Пункт обогрева в Раубичах. Мораль дивизионная
Записки начальника армейского караула, странным образом приставленного к чемпионату мира по биатлону 1982 года. Продолжение. Предыдущая часть здесь.
Завершились сутки в Раубичах, и вечером на смену мне привезли лейтенанта Виктора Белоусова — Витьку.
Как это у Булата Окуджавы?.. «Кавалергарда век недолог, но потому так сладок он». Эх! Во времена былые служить бы Витьке в Петербурге на Шпалерной улице — в Кавалергардском Ее Императорского Величества Государыни Императрицы Марии Федоровны полку. Именно в кавалергардском, а не, скажем, в лейб-гусарском. Гусар — он, как известно, лихостью славен, но телесными статями бывает дробноват, а ноги и вовсе имеет кривые. Иное дело конногвардеец!
Витька являл собой тот тип мужской красоты, который встречается на юге России. Высокий, атлетически, но не тяжеловесно сложенный, с темными кудрями, синими глазами и мягко-рельефными чертами лица. Обстоятельства нашего знакомства минувшим летом были до крайности примечательными.
Батальон выходил из наряда, и вечером в оружейной комнате офицеры сдавали пистолеты. Рядом со мной разряжал «Макаров» лейтенант, который накануне поступил в полк из военного училища. Пожать руки нам пока случая не представилось, и я лишь мельком успел отметить его фуражку и китель, классно сшитые по особому московскому фасону.
Сейчас лейтенант вернулся из города, где был начальником патруля, и по такому случаю делился впечатлениями о белорусской столице. А если предметно — о ресторанах и женщинах из этих ресторанов. Дело обычное: вчерашний юнкер после обретения офицерских звездочек и некоторой суммы подъемных жадно окунулся в пучину разврата.
Хорошо поставленным ленивым гвардейским говорком лейтенант вещал в оружейной комнате:
— Ну что за город этот Минск? Куда ни зайдешь — всюду одни б…
Ах ты, щегол московский! На меня накатило:
— Не знаю, как у вас в Мытищах, или где там еще, а у нас в Минске говорят так: «Свинья грязи везде найдет»!
В оружейной комнате стало тихо. Идиотизм ситуации был в том, что мы стояли с пистолетами в руках. Я как раз извлекал снаряженную обойму, а лейтенант делал контрольное передергивание затвора. Его обойма лежала на столе рядом.
Руки дернулись у обоих.
В былые времена офицеры в подобных случаях хватались за сабли, а завершалось все дело на двенадцати шагах в пять утра.
…Первым среагировал ротный старшина Коля Хрусталев: цапнул со стола обойму лейтенанта. В ту же секунду на мне повис командир первого взвода Саша Мурашка.
Мудрый замполит Саша Авраменко отвел «дуэлянтов» в ротную канцелярию, где заставил взаимно извиниться и пожать руки.
— Вы и вправду еще не знакомы?.. Так познакомьтесь!
Замполит отомкнул сейф, достал початую бутылку водки и налил по полстакана. Процесс знакомства продолжился в тот же вечер в дивизионном ресторане «Вымпел», который военный люд ласково именовал «Шомполом».
Надо ли говорить о том, что с лейтенантом Витькой Белоусовым мы сдружились. Мы оказались интересны один одному, словно пришельцы из разных миров.
Стержнем Витькиного мира являлась каста потомственных большезвездных военных, и бурбонство юного гвардейского лейтенанта было совершенно натуральное. Витька однажды начертил у меня в блокноте шараду: буквы А, Б, В и Г. Объяснил, что человечество делится на четыре категории: А — армяне, Б — женщины легкого поведения, В — военные, Г — все остальные люди.
Только три реалии из мира гражданских людей имели в его глазах некоторую ценность: рестораны, женщины из ресторанов, такси.
Почему так? Витька происходил из семьи известного генерала войск ПВО. Пока батянька сшибал «Миражи» и «Фантомы» с чужих небес, а мамаша как истинная боевая подруга сопровождала его в многотрудных загранкомандировках, Витька обитал у бабок в Подмосковье. Что это было за воспитание — можно представить. Но после Вьетнама, Сирии и Анголы батяньке выпала относительно безопасно-комфортная Куба, куда девятиклассника Витьку взяли на год. С той поры у него остались отвращение к бананам и манера называть Остров свободы исключительно Островом сексуальной свободы.
Разумеется, было в его биографии суворовское, а затем и командное училище. Иногда Витька брал гитару и пел, как он выражался, «песню про меня». Слова в ней имелись такие:
У папы волосатая рука,
А на погоне светят два просвета.
Устроил папа сына-дурака
В училище Верховного Совета…
Подразумевалось Московское высшее общевойсковое командное училище имени Верховного Совета РСФСР.
В офицерском сообществе не то чтобы не любили бывших «кремлевских курсантов», а просто традиционно считалось, что эти ребятки в большинстве непростые, и армейский фольклор им посвящался соответственный. Сам Витька относился к своему происхождению с известным юмором, и все в полку знали, что он добрый товарищ.
Переделать его натуру я не стремился. Просто хотел, чтобы Витька начал понимать тот мир, что находится за оградой войсковой части и забором подмосковного дачно-генеральского поселка. А дремуч был парень до изумления. Излишне говорить, что Витька не знал, сколько стоит бутылка кефира и киловатт электроэнергии, что он никогда не был на заводе и в церкви… Он вообще имел смутные представления о происхождении большинства вещей и сопутствующих этому человеческих отношениях. Степень его ориентации в обычном мире продемонстрировал казус во время летних учений.
Дело было на обширном Дретунском полигоне под Полоцком. Командование, справедливо усмотрев, что среди здешних болот воинство дошло уже до состояния питекантропов, решило позабавить его праздником под лозунгом «Народ и армия — едины!» Сценарий реализовали при содействии местного райкома партии и правления передового колхоза.
Программа была накатанной: приезд воинов на центральную усадьбу, митинг у мемориала Великой Отечественной, дарение колхозу списанного военного грузовика, экскурсия на ферму и зерноток, концерт художественной самодеятельности, обед и танцы. Витька в деревне был, по сути, впервые, и ему тут многое понравилось. Но особенно — столы с дарами белорусской земли, которые согласно сценарию праздника стояли прямо на сельской улице и с которых каждый брал, что хотел.
А спустя неделю Витька на дежурной машине ехал через иной населенный пункт. Увидел, что напротив хаты стоят в ряд на столе ведра со сливами, яблоками и грушами. Ага!.. Витька помнил, что добрые белорусские поселяне и поселянки имеют милый такой обычай выносить за ворота плоды своей земли, дабы всякий проезжий воин-гвардеец мог ими напитаться. Ну, вроде того, как сибирские крестьяне когда-то выставляли на ночь за окно плошку с молоком и краюху хлеба — для беглых каторжников.
Хозяев возле уличного стола не просматривалось. Витька высыпал в кузов плоды, поставил обратно пустые ведра и сел в кабину. Правда, не мог понять, отчего за машиной бежит выскочивший откуда-то мужик и чего-то орет…
В Дретуни Витька приохотился было пить по ночам водку с прапорщиками и тайком от командования ездить на деревенские танцы на батальонной санитарной колымаге. Но тут на полигон заглянул его батянька. Увидев генерала, мы крякнули: наш взводный Витька, но только лет на тридцать старше. Среди его орденских планок высмотрели одного «Ленина», два «Знамени», две «Звездочки» и кучу неизвестных иностранных наград. Билли Бонс доложил высокому гостю про гусарства сына.
— Пойдем, сын, прогуляемся, — сказал батянька.
Двое военных, двое «лейтенантов», один из которых имел приставку «генерал», солидно закурили и прогулялись к ближайшему леску. Вернулись они через полчаса, беседуя так же солидно, только у одного из лейтенантов левое ухо увеличилось в размерах.
Беспорядочно «бить в бубен» Витька перестал, но если он задумчиво бормотал слова из гусарской песни: «Господа, я рекогносцировку решил не проводить, ведь, право, ни к чему. Пойдем в поход, а там по обстановке…» — значило это то, что на амурном фронте намечаются события. Если же негромким уверенным баритоном проговаривал куплет:
Господа, ура, викторья наша,
Неприятель ретираду объявил!
А подать сюда обозную Наташу,
У меня осталось что-то много сил!
— свидетельствовало это о том, что события уже произошли.
А в общем, «мораль дивизионная» (Александр Градский) оказалась усвоенной довольно скоро.
В Раубичах при смене, с позволения сказать, караула я вручил Витьке ключ от гостиничного номера и проинструктировал, как надо строить отношения с администрацией спорткомплекса. Витька все схватил на лету.
Излишне говорить, что теперь куплет про обозную Наташу не сходил с уст моего боевого друга. Да уж, пустили козла в огород: прорва горничных, официанток, поварих, медсестер, массажисток и проч. А главное — отдельный номер в полном распоряжении!
После Витьки на очередные сутки в Раубичи приехал командир взвода Саша Мурашка. Родом он был из-под Барановичей — четвертый по счету сын в крестьянской семье. Старшими братьями являлись главный колхозный зоотехник, директор школы и врач. Так по разным жизненным дорогам намеренно пускал их отец. В разветвленном роду Мурашек имелся один крупный военный чин, и эту возможность по-крестьянски трезво решили тоже не упускать: пусть посодействует хлопцу в начале службы. При всем том Саша совершенно не походил на человека, который пришел в полк ради того, чтобы поскорее получить должность начальника штаба батальона да свалить в военную академию.
Это был лейтенант-пахарь. В гражданской жизни из него вышел бы толковый колхозный бригадир или начальник заводского участка.
За первый месяц моей службы коллега-взводный Мурашка научил стольким полезным вещам, сколько за годы учебы на военной кафедре университета не дала мне вся компания майоров и полковников. Он подсказал, как следует правильно сидеть в башне боевой машины пехоты, чтобы, когда та летит по изрытому снарядами полю, не сломать о прицел переносицу и не травмировать позвоночник. Он сделал мне из лыжной шапочки маску на лицо, и благодаря этому я не обморозился, когда, сидя верхом на люке, первый раз вел на учениях колонну машин. Он научил, что у полученных на складе новых яловых сапог надо немедленно отрывать кожаную подошву и ставить взамен микропору. Он провел показательный утренний подъем дембельской роты и обучил искусству ставить на место солдата-разгильдяя…
Суть нашего пребывания в Раубичах Саша раскусил моментально и постарался выжать из этого дурацкого наряда максимум полезного. Потолковал с хозяйственниками гостиничного комплекса и договорился о сдаче солдат в работы — грузчиками и кухонными подсобниками. За натуроплату, естественно. Даже Клячева сумел приструнить. Впрочем, тот и сам убедился, что, чем таскаться по окрестным деревням, рискуя расквасить нос, лучше здесь в тепле потереться среди молодых весело-задиристых посудомоек.
После Саши Мурашки снова настала моя очередь ехать в Раубичи. При смене караула я наблюдал замечательную картину. В машину Арви отнес, словно охапку дров, колбасные батоны, а следом Аббас с натугой приволок пятилитровую жестяную банку греческих маслин. Мурашка помнил про начальство, да и семья у него имелась…
Так и пошла непонятная наша служба в Раубичах. Витька в очередные свои сутки развлекался в серале, устроенном в гостиничном номере. Саша сдавал личный состав в работы при ресторане.
А я скуки ради записался в библиотеку спорткомплекса. Взял там читанный еще подростком «Поединок» Куприна. Думал сначала просто пробежать глазами армейскую повесть, действие которой, судя по многим приметам, разворачивается в белорусском местечке. Но потом, заново вчитываясь, достал рабочую тетрадь и начал выписывать строки, вышедшие из-под пера великого реалиста в 1903—1904 годах:
За исключением немногих честолюбцев и карьеристов, все офицеры несли службу как принудительную, неприятную, опротивевшую барщину, томясь ею и не любя ее. Младшие офицеры, совсем по-школьнически, опаздывали на занятия и потихоньку убегали с них, если знали, что им за это не достанется…
На службу ротные ходили с таким же отвращением, как и субалтерн-офицеры, и «подтягивали фендриков» только для соблюдения престижа, и еще реже из властолюбивого самодурства…
Батальонные командиры ровно ничего не делали, особенно зимой. Есть в армии два таких промежуточных звания — батальонного и бригадного командиров: начальники эти всегда находятся в самом неопределенном и бездеятельном положении…
— О, что мы делаем! Сегодня напьемся пьяные, завтра в роту — раз, два, левой, правой, — вечером опять будем пить, а послезавтра опять в роту. Неужели вся жизнь в этом?..
— Вообще в нашем деле думать не полагается. Только вопрос: куда же мы с вами денемся, если не будем служить? Куда мы годимся, когда мы только и знаем — левой, правой, а больше ни бе, ни ме, ни кукареку. Умирать мы умеем, это верно. И умрем, дьявол нас задави, когда потребуют. По крайности не даром хлеб ели.
Как это читалось сегодня!
(Окончание следует.)