Тихая катастрофа. Два монолога о первых днях после аварии на ЧАЭС и молчании властей

Первые дни после аварии на ЧАЭС власти молчали. 1 мая в загрязненных регионах Украины, Беларуси и России люди прошли колоннами в праздничных демонстрациях, ничего не зная о радиационной опасности. Потом пресса стала писать — в пределах позволенного, но ценное время было упущено.

TUT.BY встретился с чиновником и физиком, которые знали о трагедии с первых дней и принимали решение, говорить о ней или молчать.

Монолог первый. «Больших ошибок местной власти в тот период я не вижу»

Об отсутствии официальных сообщений в первый день

Первым моим рабочим днем в Наровлянском райисполкоме была как раз суббота, 26 апреля. Я вам скажу: все эти годы райисполком и, в частности, председатель работает практически каждую субботу. Я так привык, что уже даже не знаю, что делать, если в субботу не приду на работу.

В тот день мне сразу показали мой кабинет, а потом мы пошли с тогдашним председателем райисполкома, Николаем Марковским, к нему в кабинет, чтобы обсудить, чем мне предстоит заниматься, — этакое введение в должность. Об аварии тогда еще никто не говорил.

Проект TUT.BY «Чернобыльцы»

Слово «Чернобыльцы» звучит уже почти тридцать лет. Означает оно теперь не только и не столько жителей украинского города на реке Припять. Чернобыльцами называют спешно эвакуированных с загрязненных территорий и отселенных на «чистую» землю годы спустя. Чернобыльцы — так говорят о себе люди, схватившие в 1986 году ударную дозу радиации. Если кто-то в беседе произносит «чарнобыльскі» — остальные понимающе кивают головами.

Проект TUT.BY рассказывает истории людей, которых изменила авария на атомной станции.

Бегство от радиации. Как семья, пережившая эвакуацию, хранит историю Припяти и спасает редких лошадей

Погода в тот день была жаркая — после работы мы с семьей поехали на речку загорать. О том, что случилось на станции, я узнал ближе к вечеру от родственников. Они готовились на следующей неделе отмечать свадьбу и поехали за продуктами в Припять. В те времена в городе продуктов хватало — большой выбор мясных изделий, овощей, фруктов. Как мы называли, «московское снабжение». У нас была прямая дорога Наровля — Припять, и многие наровлянцы ездили туда на продуктовый шопинг.

Родственники приехали в Припять, а там все магазины закрыты, людей в масках видели и, по их словам, уже мыли улицы. Местные им сказали: «Езжайте быстрее отсюда, произошла авария на четвертом энергоблоке».

Людям сразу сообщать не стал — мало ли что человек может сказать, на слово верить не стоит. Я ждал, когда объявят официально, но никаких официальных сообщений в тот день не поступило.

О йодной профилактике в Наровлянском районе

В воскресенье пришел приказ выехать начальнику штаба и милиции в сторону украинской границы замерить радиационный фон. Надо было оценить обстановку. Мы сами не представляли масштабы того, что случилось: выбросы увеличивались с каждым днем. Многие обвиняют, мол, власть ничего не делала в первые дни. Но обвинять можно лишь голословно: надо понимать, что каждому принятому решению предшествовала колоссальная работа.

В понедельник медикам было приказано провести в дошкольных учреждениях и школах йодную профилактику. Взрослым тоже рекомендовалась, по собственному желанию. И я видел, что некоторые ее проводили: кто йодную сетку рисовал, кто капал йод в сахар, кто пил специальный препарат йода — дефицита не было, его можно было свободно купить в аптеке. Лично я ничего такого не делал: думал, люди увидят, паниковать начнут, подумают: «Вот посмотрите, Шляга боится!». Я сам жил на этой территории, ходил в тот же магазин, в ту же школу. Люди меня видели, я не прятался и не уезжал. И сына своего не вывозил, пока всех детей в районе не начали отселять.

Об «ажиотаже» и «нагнетании радиофобии» западными радиостанциями

Атмосфера в те дни в районе была, я бы сказал, даже слишком спокойная — никакой паники не было. Правда, западные радиостанции типа «Немецкая волна», «Свобода», «Голос Америки» создавали ажиотаж. Передавали: пройдет месяц — вымрут все. Первый месяц прошел, они сменили пластинку: через полгода никого не останется. Конечно, не все могли слушать эти станции, но кто-то один услышал, а потом рассказывал — так до людей доходило. Станции искусственно нагнетали радиофобию. В районе нашлось, может, с десяток человек, которые испугались и сбежали прямо с работы, но массовой паники, массового бегства не было.

С появлением информации нам приходилось много ездить и разъяснять людям, что случилось и как им надо себя вести. Например, долго пришлось объяснять, что есть дары леса теперь небезопасно. И достучаться до людей было трудно: они привыкли так жить и не понимали, как по-другому. Жесточайшим образом шло насаждение информации.

Очень сильно боялись радиации те, кто приезжал работать к нам вахтовым методом: минчане, гомельчане, гродненцы… Бывало, они даже приезжали со своей питьевой водой.

Каких-то ограничений и запретов сверху на освещение аварии в газетах не было. Но информацию ведь надо давать проверенную. А если мы сами сразу не знали, что произошло, что было писать газетам? Да и зачем? Люди все и так знали. Мы работали напрямую с людьми: шли буквально в каждый дом и разъясняли, что произошло, спрашивали и записывали, что необходимо человеку. Информационная работа в трудовых коллективах, встречи по месту жительства, сельские сходы — это стало нормой. Все, что становилось официально и достоверно, доводилось людям. Понятно, что были и документы для служебного пользования, о которых не говорилось.

О том, кто принимал решения о митингах 1 мая

Первого мая мы провели митинг. Обычно на демонстрацию вместе с трудовыми коллективами выходили большие колонны школьников — в тот раз было принято решение детей не выводить. Единственное, что отдельные семьи пришли с детьми — этого отрицать не могу. Официальных запретов на выход не было.

Также запретили проведение всех спортивных мероприятий с участием детей на открытых площадках — заниматься физкультурой можно было только в спортивных залах. Последовало ограничение на работу детей на подсобных школьных хозяйствах. У нас школьники до сих пор не привлекаются для сельхозработ.

Была ли возможность не проводить тот митинг? Я сказать не могу. Решение о проведении принимал секретарь райкома партии: это политическое мероприятие. Райисполком — исполнительный орган. Мы исполняли то, что говорили нам. Нам рассуждать и советовать нельзя, нам нужно исполнять.

Об эвакуации детей и взрослых из 30-километровой зоны

Я возглавлял районную эвакуационную комиссию. Основная работа для меня началась 2 мая, когда мы стали отселять детей из 30-километровой зоны. Я отвечал за эвакуацию детей Довлядовского сельсовета. Разместили их в пионерском лагере «Сидельники» недалеко от Мозыря.

С 4 по 6 мая мы отселяли всех жителей 30-километровой зоны. Лично я отвечал тогда за вывоз пенсионеров — мы размещали их в санатории в Речицком районе. Вместе с людьми эвакуировали и скот.

6 мая мы получили команду об отселении всех детей из Наровлянского района — к 9 мая все дети были вывезены. Приходит документ — сразу начинаем отселять. Это решение принимали Союзный Совмин, республиканский и областной штаб по вопросам возникшей катастрофы.

Многие обвиняют: почему не начали отселение в первые дни после аварии. А куда? Чтобы свезти детей в лагеря, их надо было подготовить. Лагеря надо было прогреть, набрать персонал, запустить воду, закупить продукты — работа по подготовке и началась 28−29 мая. Чтобы эвакуировать скот, надо ж тоже большущую работу провести. Мы же не могли их просто вывезти и выпустить в поле. Надо было построить специальные площадки. Люди, которые сегодня обвиняют власть, просто не видят той громадной работы, которая за переселением стояла. Люди работали круглосуточно, поспать по 4−5 часов, поверьте, было за благо.

Второй этап отселения начался 2 июня. По результатам оценки обстановки по выпавшим на территории радиоактивным осадкам мы узнали, где опасно жить, — из тех деревень и отселяли.

Третий этап отселения начался в августе и продолжался до сентября-октября. Если первое отселение было без имущества, то тогда можно было забирать все. Если надо было — давали и две, и три машины. Бывший председатель сельсовета деревни Углы рассказывал, как подбирал людей в хозяйство, где ему предстояло работать: «Если человек говорит, что ему для переезда надо несколько машин, то я его с удовольствием возьму к себе работать: он хозяин, он не любит часто переезжать и не любит расставаться с тем, что нажил. А если человек просит только один «уазик», значит, он едет ненадолго.

О том, что можно было сделать по-другому

Больших ошибок на уровне местной власти в тот период я не вижу. Я могу, конечно, сказать, что можно было бы сделать больше в первые дни. В идеале, конечно, надо было 27−28 апреля выдать всем йодопрепараты. Но об идеале говорить сложно, потому что никто не располагал информацией. Все познавалось с момента исследований. Но потом власть делала ровно то, что и следовало делать. У нас не было опыта преодоления таких бедствий.

Еще я думаю, что третье отселение не надо было проводить. Это мое личное мнение. Это было отселение на волне больших возможностей Советского Союза: в тех населенных пунктах, что мы эвакуировали, уровень загрязнения был такой же, как и в Наровле. Но я скажу так: критиковать не за что только того, кто ничего не делает — поэтому власти и попадало.

Монолог второй. «Физики информацией делились — правда, между собой. До населения она не доходила»

Об увольнении директора ядерного института «за правду»

За несколько лет до чернобыльской аварии у меня возник серьезный конфликт с ректором Политехнического института, где я работал. Пятилетний контракт подходил к концу, и я ушел из института. Решил «хлопнуть дверью» — стать рабочим. В Минске мне везде отказывали, поэтому я набрал бригаду и поехал работать в Гродненскую область — строить сельскохозяйственные объекты. Мне там понравилось даже больше, чем в институте. Чувствовал, что приношу пользу. И зарплата была в три раза больше, чем у профессора. Так я проработал три года — и случился Чернобыль.

О том, что на ЧАЭС «что-то произошло», я узнал сразу же после аварии от Василия Нестеренко, тогдашнего директора Института ядерной энергетики в Соснах. С ним у меня всегда были хорошие отношения, он подробно по телефону рассказал мне обо всем. Официальной информации о случившемся тогда не было — только слухи.

Повышение фона над Минском зафиксировали физики-ядерщики в Соснах

Василий Нестеренко был также куратором передвижной атомной станции «Памир», которую в то время как раз испытывали в Соснах. Именно сотрудники Института ядерной энергетики отметили повышение радиоактивного фона над Минском. Рассказывают, что поначалу в институте были уверены: авария произошла у них. Потом из Москвы сообщили: авария случилась в Чернобыле.

Нестеренко ничего не стал скрывать: о том, что знал сам, рассказывал коллегам, друзьям, знакомым — всем, кто к нему обращался. Пытался помочь людям разобраться, издавал брошюры, в которых простым языком рассказывал, что же такое радиация и как можно хоть немного защититься. Давал рекомендации по поведению, снижению опасности от использования загрязненных продуктов. Особенно это касалось грибов и других даров леса, урожая со своих участков. Нестеренко делал это для людей. Но такая гласность и открытость руководству страшно не нравилась. За эту правду его быстро уволили.

Большинство физиков правды не скрывало. Карты радиационного загрязнения составили сразу же — но они были для внутреннего пользования. Информацией делились — правда, между собой. До граждан она так и не доходила. Говорили о массовом рождении уродов и среди животных, и среди людей. Некоторые примеры были, но они не были массовыми.

Первое время, когда еще не было информации о загрязненности территории радионуклидами, я и сам слабо верил, что зона поражения окажется столь обширной.

О том, что «за границей ложь — бесчестная, а у нас — честная»

Аварии на атомных станциях в те времена исчислялись десятками. А на военных объектах, подводных лодках и кораблях — их еще больше. Но нам известны лишь те, которые скрыть уже не могли.

Откуда рядовому жителю узнать о произошедшем? Газеты писали совсем чуть-чуть.

Причем писали такую чепуху. Например, газета «Правда» писала: в Чернобыле выполняется главное требование — беречь людей. Это вранье самой высшей степени! В Чернобыле ни разу не задумались о том, чтобы беречь людей. Их туда гнали, «пережигали», гробили здоровье. Делали все, но только не берегли.

В первом более-менее вразумительном выступлении по телевидению Горбачев сказал такую фразу: за границей нас поливают бесчестной ложью. А сам, тут же, начинал врать. Получается, за границей ложь бесчестная, а у нас — честная.

Советы от физиков руководству страны, как обезопасить людей, конечно, были. Но верхушка не очень прислушивалось к тому, что им говорили разумные люди. Власти стремились только к одному: как можно глубже все скрыть. Если бы в Швеции и Норвегии тогда не обнаружили, что радиационная активность идет от нас, и не забили тревогу, у нас бы об этом вообще молчали.

О том, как в Припяти «спаивали людей, чтобы те не думали об аварии»

Наши люди первого мая пошли на демонстрацию. Власти и не думали ее отменять, потому что страшно боялись, что люди что-то поймут. Когда в других странах происходит подобное, людей сразу же вывозят! А у нас идут с плакатами «Мир. Труд. Май».

Мне рассказывали, что в Киеве сразу после взрыва в Чернобыле отменили ряд рейсов на самолеты. В эти самолеты загрузили семьи руководства и вывезли их подальше — конечно, о себе они заботились. А другие?

В Припяти пытались что-то делать. Например, мыли улицы. Но параллельно проделали интересную вещь. На следующий после аварии день, а это была суббота, в Припять завезли товары, которых обычно не продавали. Сухая колбаса, свежие огурцы, водка всех видов — такой дефицит! — им торговали прямо на улицах. Люди, конечно, выстраивались в очереди, закупали и тут же — на грязных полянках — устраивали пикники. Людей самым прямым образом спаивали — только чтобы те не думали о произошедшем.

Реакция людей, когда к ним эвакуировали чернобыльцев, была очень разной. К примеру, привезут группу людей на Урал, поселят в деревню — а все считают, что они заразные и к ним нельзя близко подходить.

О подгонке набираемых доз радиации «под норму» и ненужных работах на ЧАЭС

Как только я узнал об аварии, тут же написал в Москву с просьбой послать меня на ЧАЭС. У меня был опыт работы на исследовательских атомных реакторах в Димитровграде. Вызов работать на станции мне прислали только в начале сентября. Я поехал работать дезактиваторщиком.

В то время существовало такое понятие, как патриотизм. Ты видел, что требуется твое участие, и понимал, что можешь что-то сделать полезное. Ну, может человек сто благодаря мне не переоблучились и уехали оттуда живыми. За те шесть лет, что я проработал на ЧАЭС в разных должностях, я узнал, что такое Чернобыль.

Многое там замалчивалось, подтасовывалось. Набранные дозы облучения подгоняли под норму постоянно — не более 25 БЭР. Измерительный прибор, в который вставляли датчик в виде карандаша (их выдавали работавшим на станции) мог зашкаливать, но все равно писали «не более». За время работы в зоне человек мог набрать и 200 БЭР, а может и все 500 — а ему записывали 23,5. Это была система.

Больше всего меня поразило, как стремились побыстрее запустить первый и второй, а в особенности третий блоки. Этого абсолютно точно не нужно было делать. Но делали для того, чтобы показать — то, что произошло, — это мелочь. Ну, подумаешь, один реактор взорвался — ерунда! Большинство операций, которые выполнялись на ЧАЭС, после их успешного завершения признавались ошибочными. Солдаты, к примеру, чистили крыши близлежащего вентиляционного блока, на котором после взрыва оказалось очень много графита и металлических сборок с ядерным топливом. Это делали для запуска все того же третьего блока, чтобы показать — у нас все в порядке, все работает. Обошлось это ужасно дорого. И дело даже не в деньгах. Очень много людей погибло и потеряло здоровье.

Когда подобная чернобыльской авария произошла в США, американцы поступили правильно: все закрыли и никого не подпускали. И только через полгода начали что-то делать. В ситуации с ЧАЭС пожарных вызвали тут же — пытались затушить реактор водой. Это было полной глупостью. Температура в реакторе исчислялась тысячами градусов — вода испарялась, не успевая дойти до дна. К тому же попытка затушить водой была чревата очень тяжелыми последствиями. Есть версии, что первый взрыв не был атомным. Водой содержимое реактора приближали к критической массе и возникали ситуации, когда он мог взорваться еще раз. Если бы это произошло — второй и третий взрывы точно были бы ядерными — разнесло бы там все. Такая же глупость была с использованием свинца. Он тоже испарялся, а его пары разлетались и ложились на территории вокруг станции, что тоже очень опасно.

Физики, биологи и медики не были едины в вопросах о последствиях аварии. Даже на ЧАЭС в течение нескольких лет до известной трагедии имело место несколько аварий с выбросом радиации за пределы реактора. Я получил непосредственное подтверждение этому по результатам обследования продуктов, консервированных задолго до катастрофы 1986 года, а также по результатам послойного измерения радиоактивности асфальтового покрытия в Припяти и осажденного ила в пруду-охладителе.

О том, что можно было сделать по-другому

В первые дни особенно опасным был радиоактивный йод. Он вызвал массовые заболевания раком щитовидной железы, которая активно его поглощает. Йода всегда не хватает в Беларуси. Этого можно было избежать, организовав йодную профилактику в первый же день. Радиоактивного йода нахватались не только те, кто жил близко к станции, но и те, кто жил далеко — просто на это было нужно немного больше времени. Официально нас успокаивали, заявляя, что все эти неприятности будут быстро устранены.

Способов для йодной профилактики много — его можно капать в воду, пить в таблетках. Всем, а особенно тем, кто жил в Гомельской области, нужно было защищать дыхательные пути и ограничить потребление загрязненной пищи.

Тогда, конечно, можно было попробовать помыть улицы водой — перед первомайской демонстрацией на это никто бы не обратил внимания. Но атмосфера, конечно, все равно была бы загрязнена — смыть все было невозможно. Это были бы хоть какие-то меры — у нас же не было никаких.

Большинство физиков, конечно, сразу понимали масштабы трагедии. Но были разные люди. Многие как пристраивались всегда к власти, так и тут продолжали. Да, и ждали, конечно, приказов из Москвы — сами ничего решать не могли (и не хотели). Тогда, чтобы спасти людей, сделать можно было много. Но никому это было не нужно.