"Там у нас все так живут". История Елены В

Ты приезжаешь вся несчастная, но им этого мало. Им нужны аргументы, стандартный ответ на которые: «Ну и что? Так все живут» и «Сама виновата».

Имя пострадавшей вымышлено, настоящее имя и фамилия известны журналистам. Стилистические и языковые особенности речи сохранены.

Неспособное защитить своих женщин и детей общество обречено на вырождение. По опыту экспертов, Беларусь в чем-то подтверждает общеевропейскую статистику: каждое четвертое женское самоубийство есть следствие физического, психологического или сексуального насилия в семье, — а в чем-то ее даже превосходит: каждая третья белоруска подвергалась физическому насилию в семье, и не более 30% от общего количества жертв обращались за помощью.

Задавшись целью рассказать доступными средствами о ситуации с домашним насилием в Беларуси и заодно побороться с десятком-другим распространенных стереотипов и ярлыков, журналисты TUT.BY в рамках проекта «Дом и насилие» исследовали проблему вместе с пострадавшими и оказывающими им помощь специалистами: юристами, милиционерами, психологами, волонтерами, бизнесменами и т.д.

Историей Елены В. TUT.BY продолжает публикацию серии портретов и свидетельств женщин, которые прошли через все циклы семейного насилия. Эта серия из девяти историй раскроет ситуацию с ракурса объекта насилия и, возможно, поможет идентифицировать себя как жертву агрессии в семье тем людям, которые в каждом избиении, оскорблении, угрозе или любой другой форме унижения видят норму и логику.

Уйти не всегда просто. Даже если бьет. В городе, где жила Елена, судьи, работники милиции — все пользовались услугами ее мужа (ныне бывшего): «Он очень узкий специалист, поэтому мог позволять себе все — пьяным за рулем ездить, дебоширить. Он чувствовал свою безнаказанность. Он говорил прямо мне в лицо: „Что захочу, то с тобой и сделаю. Захочу — посажу тебя“. Я восемь раз писала заявления. Ни одно дальше не пошло. Никто меня не слышал».

«Жизнь началась 7 октября 2013 года»

— Я обратилась в Убежище для женщин, пострадавших от насилия, будучи в страшном состоянии. Алкоголь уже не помогал. Ничего уже не помогало. Безразличным стало все. Даже ребенок. Не могла ни за что зацепиться, соломинки не было. Мысли суицидальные шли. Попытка была ранее.

Рекламу «Кухня без насилия» я увидела по НТВ. Набрала. Хотела начать разговор — думала, что вот сейчас все расскажу, а когда сняли трубку, я поняла: это же в первый раз за многие годы меня слушают! В итоге начала реветь и оказалась неспособной что-либо из себя выдавить. Оле (Ольга Горбунова, председатель правления общественного объединения «Радислава». — TUT.BY) позвонила не сразу. Опять начался «медовый месяц». Позвонила, когда получила очередные побои. Подготовилась к тому, что будет меня спрашивать: «В чем дело?». Что опять придется оправдываться, доказывать, что проблема реальна.

— А кому вы доказывали?

— Тем же родителям. Ты приезжаешь вся несчастная, но им ведь этого мало. Им нужны аргументы, стандартный ответ на которые: «Ну и что? Так все живут» и «Сама виновата». Когда я заявляла о своих правах на свободу и счастье, они мне отвечали: «У тебя есть это, это и это. Чего тебе еще надо? Чего ты выпендриваешься?».

— А ваши родители не видели следов побоев что ли?

— Видели. Вспоминаю ситуацию: нужно было забирать ребенка из детского сада, до которого ехать четыре километра. А это было как раз после того, как он швырнул меня на осколки разбитой им о стенку чашки. Я повредила ногу — сухожилие на ступне перерезано было, до сих пор два пальца не действуют. Немного погодя села за руль, поехала за ребенком. Пока ехала, весь ботинок кровью наполнился. Думала: «Как же я приду в этот сад с такой ногой?». А рядом с садом квартира, где мой отец живет. Дай, думаю, к нему заеду, расскажу, поможет (длительная пауза). Он так смотрит на меня и говорит: «Ну, так что? Ты Маргариту заберешь сама?». Забрала сама.

— Вы Ольге позвонили, и?

— Я позвонила Ольге Горбуновой, она позвала нас в Минск. Мы с ребенком в одночасье собрались и поехали. Встретили нас на вокзале. У меня еще такие мысли были. Я их никогда не забуду. Я, когда вышла и увидела Олю, подумала: «С таким лицом должен быть ангел».

Нас провожал старший сын и говорил: «Мама, что это такое за тайное общество, вдруг вас на органы продадут?». А я катила свой чемоданчик, и мне было все равно. Хотела хоть за что-то зацепиться. Хотела из этого ада вынырнуть. И как я позже сотрудницам говорила: спасибо вам, что подарили мне меня. Жизнь началась 7 октября 2013 года. Если бы не это место, не знаю, чем бы все закончилось. Мы боялись всего сперва. Дома. Я боялась выходить на улицу, хотя понимала, что мы в другом городе, его [супруга] здесь нет. Чувствовала себя плохой девочкой, которая нашкодила и сбежала, а теперь прячется от родителей. Когда приехала в Убежище, оборвала старые связи, взяла новый номер.

На группах взаимопомощи я постоянно плакала. Рассказывал кто-то похожую историю — начинала реветь. При всем при том я не переставала удивляться: почему меня слушают? Кто я такая, чтобы меня слушали? Иногда мне казалось, что мы там обсуждаем одного мужчину. Что мы гарем какой-то и говорим об одном и том же человеке. Но, знаешь, что? Хочется сейчас со всеми поделиться: не надо говорить о нем, о том, что он сделал, не надо думать о нем, надо думать о том, какие ты чувства при этом испытала (длинная пауза). Надо думать о себе. Кончилось бы все печально. Не знаю, что я сделала бы с собой, но точно что-то сделала бы.

«Даже 102 для меня сейчас не защита»

— Он искал вас?

— Искал в том городе, из которого я бежала. Терроризировал родителей. Он им дверь выламывал. Родители, естественно, никакого заявления о моей пропаже не писали. Караулил по ночам. В ярости был.

Главное — уверенность в себе, уверенность в том, что ты независима от него. Он чувствовал свою безнаказанность. В том городе судьи, работники милиции — все пользовались его услугами. Он очень узкий специалист, поэтому мог позволять себе все — пьяным за рулем ездить, дебоширить и т.д.

— Сколько раз вы подавали заявление?

— Девять или восемь. Ни одно дело дальше не пошло. Никто меня не слышал.

— Как реагировал участковый?

— Говорил: «Вы оба надоели мне. Чего ты от нас хочешь? Разведись». А у нас квартира одна, куплена в браке, разделить нельзя было, потому что еще кредит выплачивали. Куда разводиться? Супруг бывший прямо мне в лицо и говорил: «Что захочу, то с тобой и сделаю. Захочу — посажу». И ребенок во всем этом рос. Правда, в конце концов, административный штраф супругу выписали, но это было уже после того, как я сбежала.

— Когда вы прекратили обращаться в милицию?

— В милицию я перестала обращаться после одного случая. Я боялась возвращаться домой — он мне угрожал говорил: «Если ты вернешься сейчас, я тебя просто убью и никто ничего не докажет». Он на тот момент уже понимал, что ему ничего не угрожает — я уже несколько раз снимала побои и наказания не последовало. Я боялась идти домой, но мне нужно было взять вещи для ребенка и для себя хотя бы. Я позвонила в 102 и рассказала об этой ситуации, попросила направить сотрудника милиции, чтобы я вместе с ним вошла домой, взяла вещи и вышла. Я ждала минут тридцать где-то там за углом дома, перезвонила, диспетчер мне ответила: «Да, по вашему адресу сейчас находятся в квартире сотрудники милиции, идите смело, они вошли в квартиру и находятся в квартире». Я смело вошла в квартиру и прямо на пороге я получила жестокий удар. Он схватил меня за голову и о железный косяк бил, сколько ему было угодно, при этом сотрудников милиции в квартире не было. Конечно, я после начала с этим разбираться, рассказала участковому. Мне в ответ пожали плечами. Следом я опять сняла побои, опять мне предлагали примиряться, опять я не забирала заявление и опять даже административное он не получил. После этого я поняла, что даже 102 для меня сейчас не защита, что меня там не смогут защитить.

«Как же я останусь одна» и «что скажут люди»

— Что еще вас держало?

— Страхи «как же я останусь одна, господи, боже мой» и «что скажут люди». А скажут они: «О, смотрите, у нее третий брак. И опять он не удался». Я все поначалу думала, что квартира держит. Потом, что машина. Из-за машины частенько плакала. Но ничего, и это пережили, и с этим справились.

Работу нашла, жилье нашла, отлично себя чувствуем без его поддержки финансовой, сама себя и ребенка обеспечиваю. Даже с пропиской проблем не возникло. Все сложилось, люди помогли. Ну, а молва? Пускай обсуждают, мне то что.

— Вы так часто обращались в милицию, вы не боялись, что вас на СОП поставят?

— На социально опасное положение… Я же сама просилась! Я звонила в наш социальный центр и просила семью поставить на учет, но нас не поставили. Они говорили: «Вы пьете? Нет, вы не пьете. Вы в достатке? Да, вы в достатке, вы ведь приехали на машине. Чего вы хотите?» Я объяснила, но, похоже, что слышат только о том, что можно купить или продать. То, о чем говорила я, у них проходит под грифом «повздорили и ладно».

Я больше расскажу. Звонила как-то в наш центр психологу. Я тогда отъехала на мост, была в ужасном состоянии. С ребенком в машине. Рассказываю ей ситуацию и спрашиваю:

— Можно ли переночевать где? Слышала, есть в городе какое-то место.

— У вас же есть мама? — говорит она мне.

— Да, мама есть, она живет в 60 км отсюда, но в таком состоянии я не могу ехать, — отвечаю.

— И все-таки, поезжайте к маме.

То есть психолог, будучи свидетелем моего состояния, посоветовал мне проехать 60 км. Так о какой помощи мы говорим? Есть службы, но они свои функции не выполняют. В социальном центре мне говорили: «Как? Вы что? Это же ребенку придет письмо в школу и прочие неприятности». В моей ситуации я была согласна на такие последствия как на один из методов придания моей ситуации огласки, чтобы у меня были хоть какие-то доказательства в суде, чтобы я могла как-то выселить его из квартиры, как-то защититься от него. Но доказательств не было. Участковый же, повторюсь, игнорировал. Когда мой муж (при участковом же) мне в голову зимним ботинком с огромным протектором запустил, а тот стоял, будто, и не видел ничего.

«Отец бегал с топором за матерью»

— Сколько лет вы пробыли в браке?

— Шесть лет.

— Когда случился первый прецедент?

— А оно было всегда. Всю мою жизнь. То, что раньше мне казалось нормальным, оказалось насилием. Это было и между родителями. Отец бегал с топором за матерью. Потом насилие плавно перешло в мой брак. С самого начала наших отношений я старалась всячески угодить ему. Все, что он делает, — это хорошо. Оскорбит — это нормально. Я не могла сказать: «Ай, я не хочу» (о сексе. — Прим. автора), потому что он обидится. Он видел все это и шел дальше, проверял границы — так можно, и так можно, и вот так можно. Он понимает, что можно матом крыть, дальше он понимает, что можно в глаз дать. И все вот так постепенно шло. Не было такого: все было хорошо и резко стало плохо. Он медленно подбирался вплотную к моим границам, и, когда понял, что их нет, — начал избивать.

Я по какому-то поводу впервые высказала свое недовольство. В ответ вместо слов он подлетел и сразу ногами. Это называлось: «Как ты посмела? Ты все время молчала, молчи же и дальше. Ты должна быть благодарна, что я с тобой живу». После первого раза я выкинула его вещи, выгнала его. Он месяц вел себя как принц. Цветы, подарки, ласка. Простила. А потом все снова (долгая пауза). Сейчас я понимаю, что виновата в одном лишь — так долго в этом всем сидела.

Боялась, что он заберет у меня ребенка. Он же начал грозить, что подаст на развод. Отсудит ребенка. Я же тогда без работы, без всего была. В законах не разбиралась. Мне девочки сказали: «Да, не парься. Пускай, что хочет, то и делает. Хочет развестись — пускай разводится. Ты, главное, на ноги становись». Я тогда на них обиделась, но сейчас понимаю — все верно. Детей отбирают только в экстремальных случаях. И вот он мне про развод, а я ему отвечала: «Ну, иди разводись». — «А я квартиру поделю». — «Ну, давай дели». — «Чего ты такая смелая стала?». — «Я тебя не боюсь». Он вообще в шоке был. Оскорбляет — не действует. Угрожает — не действует. Говорит о некой девушке, с которой жил без меня, — я не реагирую. Он в ужасе (смеется).

— Опишите самый страшный случай.

— Ну… Слово за слово… Я опять ответила так, как ему не понравилось. Он меня сбивает с ног, прыгает на меня и говорит: «Так что ты, побои бегаешь снимать? Меня менты научили, как правильно бить, на этот раз ни одного синяка не останется». Берет кофту свою, наматывает мне ее на голову и начинает проворачивать. Малая рядом кричит, на руку вешается. Он ее оттолкнул, она о стол ударилась. Потом побежала к соседке. Он меня отпустил и убежал.

«Там у нас все так живут»

Блин, там у нас все так живут. Никто не понимал. Многие советовали завести любовника! Чаще говорили, что я сама виновата, что надо попытаться что-то изменить, приспособиться. Ко всему оказалось, что и друзей у меня нет, а те, кто таковыми представлялся, просто хотели стрижку. Это я поняла, когда осталась без машины и прекратила стричь. Как-то все пропали сразу (смеется, долгая пауза).

У меня была близкая подруга. В январе 2016 года была годовщина ее смерти. У нее в семье происходило то же самое, что и у меня: избивал муж, дальнобойщик. Уехал однажды в рейс — она повесилась.

После нескольких месяцев восстановления Елена дала супругу еще один шанс. Все закончилось попыткой удушения для нее и несколькими сутками в милиции для него. Больше «шансов» Елена не давала и не даст.

Контактный номер телефона для пострадавших от домашнего насилия — общенациональная горячая линия — 8 801 100-88-01

Контактный номер телефона для размещения в Убежище для женщин, пострадавших от домашнего насилия, — 8 029 610-83-55

Общенациональная детская линия — 8 801 100-16-11