититься. И потом Александр прыгнул ему на грудь и начал прыгать, напевая «Весело, весело встретим Новый год». Я подошла и попросила слезть, после чего он вцепился мне в горло: «Я к тебе не лезу, у вас все спокойно, не суйся сюда, если не хочешь лечь рядом». И вышла я опять в комнату, у мамы моей глаза наикруглейшие. В этот момент я почувствовала, что раз мой сын прыгает, значит, я, его мать, должна какие-то решения принимать. Единственное, что моя мама крикнула: «Я сейчас вызову милицию». Я говорю: «Тихо, кто хочет вызвать милицию, тот вызывает, а не кричит на всю квартиру, а то опять достанет аккумуляторы, телефон отрубит, и никуда не позвоним». Это только в фильмах выбегаешь на лестничную площадку и соседи все сбегаются, все помогают, милиция через пять минут и все такое. Быстро ноги в руки и пошли. Оделись кое-как. На пижамку я надела пальто. Вышли на улицу и на на улице вызвали милицию. Милиция приехала, Александр открыл дверь. Милиция: «Что происходит?». У меня в те минуты впервые отторжение своей семьи произошло. Стало противно, неприятно. Не передать словами. Было стыдно за все мое поколение, будто я всех подвела, ведь все мои «предки» умные, интеллигентные и самодостаточные люди. Я будто начала смотреть на квартиру не из своего тела, а как-то извне. Я увидела, что все загажено, в бутылках, стаканах, оплеванное все. Социальный статус подтверждают хорошая мебель и предметы интерьера, которые, впрочем, также поломаны и изорваны. Опросили Александра, потом брата. Все молчат. Мама моя говорит, что ничего не видела. Ничего здесь не могу прокомментировать, так как де-факто она ничего не видела, а слышала, по звукам, стонам и крикам. Зайти она боялась, это я полезла. И вышел мой брат. Когда его спросили, что Александр делал с ним, он ответил: «Да, все нормально, он мне делал тайский массаж». И у меня в этот момент сердце оборвалось. Сколько раз оно уже обрывалось за эти годы, дни, вечера и ночи. И оно сильно оборвалось. И точно помню впервые в голове, что простите, какую-то погань я защищала все это время и продолжаю защищать. И у меня мысль промелькнула — если бы не мама моя в квартире, как связующее звено, я просто ушла бы, милицию не вызывала бы, и они добили бы друг друга. Это была небольшая по сравнению с другими, но последняя капля, этот «тайский массаж». Забрать — не забрали. Участковый приехал. Я позвонила ему, потому что наряд хотел его оставить дома. Произошел следующий диалог:
— Если вы его оставляете, то я ухожу в ночь на вокзал или Убежище, — говорю я и думаю: я в пижаме, одеться мне на дадут, на работу приду в расхлёстанном виде.
— Зачем нам его забирать?
— Вот вы сейчас дверь закроете, а я знаю, что начнется все то же самое.
Они его забрали. На сутки. Хотя я очень надеялась, что это будет больший срок, чтобы хоть как-то передохнуть опять. Через сутки он вернулся, и с этого момента у нас пошли полностью противостояние, контры, ненависть и прочее-прочее. Он винил меня в том, что я вызвала милицию и в красках описывал то, что собирается со мной, конченой тварью, сделать. Правда, единственное, подошел к брату и спросил: «Ты на меня обижаешься?». Значит, где-то в глубине у него есть понимание того, что переступил черту, но мне не хочется сейчас копаться в его душе и анализировать его переживания.
«Нормальным он никогда не будет. И жить он не сможет»
(первые числа января 2016 года)
— Бросается на меня и на бабушку все дни. Я опять попросилась в Убежище. Я уже не могу вспомнить почему. Может, опять ночь не спала и на работу пошла измученная… Пинал, щипал, затрещины давал или говорил: «Я тебе сейчас этот болт в ноздрю засуну», — если я что-то не так сделаю или скажу, верней так, что ему не по нраву. Или неадекватное состояние, когда он находится под действием наркотика, или та же злоба не под действием, но в состоянии отмены. Что так, что так — с ним рядом находиться опасно и невозможно. Никакой разницы. Думала снять комнатку, а потому дума: постойте! у меня есть своя квартира, свой дом и я имею право и даже обязанность жить в нем, и защищать его. Мама пятьдесят на пятьдесят — то в Убежище, то дома. Александр и мой брат все так же продолжали пить и драться друг с другом. Дни и вечера были похожи, как браться-близнецы. Мама в очередной раз стала свидетелем ситуации. Они опять пили «Ламивит», Александр стал избивать моего брата. Тихо пили сперва, в своей комнате, вдруг звон стекла, визг, а ведь если Александр бьет, то бьет он изощренно. Ударил он Сергея в переносицу со всей силы, везде кровь. Александр вызывает милицию сам.
— Сам?
— Да, сам. В бреду. Милиция приезжает. Он говорит, что Сергей! его бил. Милиция опять разбирается, мама опять говорит, что ничего не знает. Мой сын советует им, чтобы они зарегистрировали как ложный вызов. Все позже разлеглись спать, и я так предполагаю, что этим советом про ложный вызов они наконец разозлили Первомайский РУВД, потому что приехали на следующее утро служба миграционная, участковый и забрали у Сергея и у Александра паспорта. Здесь я поясню: у всех с начала 2000-го и вид на жительство, и регистрация минская. Саша с 14 лет в Беларуси. Просто раньше Сергей и Саша в Москве жили. Мы из России. Еще через день забрали их, посадили в КПЗ и сообщили нам, что их депортируют на пять лет из Беларуси. Мама была в шоке. Мне было безразлично. Если с ними что-то случится, я поплачу, но волосы рвать не буду. Потому что за последние два года, считайте, каждый вечер я просила, я умоляла, чтобы … А впрочем, какая разница! Да не вернется к моему сыну интеллект, здравомыслие. Не станет он социальным. Нормальным он никогда не будет. И жить он не сможет. Мы пробовали, мы пытались. Ну вот … Потом они уехали, мы на радостях чуть ли шампанское не купили, оставшись вдвоем с мамой в нашей квартире. Начали убирать, подчищать.
— И как сын? В России?
— Если бы у него был стимул, наверное, он там удержался бы. А так … Сперва он стал писать мне на Viber о качестве его жизни там, что ему приходится жить в бытовках, что я гадина, что из-за меня он там выживает теперь, обвинения, угрозы. Деньги просил.
— Пересылали?
— Да. Вернулся он к 8 Марта в Минск. Первый вечер сидел тихо, а на второй опять пришел неадекватный, и все пошло по тому же сценарию, как и два года назад. По сценарию, после которого мы спасались в Убежище. Может, и послабее по накалу, но я за годы привыкла и не могу объективно оценить плохо или нет, воспринимаю как должное, как норму.
— А что тогда произошло?
— А он прибежал домой к бабушке: «Ну, что ты лежишь. А не хочешь отправиться к тете Наде, дяде Гене?»
— Умершие родственники?
— Да. Я была в дальней комнате, не стала ждать в этот раз, вышла, уже не было страшно: «Ну, что за возмущения?». Он подлетел и начал угрожать, кричать, обвинять: «Ты с мусорами, ты меня подставила, жизнь сломала, если ты меня посадишь, я выйду через пять лет и тебя расчленю». Потом ножку от стола схватил, подлетел со словами: «Сейчас тебе череп проломлю». И смотрит на меня, но сквозь меня. А из ножки штырь такой торчит, здоровый. Мама рядом и говорит так… тихо и смирно: «Сашенька, иди попей молочка, да положи палочку на место». Постоял, потряс, потом поставил, помотался по квартире. Опять подлетел, но уже со шнуром удлинителя. Что-то говорил-говорил. Суть его монолога такова — я поломала ему жизнь, он лишился дома, что он столько лет жил в Беларуси, что все его родное и близкое здесь, а теперь он изгнанный. И за это он хочет со мной разделаться и что он будет мстить. Потом он пошел спать опять. Благо, на следующий день мне не надо было на работу. С утра мы вышли из дома, он попросил купить водки (дергается, потому что внизу стучат). Вот видите, до сих пор дергаюсь, когда стучат. Я согласилась.
«Теперь он из тюрьмы пишет письма»
— Почему?
— Потому что я уже знала, что в десять утра я наберу номер участкового и сдам своего сына. Сдам по поводу того, что он нарушил условия депортации. И я хотела, чтобы это время он был дома, а с бутылкой водки он точно будет дома. В восемь утра я купила ему водки. Отнесла ему, чтобы он сидел в квартире и не высовывался. К слову, принесла, поставила ему, разворачиваюсь, а он мне ногой ниже поясницы. Позвонила участковому, объяснила ситуацию. Он посоветовал нам с мамой поехать в Убежище и сказал, что сам разберется. Мама была в ужасе, но я объяснила, что все — это предел. Дальше либо вот это, либо смерть кого-то из нас. Невозможно. И все. Пять дней миграционная служба готовила документы, мы это время жили в Убежище. Забрали его. И увезли в Жодино. Теперь он там находится. Ожидает в СИЗО. И теперь он из тюрьмы пишет письма мне или нам: «Неприятно и обидно, что меня сдала мама. Я читал заявления. Будет красочный разговор. Я еще буду узнавать, как миграционная служба попала в квартиру». Я так понимаю, что кто-то дал ему прочесть объяснения, которые я писала и где все подробно описывала (по просьбе участкового), чтобы он мог предъявить их вышестоящим лицам как аргумент того, что ситуация серьезная и необходимо предпринимать действия, чтобы он не вернулся домой собирать вещи, а ждал решения миграционной службы именно в СИЗО, в Жодино. А в квартиру… Да, я дала ключ, так как выломать они не имеют права. Но я их очень просила, чтобы выломали, потому что он же узнает, что я дала ключ, и, возможно, попытается отомстить.
— Наталья, а сколько вы живете в Беларуси?
— Я с пятого. Он с 14 лет. Еще раньше. Мы его первого перевезли к бабушке, он тут в школу ходил. Где-то пять лет в аду живем по нарастающей. Все со спайса. Поведение было неадекватное, но без раздевания, агрессии. Просто прятался, будто его кто-то преследует. Его три месяца лечили в Новинках, вышел тогда — хороший послушный мальчик, полностью осознавший, что он немножко ошибся. Я даже не могу сказать, как он начал так резко деградировать. То ли пить начал, глуша тоску по наркотику. Они все мастерки скрывают, невозможно узнать. Ну, скрытный, молчаливый. Но никаких признаков не было. Год прожили нормально, он работал, развивался, учился. А потом один инцидент, другой. Редкие. И как снежный ком, росло и росло. Я подчеркиваю, я до последнего не могла принять правду и мириться с ней, с фактами, с показаниями врачей, что именно этот наркотик разрушает интеллект необратимо, что Сашу не вернуть, что агрессия — это из-за наркотика, что мы все в опасности. Если бы я это понимала полтора года назад, я не отказывалась бы от дачи показаний, я сказала бы все как есть, описала. На суде. Именно, чтобы он сидел, чтобы мозги ему промывали любым путем — лечили бы его медикаментозно, в религию бы ударился. Я ведь теперь знаю истории, в которых наркоманы излечивались именно в тюрьме, не имея доступа к наркотику и имея врачебный контроль за состоянием. И вот то, что мы тогда думали, что поступаем гуманно как мать и бабушка, это его разрушило.
«Когда он в последний раз говорил, что любит вас»
— Когда он в последний раз говорил, что любит вас?
— Может, лет пять назад и говорил.
— На сегодняшний момент вы его полностью отпустили?
— Полностью.
— А ваша мама?
— Нет.
— Ничего не испытываете?
— Ничего.
— Что посоветуете родителям, которые в заложниках у своих детей?
— Не отказываться от правды. Принимать ее. Надо принимать сразу. Если лечебные, то лечебные. Если пошла агрессия, то не делать так, что написала заявление, а потом забираешь в надежде, что будет лучше. Не будет, будет только хуже. И помнить о том, что есть люди, которые могут помочь. И искать помощи. Мы с мамой нашли. И еще такой момент, принимать помощь. Я работала с психологом Ольгой, спасибо ей огромное, очень помогла. Но я все равно долго и сильно цеплялась за то, что он мой сын. Если бы, может, какой другой близкий родственник, было бы не так сложно. Потому что мне очень трудно было общаться, мне говорят, что делать можно, а что нельзя, а в мозгу слово «сын», и хоть ты порвись, но оно стоит колом. Но теперь этого нет, но то были длинная дорога и долгий путь. Сейчас хочу сберечь себя и маму, и то, если мама будет подставляться, я не буду рядом с ней стоять. Захочет к нему — пускай. И она, кстати, получила наглядный урок на эту тему. Буквально за день перед тем, как миграционная служба его забрала, она понесла ему колбаски с хлебушком, я ее предупредила: «Если ты так прямо хочешь, то открой дверь, поставь на порог и уходи». А она вступила в квартиру, он сразу же ее схватил за капюшон и начал встаскивать, она отбивалась и говорила: «Сашенька, я не хочу быть с тобой под одной крышей. Отпусти меня, пожалуйста». Он отпустил, но когда спускалась уже по лестнице, он ей два раза ногой в спину ударил, то есть по спине.
— Как сработал участковый в вашем случае?
— Ой, да. Участковый в нашем случае с крайним пониманием отнесся к ситуации. Он появился в наших перипетиях в 2014 году, когда был суд, когда я писала первое свое заявление. Он же фотографировал в квартире, показания снимал, на судмедэкспертизу отправлял, общался. Много очень общался, говорил о перспективах. Ужасно получилось, но на первом суде он на нас обиделся. На суд он приходил в качестве свидетеля. Так и сказал: «Что вы меня дураком выставили». А так и было, он же про нож рассказывал, про то, про се, про то, что я ему описывала, а я молчу, а бабушка говорит, что никакого ножа не было и вообще ничего не было. Мы неправильно поступили. И когда мы вышли все втроем отдышаться на коридор и сели втроем, говорит нам: «Банан ему сходите купите». И в последний раз взялся, не тыкал нам, что тогда его подвели. По-доброму. И именно по мере общения с ним я понимала, что делаю все правильно. Потому что позвал объяснение писать для миграционной службы и прокурора (сбивается)…
— Это в марте этого года?
— Да… Да, есть такое, хочется, чтобы оно все само решилось, чтобы не писали, не участвовали и по мере того, как я писала объяснения, он где-то подбодрит, где-то расскажет историю, которая меня мотивирует и укрепляет в намерении продолжать писать. Психолог и участковый — люди, которые помогли мне прийти к решению, что хоть и сын, но надо защищаться, и что это опасная ситуация. Спасибо им.
— Сейчас спокойней?
— Спокойней. Мы одни в доме, своей квартире, в которой тихо. Я очень дергаюсь до сих пор от стуков, громыханий соседей и прочего. Тихо и спокойно. Знаете, какое счастье приходить в свой дом и не бояться? Спать всю ночь спокойно, приходить на работу выспавшись.
Насилие в семье — умышленные действия физического, психологического, сексуального характера члена семьи по отношению к другому члену семьи, нарушающие его права, свободы, законные интересы и причиняющие ему физические и (или) психические страдания.
Закон Республики Беларусь «Об основах деятельности по профилактике правонарушений» от 4 января 2014 г. № 122-З
Что такое семейная ссора?
В каждой семье есть конфликты и ссоры. Все люди разные и не бывает отношений, в которых никогда нет конфликтов и сложностей. Однако домашнее насилие отличается от конфликта тем, что это систематически повторяющиеся с увеличением частоты инциденты насилия, с целью подчинения другого человека и обретения власти и контроля над ним. В своей основе конфликт имеет проблему, которую можно разрешить, равноправные партнеры спорят, не соглашаются, отстаивают свое мнение. Конфликт имеет свое завершение. Домашнее насилие же не предполагает равенства сторон, это усвоенная модель поведения, когда один человек стремится контролировать другого, используя физическую силу, экономические возможности, статус, детей
Домашнее насилие происходит не только в неблагополучных семьях: агрессорами пострадавших, которые жили в нашем Убежище, были и чиновники, и предприниматели, профессора ВУЗов, врачи, инженеры, журналисты, программисты, психологи, учителя, сотрудники правоохранительных органов
Почему в этих правонарушениях так сложно уличить?
Насилие над женщиной в ее собственном доме происходит, как правило, без свидетелей (только дети), и о нем тяжело рассказывать. Женщина годами учится скрывать все последствия, предпринимает самостоятельные шаги по изменению ситуации. Насилие циклично — фазы нарастания напряжения сменяются инцидентами насилия, а затем неминуемо следует фаза «медового месяца», когда агрессор извиняется и клянется больше никогда не обижать. Не стоит забывать, что насилие влияет на человека в первую очередь психологически — страх, вина, стыд, чувство отчаяния и беспомощности, это то, что может тормозить пострадавшую при обращении за помощью. Материальная зависимость и нерешаемый «квартирный вопрос», недостаточно эффективные меры правовой защиты, общественные стереотипы, страх постановки семьи на учет СОП и изъятия детей в приют толкают ее на «примирение» и она дальше учится выживать в этой опасной ситуации.
Домашнее насилие распространено в Беларуси как и в других странах. Национальная статистика подтверждает международную — каждая третья женщина в стране страдает от физического насилия в семье. Только лишь за статью 9.1 КоАП часть 2 за нанесение побоев, не повлекших причинения телесных повреждений, умышленное причинение боли, физических или психических страданий, совершенные в отношении близкого родственника либо члена семьи в 2015 году привлечено 25.676 правонарушителей. Большинство бытовых преступлений в Беларуси совершается мужчинами, а их жертвами, как правило, становятся женщины (79,2%).
Контактный номер телефона для пострадавших от домашнего насилия — общенациональная горячая линия — 8 801 100-88-01
Контактный номер телефона для размещения в Убежище для женщин, пострадавших от домашнего насилия, — 8 029 610-83-55
Общенациональная детская линия — 8 801 100-16-11