Украинцы-нелегалы и ночевки на болотах. Как жители полесского приграничья собирают клюкву

Кук, Рэкет и Мацак, как их «па-вулічнаму» называют в родных деревнях, сидят у костра, добротный огонь которого разбивает лесную темноту. Мужики вышли из дома в пятницу, нашли хорошее место на участке леса перед самым болотом. Всю субботу они собирали клюкву, теперь отдыхают в шалаше, делают самокрутки, травят байки и прикидывают, много ли ягоды удастся добыть завтра.

Журналисты TUT.BY побывали в «клюквенной столице», Ольманах, пообщались со старожилами и за три дня прошли сорок километров по болотам. В этом репортаже — о том, как белорусы и украинцы ищут клюкву на Ольманских болотах.

Еще шестьдесят лет назад «дрыгва» занимала 21% белорусской территории. К началу нового тысячелетия под болотами осталось всего 4,6% нашей страны. Но и сейчас для многих эта чавкающая земля — привычная среда обитания.

Белорус осторожно ступает по болоту, ему тут и тревожно, и спокойно. До глобального осушения ему было сложно добираться до «большой земли», но во время всех войн он искал «в багне» спасение от врагов. Клюква, щедро разбросанная по кочкам, всегда лечила его болезни и кормила в голод; но он привык обдумывать каждый шаг, иначе попадешь в топь — и поминай как звали.

В спецпроекте «Страна болот» TUT.BY расскажет о людях и деревнях, чьи судьбы от рождения до смерти связаны с «дрыгвой». Мы побывали в Кореневке, ставшей прототипом деревни из романа «Люди на болоте», провели ночь со сборщиками клюквы в Ольманских болотах и проследили, как осушали белорусскую землю.

Страна болот. Песни на краю земли. Как клюква поддерживает жизнь в полесской деревне>>>

«Прыйдуць на Белорусію, да выберуць нашы, а потом свое»

— Яны на нядзелю, на дзве ідуць і шалашы дзелаюць. З бровен, як дома. Бяруць лампы газовы. І ночуюць там. І сейчас ночуюць. Як снегам закроець — тады ўжо собіраюцца, домоў едуць, — рассказывает про украинских сборщиков клюквы житель деревни Ольманы Василий Назарович по прозвищу Вашелько.

Жители приграничных украинских деревень могут посещать Ольманские болота по упрощенным правилам. Однако собирать клюкву в Беларуси им можно только с утра до вечера. То есть по закону безвылазно «жить» в наших болотах соседям нельзя.

— Воны хітро дзелаюць: прыйдуць на Белорусію, да выберуць нашы, а потом свое. У нас начынаюць картошку капаць — то ў нас ня йдуць по клюкву. А воны сразу! — говорит Вашелько.

— То же радам у нас клюква, а ім-то оттуда дальшэ, — помогает другу Андрей Михайлович, он же Бляйман. — Пасяляюцца ў аўгусце і да зімы жывуць. Косцёр разлажваюць: готовяць пішчу гарачую. То чай, то косцёр.

В этом году на Брестчине сезон сбора клюквы начался 5 сентября. Получается, часть украинцев собирает клюкву незаконно, еще зеленой. Сдают ее, говорят ольманцы, только под конец сезона, когда ягоды дозревают дома, и цена у заготовителей вырастает.

Из деревни Ольманы мы отправляемся вглубь болота, к урочищу Колокол: есть надежда найти там таких — нелегальных сборщиков клюквы, живущих в шалашах. По словам Василия Назаровича, ходят в Беларусь надолго в основном жители украинских деревень Переброды, Будымля, Старое Село.

Право на клюкву

Летом украинцам прибавилось головной боли: посещение заказника «Ольманские болота» для иностранцев сделали платным: в этом году пошлина составляет семь базовых величин (1 миллион 260 тысяч рублей), в следующем достигнет десяти базовых (1 миллион 800 тысяч рублей). С началом сезона регулярно отлавливают нарушителей. За сбор белорусских ягод без оплаты пошлины — административная ответственность, а за нарушение правил пересечения госграницы — депортация и запрет въезда в Беларусь на срок от двух до пяти лет.

К заблудившимся жителям приграничья не всегда относятся строго. Вашелько рассказывает про белоруса, который перепутал тропки:

 — Бывае. Вот кілометроў тры по прамой од нас озеро. Одзін пайшоў прошлы год — тожэ, по клюкву. Ун пойшоў: ему надо было ў эту сторону ідці, а яго повяло ў тую. І выйшаў вун на Ўкраіну, далэко выйшаў, болотамі. І там його погранічнікі поймалі. Ну што он? С мяшэчком — можа, кусок хлеба быў. Яго прывялі назад, штраф не далі за это. Чоловек заблудзіў.

Неподалеку от Ольман есть два озера: Малое и Большое Засоминое. Правда, местные чаще всего под словом «озеро» имеют в виду именно Большое, а на Малом и рыба, говорят, не водится.

— Людзі гавораць, што яно святое: нікогда ніхто не помніць, штоб у ім хто ўтапіўся. І ездзяць усе чыста, — рассказывает про Большое Засоминое жена Вашелько — Мария Мефодьевна.

Может, поэтому на западном берегу стоят два высоких деревянных креста. Так же говорят ольманцы и про свои болота: да, местами почти непроходимые, идти тяжело, но никто никогда не тонул.

Мы идем тропами сборщиков клюквы. Недалеко от озера собирает ягоды житель Ольман Сергей, где-то тут же ходит его мать. В этом сезоне они на болотах примерно в пятнадцатый раз.

Сергей рассказывает, что украинцы-нелегалы в Ольманских болотах есть: сначала долго идут по своей территории вдоль границы, а потом в каком-то потайном месте сворачивают в Беларусь, к шалашам. Такие сборщики ходят к нам «на тыждень» — на неделю то есть. С понедельника по пятницу берут ягоду, в субботу под вечер возвращаются домой, в воскресенье — в церковь, а в понедельник снова идут в болота.

Забираясь от озера на восток, проходим урочища Углы, Страшев, Богатырь, Зеленец и попадаем в место, которое называется Будынки. На старой карте тридцатых годов здесь обозначены несколько строений: здесь жил лесник. Домов давно нет, а в прошлом году еще стояли два капитальных шалаша с колодцами. Но этим летом они сгорели.

Еще дальше на восток, у урочища Колокол — основательный лагерь сборщиков клюквы. Это уже почти в двадцати километрах по болотам и перелескам от Ольман. Здесь и бревенчатый навес, и два пересохших колодца (в прошлом оба были полны чистой воды). Под навесом — котелки, посуда, пустые упаковки от еды. Судя по этикеткам, вся снедь — украинская, изготовлена в 2015-м.

Тут же вырыт холодильник: отправляясь в леса, несут с собой еду на несколько недель вперед. Яма в холодной земле позволяет сохранить продукты — сейчас в ней банка с соленьями. За домиком — десяток пустых стеклянных банок, несколько бутылок. Но костер не жгли уже давно. Возможно, из-за пожаров и отсутствия воды украинцы здесь долго не засиживались.

Разделенные полигоном

За рекой Ствигой (еще почти день пути от лагеря в урочище Колокол) находится военный полигон. Обустроили его в начале шестидесятых — для этого расселили белорусские деревни.

На карте 1940 года Вилия и Дубки находятся на территории Украинской ССР, но после войны границу снова перекроили: она сдвинулась на юг и стала проходить ближе к украинским селам Дроздынь, Березово, Познань.

На одной из ольманских окраин живет Петр Васильевич Маринич, а «па вулічнаму» — Сляпенькi. Он — переселенец из деревни Вилья. Оттуда в Ольманы переехало немало жителей — название «Вилья» получил целый деревенский микрорайон.

— У Вільё жыло, можа, сто двароў. Нас было 12 душ, браты і сёстры былі. Ужэ за дзяўкамі ходзіў, як пераязджалі, — припоминает Петр Васильевич. — Прыехалі ваенные часці, пасяліліся ўсе каля клуба. Началі вывозіць. Нам назначылі раён і вобласць: куда желаеце переехаты. Ну, я пріехаў сюда (в Ольманы. — TUT.BY), подівівся тута. Тут грыбы растуць, таке самы як там, лес такі самы — ну я сюда і пераехаў. Хто бліжэй — в Берэзово возілі, за 12 кіламетраў ад Вілья. Прыйшлі военные — прыслалі машыны: хату забраць. Рабочыя салдаты раскідаюць, згрузяць і вязуць.

Жители не хотели переезжать и даже пытались сорвать мероприятие.

— Жыта стояло нежатое. Людзі пазбіраюцца каля школы: будуць ехаць адкуль — оні сядуць на дорозе, штоб не пусціць хаты мераць етыя. А тыя заехалі ў сельсавет, да прэдседацеля, поговорылі - і пошлі мераць… Мералі, грошы плацілі. Каторы негодны дом — спісываюць, новы домік робляць. А которые годные дома — перавозілі.

В последний раз Петр Васильевич был на месте выселенной деревни в 1962 году.

— І больш не. Ці хацелася? А як жа не хацелася. Як жа со своёй родзіны з’ехаці. Там жа зямля мого бацька ёсць.

Любовь Васильевна из украинской деревни Дроздынь рассказывает, что ее деды и прадеды — тоже переселенцы из Вильи:

— Все относимся к Беларуси. Пораскидали: то на Березове, то на Дроздынь. Так и живем. И все равно наше сердце кается, як заходим в той лес. Вроде той лес говорыть з нами, вон нас лечыть.

Так и случилось, что люди разъехались по разным окрестным деревням, а спустя три десятка лет оказались по разные стороны границы.

Охотники на привале

Вечером на одном из островов среди болот замечаем костер, у которого греются трое: Гриша, Трофим и Иван. А «па-вулічнаму» — Кук, Рэкет и Мацак. Это белорусы, ольманцы. Они пришли сюда еще в пятницу, около четырех часов дня. Заготовили дров, построили станок, выкопали колодец, а субботним утром отправились за клюквой. Сегодня собирали весь день, а теперь отдыхают.

Пригодится воды напиться

Колодцы обычно копают в низине, у болотной кромки. Чаще всего вода в них прозрачная, хоть иногда имеет рыжеватый цвет и сильно отдает железом. В свежевырытом колодце вода мутная, с примесью песка. Проходящие люди стараются понемногу ее вычерпывать — так она замещается чистой и быстрее отстаивается. В сухой год колодцы часто пересыхают, и тогда найти воду — проблема; приходится носить ее с собой в бутылках.

Кук, Рэкет и Мацак принесли к своему шалашу аж шесть «полторашек» воды из деревни.

— За дзень нічога не набярош. І ногі ўстают. Штоб быў толк — нада тры ночы начаваць, — объясняет необходимость походов с ночевкой Рэкет. — Еслі найдзеш — пападзеш на ягады, то і мешок наберешь. В этом году клюквы очэнь мало. А прыезджых очэнь многа — машынкі стоят. На одніх ольманцев дык, можа, й хватало бы клюквы.

—  Бывало, так ночуэмо, а да утра во так снегу як дасць за ноч — во столькі. Усё на свеце праклянеш. Пака па такім снегу дамоў прыйдзеш — і вочы залепіць, — вставляет Кук.

— А вясной — снег растаяў і апяць ідзі ў балота. Вясной меньша, яна ж зімой не расцет, а ўжэ ж такая спелая, — добавляет Мацак.

Пока, говорят, спать не холодно: умело сложенные в костер бревна всю ночь отдают тепло. Кажется, появлению гостей ольманцы и тут, в темном лесу, рады. Они предлагают погреться у огня и охотно отвечают на вопросы.

Глухим голосом Трофим рассказывает, что до прозвища Рэкет у него была другая «мянушка» — Генерал-младший:

— Мой бацька покойны захацеў выпіць, а тут верталёт прыляцеў і сеў там за огородом. Он подбегает к мацеры і говорыт: «Дай мне на бутылку водкі - генерал прыляцеў, з каторым я ваяваў». Маці кажа: «Позові ў хату, няхай поесць». — «Пойдзе, — говорыць бацька, — ён твой кіслы боршч есці!». Ды пойшоў да «наклаўся» да вечара. І клічка стала — Генерал.

У Трофимова отца до Генерала тоже было другое прозвище. Оказывается, тут «уличные» имена меняются по воле обстоятельств.

— Мойго бацька клічка была Цюра. А сват ўзяў і назваў сабаку Цюра. А мой бацька тожа ўзяў шчанка. А клічка свата была Поц. Дык бацька на сабаку: «Поц, Поц, хадзі сюды».

Трофим Рэкет говорит про себя, что он «заслужаны пенсіянер»:

— У мяне сацыяльная пенсія — 700 (тысяч) рублей. I на пілараме работаю, і траншэі рыю. Тут прожыць еслі мне одному — то што той «лімон».

Мацак — не единственная кличка Ивана: «Мяне могуць і Раманей назваць, бо бацька Раман». Он шутит, что работает «у гультрэсце», — нигде то есть.

А Кук свою кличку перенял от отца. Сейчас Грише Куку 57 лет, а в школе он почти не учился:

— Бацько не пускаў у школу, я чатыры класа кончыў. Работаў, целяты колхозныя пас, пенсію матушке і отцу покойному зарабатываў. Ім пісалася ў трудадні, а я пас. Каб я ў школу хадзіў - значыць, пенсіі б не было. Дзяцей нас было сямёра. Остальныя вучыліся, а я адзін такі быў.

Трофим рассказывает, что лучшие времена Ольманы знали, когда председательствовал некто Конопацкий: и дороги строил, и работа была. Но это было давно, лет тридцать назад, когда колхоз еще назывался «Советская Белоруссия». После стало хуже, а вот несколько лет назад, когда ольманское хозяйство присоединили к соседнему в деревне Струга — «пайшоў развал».

В последнее время, жалуется Кук, и без того скудную работу выбивают из рук украинцы, которых нынче в Столинском районе много.

— Я целята пас, с жонкой удвох. Тры с половіной плацілі, і возілі обед. То плюс мне ешчэ в конце сезона зерно дадуць. Хохлы прыехалі - і без обеда робілі. То мне надо плаціць на двоих сем міліоноў, а ім — міліон восемсот. То кого выгоднее взяць — іх ці мэнэ? Своей роботы немайка ў іх. Оны все сюды. А месныя куды? Хочаш — у болото, на шабашкі - всё.

После ужина мужики начинают травить байки. Делают зубель (самокрутку) из крепкого табака, который называют «бессарабским», или из более легкого «мультана», и рассказывают про диких зверей и про то, как легко заблудиться на болоте.

— Я после школы ішоў па ягады на палігон. Такія крупныя ягады. Набраў рукзачок, кілаграм шэснаццаць, — вспоминает Трофим Рэкет, — ўжэ сцемнело, іду поспешкай, на вошчуп. Завыў ў адной старане воўк, у другой. Ага, — думаю, — собіраюцца. Яшчэ трохі прайшоў, рукзак пад сасну паставіў. Сам залез по галлю — сіжу. Долго я не сідзеў, мо час прайшло дзе-та. Дзіўлюс: огонькі. Мне ж інцірэсно. А оні подбеглі к сосне — лапамі з яе мох дзяруць, рукзак разарвалі. А мяне не дастануць. Сядзеў я до утра, і спаць хочацца. Іх было штук сем. Утром стало світаць — яны пайшлі. Рукзак разрэзаны, ягоды ўсе потоптаны.

Мацак рассказывает, что когда-то давно видел на полигоне медведя, но сейчас, утверждает, их нет. «Даўно і рысь была», — говорит он.

Краснокнижные Ольманы

Заказник «Ольманские болота» богат редкими видами флоры и фауны, в том числе «краснокнижными». Некоторых представителей животного и растительного мира Беларуси и даже Европы можно наблюдать почти исключительно здесь. А из заказника Средняя Припять, случается, и зубр заходит. Крупные звери нам не встречались, но ночью в палатку журналистов тыкался енот и никак не желал уходить. Из растений повезло увидеть редкую в наших краях Омелу австрийскую.

— У нас адзін год пастух забраў ваўчанят. Яна, ваўчыха, тады сем штук цялят палажыла, — выдает свою историю Кук. — А неяк я целят пас возле хутора. Цераз рэчку кабан так плыве — шпарыт толькі так. Он так не кідаецца — толькі еслі з поросятамі ілі еслі он ранены. А еслі ўжо кінуўся — уцякаць нада на хвоіну.

— З Міколам пакойнікам начавалі; шух — дзерава. Мы схваціліся. Журавель. Стаў во так каля вогнішча. Коля кажа: «Э, бедолага, погрэйся, посушыся». Ён постаяў, обсох — не поляцеў, а пешком пайшоў. Потом знайшоў сваю стаю і прылятаў - пакружылі, — вспоминает Трофим.

«Хто не п’ець, той мільёны зарабатываець»

Утром Кук, Рэкет и Мацак в заботах: неподалеку от станка надо неприметно спрятать пакеты с клюквой, которую успели набрать в первый день.

Кук рассказывает, что вчера набрал два запола клюквы (заполом ольманцы называют подоткнутый особым образом фартук, в который собирают клюкву. — TUT.BY), сегодня хочет взять хотя бы еще один. В одном заполе помещается примерно два килограмма ягоды:

— В этом году, брэхаць не буду, две недзелі назад я во пойшоў - на одном месцы во так во, тры запола! Во такая во! Большэ черешні.

В Ольманах из клюквы повсемество варят компот, а точнее, как здесь говорят, — чай.

Мацак припоминает веселый случай на этот счет:

— Продае мой стары ў Харкаве клюкву. Падходзіць адна дама. «Дзедушка, прадаёце клюкву?» — «Да, прадаю». — «А это правда, што яна памагаець ад даўленія?» — «Праўда». — «Ну дак скажыце рэцэпт». Мой стары гаварыт: «Так, вазьмі поўстакана сахару, подаві клюкву, стакан подсолнечнага масла, чуць подсолі і пей тры раза ў дзень по стакану». Яна купіла клюквы і пайшла. А мой стары кажа: «От зара ў яе будзе даўленіе».

Рэкет прикидывает, что в этом сезоне собрал больше ста килограммов клюквы, но меньше двухсот:

— Еслі ходзіць кажды божы дзень — хто не п’ець, той мільёны зарабатываець.

Мацак добавляет: его двоюродная сестра с мужем и четырьмя детьми с начала сезона набрала больше тонны клюквы. «А да канца сезона яшчэ поўтоны будзе». Уже на болоте Иван делится секретом быстрого сбора клюквы.

— Ольманскія жэншчыны как ягоду берут… Обедаць она не садзіцца: кусок хлеба откусіла, кінула — упярод. Добрала до куска хлеба — апяць откусіла.

Правда, есть и те, кто собирает клюкву «комбайнами».

— Награбе мяшок да абеда «камбайнам» хто і пайшоў. Запрэшчэно — а хто тут бачыць, — говорит Гриша. — Чарніку када собіраеш «камбайнам», там яе не нарушыш, только адные лісточки рвеш, а клюкву брать грэбленкою — ужэ корні рвеш. Но еслі цябе поймаюць — пяцьсот тысяч штрафу, грэбленку і ягады забяруць.

Если клюквы набирается столько, что не утащишь за раз, ее прячут здесь же, в болотах, а зимой приезжают с велосипедом и забирают.

— Вот он сідзіт, допусцім, недзелю с ночевкою, збірае. Он же за раз не донесе. Он ее затаплівае. Рэчка-то е. Ілі выкапвае яму. Пленку засцілае, туда засыпае, закрывае. Вода-то — она сама набегае. А зімой велосіпедом поехал і забірае. Клюква год не порціцца, — рассказывает Кук.

Бывает, что чужие ягоды находит кто-то другой. Кук вспоминает один такой случай:

— Людзі прыехалі ў дзелянку дрыво браць. Прэдстаўце: дваццаць мяшкоў клюквы нашлі затопленай. Так воны і дровы забралі і клюкву забралі. А чоловеку обідно: он сідзеў, шчытай, тры месяцы, тыя ягады браў, прыехаў - а клюквы нет. Конешна, обідна. Сам я так не находзіў. Відзел, дзе хаваюць, но такого не рабіў.

Не клюквой единой

Во время разговора Кук не раз достает из спичечного коробка часы «Электроника» без корпуса и смотрит время. Оказывается, он этакий «сапожник без сапог»: Рэкет и Мацак говорят, что он «строитель часов». Кук охотно рассказывает:

— Я на часового масцера вучыўся. На зоне сідзеў. Там ж вучаць: і на трактарыстаў, і на шахвероў, і на каменшчыкаў. Ну, мне ета… з децтва сердцэ лежыць к часам. В школу я не хадзіў, занімаўся только во часамі. Я б, можа, і не работаў, я тока адны часы чыніў бы.

— А бывала такая поломка, с которой вы не справлялись?

— Еслі запчасцей нема — бувало. Еслі нет у меня той дзеталі - чо я постаўлю? Допусцім, нашыя часы, а еслі «Сэйко» ілі «Ролекс» — мне дзеталей нету, а нашыя запчасці не подходят. То надо такіе ж самыя маркі. А нашы — проще с эцім.

Собирая ягоды, Кук показывает на друзей:

— Вот оны беруць двума рукамі, а я беру одныей. У мэнэ за тые рукі… она в мэнэ не работае.

— А как же вы часы делаете?

— А вот часы она робіць! А ягоды воны выпадаюць, і я ей не беру. А часы вона строіць.

Сам «строитель часов» родился не в Ольманах, а в пятнадцати километрах, где на Горыни стоят две слившиеся деревни Малые и Большие Викоровичи. В Викоровичах много баптистов — на эту тему у Кука тоже находятся истории.

— Сама больша бапцістов — это у нас. Оні с вякоў у вякі там. Тоды жэ не было молітвенных домов, а було — у кого вялікі дом, то на хаце собіралісь. У нас собиралісь тожа, і мой дзед чытаў біблію.

Времена меняются — теперь за то, что читаешь «божэ слово», не посадят, рассуждает Кук. А дед его за это отсидел пять лет.

Оказывается, Григорий с Трофимом и сами внезапно стали баптистами:

— Мы п’яные былі. Набралі віна да «квакнулі» добра. А пресвіцер — это наш друг, он дружыт с намі. Ι он усё ўрэмя: пріходзіце, пріходзіце к нам. Но мы когда трезвыя, то не ідом. А када «вмажемо» — то ідом. А то пріехалі с Амэрікі з камерамі і сталі снімаць — і давай ужо нас в бапцісты прінімаць. А потом я дохаты пріехал, а мне: «О, Кук у бапцісты пошол, по целевізору показывалі».

По словам Кука, те самые «амэріканцы» и раздавали викоровичским баптистам часы Rolex и Seiko, которые он потом чинил.

Возвращаясь с клюквы, мужики вспоминают: в советские годы, бывало, возили ее продавать далеко и выгодно. В Одессе и Ленинграде давали рубль за стакан клюквы, а в Вильнюсе — аж десять. Даже контейнерами возили, а в контейнере — 10 ящиков, носильщиков приходилось нанимать.

Дорога домой занимает два часа, из них примерно половина — по болоту. Несколько раз мужики останавливаются перекурить и зачерпнуть желтоватой колодезной воды. Идут натужно: у Рэкета больная нога, а Кук просто отстает потихоньку. И ведь при этом они не несут больших мешков: в рюкзаках и торбах всего по 5−7 кило ягоды.

— Устаём, канешне. Ну когда прыдзеш, да і дзе-та шэлесціць ў кармане — то сходзіш ў магазін, «бахнеш» добра і спіш як рэбёнак. А утрам стаў - во такая галава. У карман палез — няма. Дзень ачухаўся і апяць. Так, а дзе ольманцы могуць заробіць, кроме як клюквай? Чэрнікай да клюквай. Тут жа такой работы няма. Доярка получае мільён.

— А какую зарплату вы бы хотели получать? Чтобы не надо было за клюквой ходить?

— Гай. «Лімонаў» чатыры-пяць, — говорит Трофим Рэкет.

Чем ближе к деревне — тем чаще в стороне слышны голоса других сборщиков клюквы, тем больше вокруг меток. В развилки веток затыкают мох: когда он высыхает, то становится белым, издалека заметным. На деревьях делают зарубки топором, а на островах, где ходит меньше людей, вдоль тропинок заламывают ветки кустов. В последние годы стали помечать путь конфетными фантиками и пластиковыми бутылками. На сучки бутылки надевают так, чтобы они показывали направление к дому.

Суша при выходе с болота называется словом «край». В сезон прямо здесь, на границе болота и леса, дежурит машина заготовителей: тут принимают клюкву, и сборщикам не нужно иди с мешками еще пару километров до деревни. Вместо денег можно взять у заготовителя крупу, макароны, консервы, колбасу, чай, — и тут же снова уходить в болота. Так и ходят многие ольманцы — от края до края.