Женский портрет в нобелевской рамке: неукротимая баронесса и "предательница Америки"
Сегодня, когда у Беларуси появился свой нобелевский лауреат, Светлана Алексиевич, мы продолжаем проект о других нобелевских лауреатах — женщинах, изменивших мир в разных сферах. Какими они были, «женщины Нобеля», как жили, каких взглядов придерживались, кого любили, к чему стремились? Какой опыт они привнесли в нашу жизнь? Некоторые судьбы мы рассмотрим подробно, о других вскользь упомянем, ком-то промолчим: не всякая, даже великая жизнь изобилует интересными событиями. Но именно они, эти 46 женщин, представляют портрет нашей духовной современницы: как она росла, менялась и развивалась. И мы — вместе с нею.
Женщины не так уж часто получают премии. Тем более, нобелевские. Тем более — Премии мира. По умолчанию считается, что миром, как и войной, ведают мужчины. Так что женщин — лауреатов Премии мира — меньше двух десятков. Мы выбрали всего четверых, совсем непохожих друг на друга. И получили премии они в разное время и за совершенно разные дела.
Сумасшедшая баронесса фон Зутнер: Дон-Кихот в длинной юбке
Берта фон Зутнер была на двадцать с лишним лет старше Мари Склодовской, но получила Нобелевскую премию на два года позже, в 1905 году. И немудрено. Труды ученого оцениваются быстро, они более очевидны: открытие есть открытие. Труды писателя и общественного деятеля — нескоро: им надо отдать всю жизнь. Если, конечно их оценят вообще.
Берту фон Зутнер называли «фурией пацифизма»: в этом слышится насмешка — мало людей на свете так рьяно, так воинственно отстаивали бы мир. Парадокс, оксюморон даже. А не парадокс ли вся жизнь Берты?
Начнем с обстоятельств ее рождения: она появилась на свет в Праге в 1843 году в семье, славной воинскими традициями: отец ее был австрийским генералом, носящим длинное аристократическое имя — граф Франц Йозеф Кински фон Шиник унд Теттау. Он успел умереть еще до рождения дочери. Ее полное имя не короче папиного — Берта София Феличита Кински фон Шиник унд Теттау. Неизвестно, как сложилась бы жизнь Берты, воспитывай ее папа, но, думаю, еще сложнее, чем повелела судьба. Девочка с выраженной страстью к справедливости в семье вояки, хризантема под блестящим сапогом… Впрочем, военной выучки ей хватило и без того: круг, где росла маленькая Берта был миром вот таких вояк с усищами и голенищами.
Ее растила (если можно так сказать) мать, София Вильгемина, а также опекун, входивший в австрийские придворные круги. Мать Берты в них не особо жаловали: она происходила из бюргеров, а кроме того, обожала красивую жизнь как раз в бюргерском понимании — курорты, приемы, модные салоны, а главное — нездоровое пристрастие к рулетке. Деньги, которые остались от отца, быстро таяли. А девочка росла в постоянных «ножницах»: почтения к мертвому папе — и постоянного присутствия при взбалмошной маме, которой никак не сиделось на месте.
Дочь была, скорее, не столько дочерью, сколько компаньонкой, наперстницей, и, возможно, поэтому ни одна из попыток сватовства к ней не увенчалась успехом: мама обожала сиять самолично. Да и было их не так уж много, несмотря на строгую красоту Берты. Возможно, слишком строгую: девочка росла серьезной, что оттеняло обаятельное легкомыслие матери. Берта хотела стать певицей, но голос у нее был небольшим, да и о постоянных уроках пения речи идти не могло. Какое уж тут постоянство!
А денег становилось все меньше.
Где они только ни побывали: в Баден-Бадене, Париже, Венеции, да и в целом объехали всю Европу. В итоге Берта свободно говорила по-итальянски, по-французски, по-английски, что ей впоследствии помогло, как же, как и любовь к перемене мест; даже столь несуразном воспитании как бертино, есть свои плюсы и минусы.
А потом денег не стало вовсе.
Благодаря Джейн Остин и Шарлотте Бронте, мы знаем, как ведут себя приличные девушки из знатных семей, когда возникает острая потребность в деньгах — идут в гувернантки. А куда еще деваться воспитанным бесприданницам, тем более, если они — старые девы? В книгах это происходит чаще, чем в реальности, но в случае Берты было именно так. Вспомним: юная Мария Склодовска тоже начинала с этой работы. Только Берте было уже за тридцать. По всем параметрам века — немолодая неудачница. Она нанялась гувернанткой к дочерям крупного промышленника барона Зутнера. Попутно Берта преподавала им музыку и языки. Всего детей в семье было семеро, и мальчики не имели к бертиным образовательно-воспитательным функциям никакого отношения. Но прошло несколько лет, и гувернантка влюбилась в младшего из трех сыновей своего работодателя — барона Артура Гундаккара фон Зутнера, который вдобавку ко всему был на семь лет младше ее. Любовь была взаимной. Типичный случай. Вспомним: двумя десятилетиями позже Мария, как и Берта, тоже влюбилась в сына работодателя — в Казимежа. И, уж конечно, по совокупности всех этих обстоятельств родители юноши были категорически против. В реальности такое происходит еще чаще, чем в книгах.
Как и Мария, Берта была изгнана. Но поскольку мать Артура все-таки оценила труд Берты по образованию и воспитанию барышень Зутнер, она написала рекомендацию своему доброму знакомому Альфреду Нобелю в Париж: ему как раз потребовался личный секретарь. Но и на этой работе Берта не удержалась: Нобель был отозван королем в Швецию. Секретарь из Берты не получился, зато получился эпистолярный друг, к которому Нобель прислушивался. А, возможно, и та женщина, с которой он охотно связал свою судьбу, если бы… А что за этим «если бы» нам доподлинно не известно. Но в отличие от остальных лауреатов в Нобелевском музее Берте (ее фото, письмам
Видимо, она тоже немного была увлечена Нобелем: ««Слушая его речь, я невольно замечала, что ловлю каждое его слово. Величайшим удовольствием было беседовать с ним, причем не важно, на какую тему…». А вот с любовью оказалось сложнее. Эта не очень юная, но пылкая и красивая женщина по-прежнему любила своего Артура. Сильная женщина любила более слабого и уязвимого, нежели всемогущего богача, изобретателя ужаса эпохи — динамита.
В плохом дамском романе написали бы: «И Артур любил ее». В реалистической хорошей книге — «Артур ее скоро позабыл». Только вот получилось, как в дамском романе: так бывает, хоть и реже, чем в дамских романах. Они встретились в Вене и тайно обвенчались, за что Артур (в лучших традициях знати) был лишен наследства. Сразу же скажу: жили они долго и счастливо, хоть и умерли не в один день. И новенькая, с иголочки, семья отправилась … в Российскую империю. А если сказать точнее — в Грузию: там у Берты были друзья — князья Дадиани. В Тифлисе они прожили десять лет — в основном на заработки Берты: она, как и прежде, давала уроки музыки и иностранных языков…
Пока что эта история кажется настолько обычной, что даже странно в ее контексте говорить о Нобелевской премии.
Перелом наступил в 1877 году, в пору русско-турецкой войны. Тогда Артур фон Зутнер начал писать репортажи с театра военных действий в венские газеты. Под влиянием мужа Берта тоже берется за перо. Она пишет под бесполым (как бы сказали сейчас — унисексуальным) псевдонимом В. Oulot. Вместе с мужем они сочиняют четыре романа, которые не производят большого резонанса. Честно сказать, вообще никакого не производят.
Но нет худа без добра: на фоне военных событий они помирились с семьей Артура и вернулись в Австрию, а в 1886 году приехали в Париж.
Нобель знакомит их с политиками, писателями, журналистами и военными… Берту ужасает всеобщий милитаризм французов — они мечтают о реванше за свое поражение во франко-прусской войне 1870−1871 годов.
Берта — спорщица. Она спорит с французами. Она спорит и с Нобелем.
В те годы автор динамита считал, что если у противников будет одинаковое смертоносное оружие, то все конфликты прекратятся сами собой. Для Берты приемлемым был иной способ достижения мира, «от сердца к сердцу» — так потом назовут ее метод единомышленники. В конце концов в споре победила Берта. Она его переубедила? Или он ее так и разлюбил? Это останется тайной. Ответом будет Нобелевская премия Мира, но еще нескоро.
Что она может противопоставить милитаризму? Лишь перо. Она пишет роман «Эпоха машин», где открыто высказывается о национализме и милитаризме. Роман остается незамеченным. А в 1889 году Берта публикует второй роман «Долой оружие!». Ей сорок шесть лет. С этого дня начинается другая жизнь. Роман откровенно пацифистский: страшные, натуралистически описанные батальные сцены соседствуют с чувствами молодой женщины, глазами которой и видится война — боль, кровь, смерть, бессмысленность и хаос.
Успех книги был ошеломителен: она переиздавалась более 35 раз и была переведена на двенадцать языков. Спустя два года Берте напишет Лев Толстой: «…мне приходит мысль, что опубликование вашего романа является счастливым предзнаменованием. Отмене невольничества предшествовала знаменитая книга женщины, г-жи Бичер-Стоу; дай Бог, чтобы ваша книга предшествовала уничтожению войны».
Но Берта — на то и Берта, что она не может просто писать, призывая к миру на страничках книг и газет: нет, она ездит по всей Европе, заклиная: прекратим бойню. В 1891 г. она — на первом в своей жизни конгрессе миролюбивых сил в Риме; в том же году основывает первую пацифистскую организацию в Австрии — Австрийское общество мира. В 1892 г. Берта Зутнер становится членом-учредителем Бернского бюро мира, организации, призванной координировать деятельность пацифистских групп, создающихся в странах Европы. И двадцать лет дисциплинированно она выполняет обязанности вице-президента этого Бюро.
Это называется «социальный темперамент»: им сперва восхищаются, потом начинают над ним насмехаться. Она до смешного наивна: сильным мира сего ясно, что война — штука выгодная, да и промышленные элиты прекрасно понимают это: война — время отмывания денег, время «чистки» наций, время немыслимых материальных дивидендов, а вот Берта не хочет этого понимать. Да, она нелепа в этом непонимании простых вещей. Как и другие люди, поверившие идеалам Просвещения, Берта фон Зутнер думает: человек по природе добр. По сути она так и осталась учительницей: только пытается воспитать уже не детей, а взрослых людей, и учит их не музыке и иностранным языкам — а поиску общего языка между правительствоами и народами. Некогда Наполеон ІІІ говорил: «Империя — это мир». Нет, отвечает ему и его единомышленникам Берта: империя -всегда война!
Со временем ее перестают слышать. Нет, она еще ездит с лекциями, пишет статьи и книги, но ее лицо примелькалось. Она «вышла из моды», как выходит из моды все человеческое, страстное, пропитанное верой: и хотя следующему веку придется убедиться в том, что Берта была Кассандрой своего времени, но наш, нынешний, показывает: люди опять жаждут империи, их вновь снедает пафос «великой нации» и уверенность, что великой нацию делает число убитых. Как легко милитаризму, как трудно пацифизму, писал Стефан Цвейг.
Она прекраснодушна. Почему-то это слово у нас всегда произносится иронически, как и соседствующее «наивна». Да, она наивна и прекраснодушна — и это лучшие качества, если ты пытаешься преобразовать мир. Она и пыталась -- преобразовать войну в мир: раз есть огромная милитаристская машина — значит ей должна быть противопоставлена другая, машина мира…
Как это может сделать женщина? Доброжелательностью, объяснением и заботой. Ставя себя в заведомо неуютное положение серединного звена: между сердцем одного человека и сердцем другого, между одним сознанием и другим. Она разбудила совесть Нобеля, и он учредил премию Мира. Она нашла Карнеги, прибравшего к рукам Питсбург, где каждодневно изготавливалось оружие — и он проникся ее идеями: именно благодаря ей мы имеем Фонд Карнеги.
В Австрии ее прямо называли «изменницей», в пацифистских кругах — довольно иронически «генералиссимусом», чем-то вроде нашего «свадебного генерала».
Вот что спустя время, в некрологе на смерть Берты напишет Стефан Цвейг: «Ее деятельность должна была вызвать у каждого чувствующего человека глубокую симпатию, но симпатия, с которой общество встречало ее идеи, была равнодушной, вялой, инертной, тогда как Берта фон Зутнер сгорала в страсти своего провидческого страха. …Наша общая вина в конечном счете заключается в том, что ее вдохновенные усилия привели всего лишь к созыву небольших конгрессов, к едва заметным для мировой общественности результатам, тогда как идее, за которую она боролась, следовало бы находиться в центре европейской мысли, и эта запоздалая благодарность не освобождает нас от неискупимой вины».
Но пока Берта жива, все ездит, все пишет, все старается объяснить и объединить людям простую истину: пожалуйста, не убивайте друг друга! Иначе скоро начнется война всех со всеми. Она была последовательна в своем главном принципе. Живое существо имеет право жить — и жить достойно. Потому Берта выступала за права женщин, за равные возможности образования. Потому же резко выступала против антисемитизма, в чем ее поддерживал и Нобель. Она даже использовала свои связи с российским императором Николаем II, чтобы помочь своему другу — основателю Всемирной сионистской организации Теодору Герцлю. И потому же она была вегетарианкой. Уже в конце ХІХ века она писала: я не верю, что люди будут питаться мертвыми животными. Если интеллектуалов обязать самим убивать этих животных, то они перестанут их есть.
Увы, мы не оправдали надежд Берты, а если и оправдали — то частично, иногда для «галочки», иногда вынужденно (после Холокоста, например). Однако те, чьи жизни она изменила, а сознание перевернула — пошли за ней. Тот же изобретатель страшного оружия, Нобель, реабилитировавший себя в ее и своих глазах. В 1893 году Нобель написал Берте о своих планах «выделить часть состояния для премии…, которая будет присуждаться тем, чьи усилия могут способствовать достижению мира в Европе». «Обязательно сделайте это, прошу Вас», — отвечала она.
А жизнь неумолимо клонится к закату. Умирает Нобель. Умирает Артур, она стареет, блекнет, но харизма ее негасима, хоть и кажется несовременной, старомодной, что ли… Вечно она о войне, эта Зутнер… А нам развлекаться охота. Пир во время чумы — лишь продолжение. На самом деле пир начинается задолго до чумы. И чума — его следствие.
Нобелевская премия Мира была присвоена Берте Зутнер спустя девять лет после смерти Альфреда Нобеля — 10 декабря 1905 и вручена 18 апреля 1906 в Христиании (Осло). Она стала первой женщиной, удостоенной премии мира, и второй женщиной в истории лауреатов Нобелевской премии. Из Нобелевской лекции Берты Зутнер: «Вопрос о том, что должно преобладать в отношениях между государствами — грубая сила или закон, становится наиболее животрепещущим в наше богатое событиями время. Решение этой проблемы зависит от того, какой мы хотим видеть Европу — в грудах развалин или же, если удастся избежать конфронтации, мирной и цветущей».
Злободневно, не правда ли? Впрочем, война всегда злободневна. Берта фон Зутнер умрет в 1914, за три недели по предсказанной ею Первой мировой войны. От онкологической операции она откажется.
Джейн Аддамс, «предательница Америки»
Таковой ее считали многие — и ее имя в США замалчивалось долгие десятилетия. Как же, предательница идеальной Родины. Потому какая-никакая информация о ней начала появляться лишь в 1990-х, а премию она получила аж в 1931 году, и было ей тогда больше семидесяти лет.
Лаура Джейн Аддамс родилась в штате Иллинойс и была восьмым ребенком в богатой семье: отец, Джон Хью Аддамс, ее был банкиром, а ко времени ее рождения стал и сенатором штата от республиканской партии, по убеждениям — аболиционистом,
У девочки был остомиелит: она лечилась от него всю жизнь. Была из суфражисток, первых противниц корсета (тогдашнего символа порабощения женщин) — а сама не могла без него и шагу делать. Что ж, зато в остальном она жила «без корсета» — полностью свободно,
Свобода — это тот корсет, который надеваешь на себя самостоятельно, а не по воле и принуждению других. Даже не корсет — скелет твоих правил, идеалов и принципов. Свобода — вообще сложное дело: она налагает на человека тысячи обязательств перед миром и перед собой.
Джейн была, что называется, тихоня. Книжная девочка, замкнутая, доброжелательно-бесконфликтная. Так казалось окружающим. И если б мир был устроен справедливее, она прожила бы отведенные ей годы спокойно, незаметно, в тиши и глади. Но мир был устроен совсем иначе.
Это она поняла рано: даже дочь сенатора, если у нее есть сердце, замечает невзгоды слуг. Потертую одежду прохожих. Истерзанных непосильной работой чернокожих. Нищих. Бледных от недоедания детей. Тем более, ей повезло с отцом: он был филантроп, а все, что исходило от отца, было для нее свято. Мать она потеряла в три года. Впрочем, Лаура Джейн шагнула намного дальше своего отца: он лишь помогал, она же добивалась для людей прав помогать себе самих…
Тихая девочка, теперь бы ее обзывали «ботаником». Хороша собой она не была, так что женихи вокруг не клубились. Одиночка, да еще и воспитанная в ценностях религии, она решила посвятить себя миру. Первый шаг к этому — учеба в Рокфордской женской школе, готовившей девушек-миссонеров, которую Джейн окончила с отличием, после чего получила степень бакалавра. Но ей было мало лишь миссионерствовать: она понимала, что нести слово Божие недостаточно: надо еще и помогать делом. Потому сразу после школы она поступила в женский медицинский колледж.
И тут земля начинает уходить из-под ног. Это образование она не тянет просто физически: уже в двадцать с небольшим она полуинвалид. Ей приходится отказаться от учения — и в том же году умирает самый любимый ее человек, отец. На несколько лет Джейн проваливается в депрессию.
Когда она приходит в себя -начинает замечать, что жизнь вокруг продолжается, но лучше не становится. И вместе с подругой Эллен Гейтс Старр она отправляется в путешествие: поискать, «кому на Земле жить хорошо». Так, в конце концов, девушки оказываются в Лондоне, где попадают в центр Тойнби Холл, открытый в Ист-Энде, районе трущоб. Открытый священником-протестантом С. Барнеттом, он выполнял функции центра социальной помощи неимущим: финансово существуя за счет пожертвований, а фактически — благодаря демократически настроенным студентам-волонтерам. Вот оно, то, что надо!
И спустя три года в трущобах Чикаго, где живут беднейшие выходцы из России, Польши, Италии, Германии, Греции в старом доме возникает Халл-Хаус, а в нем постепенно вырастают ясли, пансион для девушек-работниц, общая кухня, появляются медицинские работники.
Потом открываются библиотека и переплетная мастерская. Дальше — больше: Халл-хаус обрастает клубами, кружками, обретает свою музыкальную школу и любительский театр. Там был даже бассейн и гимнастический зал. XIX век, господа! Мы и в XXI такие проекты не осуществляем!
Уже на втором году существования этот центр принимал в неделю до двух тысяч человек. Сама Аддамс и ее подруги, образованные дамы высшего и среднего классов, проводят занятия по английскому языку и кулинарии, курсы по литературе и искусству. Центр становится вторым домом для тысяч обездоленных людей, а Аддамс и ее помощницы — первыми социальными работниками в США. К началу ХХ века Халл-хаус занимает уже больше десятка зданий (ныне часть снесена, но главный корпус остался как монумент Джейн Аддамс).
Главное, пожалуй, то, что Джейн Аддамс не совала в руки людей несколько «рыбин», чтоб уйти с облегчением на сердце: она давала им удочки и учила рыбу ловить. Главные идеи этого учреждения были преодоление культурного шока, получение плацдарма для действий и, тем самым, изменение сознания людей и второй шанс на начало новой жизни. И ей это удавалось.
Словом, все складывается не просто хорошо, а очень хорошо. Так бы и осталась Лаура Джейн в памяти благодарных жителей Чикаго, если б могла вовремя остановиться. Не превратилась бы в «предательницу Америки», хотя и Нобелевскую премию мира вряд ли бы получила…
Дело в том, что эта женщина с железным хребтом под лечебным корсетом, не могла остановиться: совесть не позволяла. Ей так помогали чикагские филантропы, а она, неблагодарная, укусила руку дающего. И не раз, и не два. Постоянно кусала! Она начала добиваться введения актов и законов об инспекции фабрик, о женском и детском труде, о технике безопасности, о строительстве детских площадок, об обязательном образовании, и организовала первый в штате Иллинойс социологический обзор жизни своих подопечных. Начала — и добилась! Более того, под ее давлением был создан первый в Штатах суд по делам несовершеннолетних. И, о ужас, при Халл-хаусе начали действовать политические дискуссионные клубы… А тут еще права цветного населения, права женщин, борьба с наркотиками, да-да. Уже тогда…
Мы-то ей помогали, обиженно думали филантропы, а она нас — по самому больному месту: по оплате, по условиям жизни работников, по женскому и детскому труду… А она нам — то один закон, то другой! Спонсоры недовольно брюзжали: денег соответственно жертвовали все меньше. Денег меньше — а совместных усилий больше. Так возникало движение солидарности. Мы обеспечим себя только если будем помогать другим обеспечить себя, поняли подопечные Джейн: добрые соседи, добрые коллеги, добрые друзья. Мисс Аддамс — наивная, верная, дружелюбная и справедливая — научила тысячи людей самоорганизации.
Волонтерство и социальная работа сперва тонкими ручейками, затем широкими реками потекли, охватывая всю Америку — от крупных городов до маленьких поселков.
В 1909 году Аддамс стала первой женщиной-президентом Национальной конференции социальной службы. В 1911 — вице-президентом Американской ассоциации за избирательное право женщин, а в 1915 году — председателем Международного конгресса женщин. А еще она успевала писать: несколько книг и более 500 статей — и все на те же темы, которые можно свести к одной — о праве любого человека жить, как человек.
Недовольных было все больше, но до поры до времени они возмущались в кулуарах. Их час наступил во время первой мировой войны. Вот тогда-то Аддамс во всеуслышание назвали врагом Америки.
Видите ли, она, готовая сражаться за любую ущемленную в правах группу, отказалась воодушевлять своим примером тех, кто сражался за Америку. Война для нее была сродни чуме, где зараженными постепенно становятся все. Борьба за мир — эта фраза была бы ей непонятна: да разве ж за мир надо бороться? Если хотите мира, надо всего-то перестать воевать. Она была пацифисткой — вот в чем состояла ее основная вина. Протестовала против мобилизации, организовала кампанию по защите немецких иммигрантов, которых тогда гнали с работы и избивали на улицах, сотрудничала с Американской администрацией помощи (АРА), поддерживая продовольствием детей и женщин Германии. Сперва ее обвинили в подрывной деятельности, потом исключили из Союза дочерей американской революции. Пресса ровняла ее с землей, Рузвельт называл «могучей мышью», а министерство юстиции установило за ней надзор.
В эти годы к ее болезни прибавились и тяжелые сердечные приступы.
Но стальной корсет принципов не давал ей сдаваться. Что-то в них было от Толстого, что-то от Маркса, что-то от Ганди. Впрочем, в отличие от него, ей было мало «этики ненасилия». Для того, чтоб сохранить мир, считала она, надо постоянно давить на сильных мира сего. Она настаивала на пересмотре мирных договоров, отказе от воинской повинности, всеобщем разоружении…
Последнее ее поле деятельности — Международная женская лига за мир и свободу, президентом которой она была избрана в 1919 г. Вместе с секретарем-казначеем лиги Эмили Грин Болч (тоже будующей лауреаткой Нобелевской Премии мира) Джейн Аддамс пыталась добиться демократизации Лиги Наций путем признания прав меньшинства. Ее хватило на десять лет: немолодость и нездоровье взяли свое. Она продолжала писать книги и статьи, многие из которых актуальны и сейчас — не только в странах «третьего мира», но и у нас, в центре Европы.
Получить Нобелевскую премию в 1931 году из рук короля она не смогла: была на излете… Лаура Джейн Аддамс умерла спустя три с половиной года, в 1935 году, с ужасом замечая, как, несмотря на все ее усилия, мир погружается в объятия новой чумы.
Читайте также:
Женский портрет в нобелевской рамке. Три премии Кюри — любовь и смерть в лучах радия
Женский портрет в нобелевской рамке. Тайны и таинства Сельмы Лагерлёф
Женский портрет в нобелевской рамке. Мать Тереза Калькуттская