"Ну что же ты плачешь, это уже твой дом". Как внучка вернула в семью родную хату
«На нашей улице дети продали родительский дом после их смерти. Позже люди видели, как дети приезжали и предлагали деньги новым хозяевам, плакали, ходили под окнами и гладили стены дома. Поспешили с продажей и еще одни мои родственники. Теперь, когда приезжают из городов на годовщину смерти родителей, дети собираются в лесу, где едят обед, а потом останавливаются на дороге и смотрят стеклянными глазами на дом».
Мою историю можно под копирку дописать к этим двум, с той лишь разницей, что дом удалось выкупить через семь лет после продажи.
Как простые вещи становятся вдруг дорогими
В июле, впервые за последние 14 лет, я зашла в бабушкин дом, увидела печку с сердечком над «комінам» — и оно вдруг поплыло в глазах, потеряло очертания и стало соленым комком в горле. В ушах зазвенело, слезы затянули глаза — и все на мгновение исчезло.
— Ну что же ты плачешь, это уже твой дом, — успокаивал муж.
Мне еще не верилось, что дом снова стал моим, хотя доказательства лежали здесь же, в сумке. Можно было щелкнуть замочком, вынуть договор купли-продажи и в сотый раз увидеть там свое имя.
В руках — большая связка ключей, где каждый ключ раньше был просто ключом, теперь в каждом — история.
Например, длинный ключ с фигурной головкой раньше открывал двери в «светлую палавiну хаты». Большая комната с грубкой из «панскай кафлі» в солнечные дни была залита светом под самый потолок. Помнится, на круглом столе, покрытом вышитой скатертью, стояли комнатные цветы, будильник, заведенный на шесть утра, «каб не праспаць кароўку». В этом же столе была потайная «шуфлядка», где бабушка хранила письма отца, которые он ей писал «з флоту». Я втайне от бабушки открывала полочку и с увлечением читала отцовские письма с рассказами о «качке на корабле, о том, как жарко в Анголе…». После продажи дома не осталось ни стола, ни этих теплых писем, которые, уверена, с таким же интересом мог бы читать сейчас бабушкин правнук.
Дом вернулся в семью только через 15 лет — без мебели и тех вещей, которые с годами из повседневных становятся дорогими.
То, что этот дом мой, я почувствовала во второй приезд, когда сама повернула ключ в замке, прошла в дом, прислонилась щекой к печке. Вспомнилось, как в детстве перед сном бабушка становилось спиной к теплому кафелю, прижимала меня к себе, и мы подолгу молчали. Слышно было, как лают на деревне собаки, как в саду падают в траву перезрелые и такие ароматные яблоки белого налива.
— Я цябе ранічкаю пабужу, а ты гусяк на выган загоніш, добра? — нарушала тишину бабушка.
Кажется, мне все было в удовольствие: пробежаться босиком по ледяной росе, что крупными каплями лежала на траве, а потом весело снимать с босых ножек прилипшие лепестки ромашки…
«Я хочу, чтобы дом вернулся именно к вам»
Раньше в этом доме было весело. «Тры сыны, тры нявесткi, тры ўнучкi и тры ўнука», — перечисляла всех бабушка, если вдруг кто останавливал нас у магазина и спрашивал, «малодшага цi сярэдняга сына з табою ўнучка?». Сейчас даже не верится, как мы помещались в небольшом, казалось бы, доме, когда съезжались все вместе. Летом это было часто. Правда, в последний раз мы собрались на первую годовщину по бабушке — 17 лет назад. И все.
Дом остался в наследство младшему сыну. Бабушка рассудила просто: у старших сыновей есть квартиры в Минске, а у младшего, который живет в Клецке, нет своего угла. Никто не перечил, не ссорился, и не скандалил. Просто старшие перестали приезжать, и дети, понятно, тоже.
Дядя через какое-то время продал дом, не сказав об этом братьям. Возможно, не устоял перед ценой: покупатель предложил 2,5 тысячи долларов — приличная сумма, если учитывать, что соседний дом был продан всего за 300 долларов.
Наш дом купил для дачи минчанин Виталий. И это притом что деревня от столицы в 160 километрах, в Клецком районе. Но место красивейшее: тихие улицы граничат с лесом, рядом небольшое озеро.
После продажи дом начал мне сниться все чаще, и во сне он был нашим. А наяву было смутное ощущение, что у меня долго не заживает какая-то рана, тянет и ноет. Я даже Виталию свой номер телефона оставила на тот случай, если он решит продать когда-нибудь наш дом. А вдруг? Но нет, семь лет ходили и не оправдывались слухи о продаже.
Ежегодно мы бывали в деревне, оставляли у дома родственников машину, шли на кладбище. Но пройти нам с отцом мимо дома — было испытанием. Он, казалось, лишь на мгновение поворачивает в его сторону голову и отводит взгляд, идет дальше и смотрит куда-то в точку — ему было больно. Я же смотрела на дом во все глаза, хотела поймать те детали, которые так были дороги с детства: большие ставни, пряные флоксы под окном, белый налив, что шлепается в густую траву…
В начале весны мне снова приснился дом. «Ленка, я ж тут цябе чакаю столькі гадоў, чаму ты не ехала да мяне? — говорила во сне мне бабушка. — Гэта ж твой дом». Мне было так неловко, что столько лет не была в доме, где меня она ждала, что не привезла ей любимого «мінскага хлеба».
В этот день я позвонила хозяину дома Виталию, оказалось, что он его действительно собирается продавать. Здесь, правда, закончилась лирика: за дом хозяин просил 10 тысяч долларов.
Надо отдать должное, Виталий поддерживал дом в порядке: сделал ремонт, заменил проводку, провел в дом воду, чем и обосновал повышение цены. К такому повороту мы оказались не готовы, рассчитывая, что цена может повыситься лишь вдвое. Но хозяин настаивал на десяти тысячах. Такой суммы у нас не было, и мы взяли паузу.
В это же время пришла еще одна новость, которая быстро расставила приоритеты: папа заболел раком. Всей семьей переключились на отца: анализы, консультации врачей, ожидание операции. Но чем ближе приближалась операция, тем больше я склонялась к покупке дома, папиного дома. Он очнется после операции, а я положу ему в руку ключи от дома, представляла я.
Папу прооперировали, очнулся он без ключей в руке, со слабой улыбкой, мол, «у меня, девчонки, все в порядке — я теперь, как король» — и показал ноги в белоснежных компрессионных чулках.
Через две недели папе уже снимали швы, ждала его звонка — все ли прошло хорошо.
— Лена, здравствуйте, это Виталий, я хочу продать вам дом, пусть он вернется именно вам, — вместо папы позвонил хозяин дома.
Вслед позвонил и папа…
Самое удивительное, что процедура купли-продажи дома заняла пару часов. Причем все шло так легко, как будто кто-то бежал впереди нас и открывал все двери.
Родовод до пятого колена, который записала прапрабабушка
И вот я держу связку ключей, держу мой дом, и в холодном металле, который греется от ладони, оживает моя мечта.
— Лена, мы, когда купили дом, съездили на кладбище, чтобы «познакомиться» с хозяевами, — сказал Виталий в день продажи дома. — Нам рассказали, что ваши дедушка Николай и бабушка Бронислава были хорошими людьми и хозяевами. Но все же это ваше, нам приятно, что вы сюда вернулись. Видно, что вам это дорого.
Еще Виталий показал мне старую рамку с нашими семейными фотографиями, которая нашлась на чердаке летней кухни. На обратной стороне снимков моя прапрабабушка Луцея подписала, кто где изображен.
Летом, во время отпуска, мы долго разбирали подписи на этих снимках. Восстановить «радавод» помог родной брат бабушки Янак, что живет от нас через два дома. Ему пошел 86-й год, а память, любит приговаривать дедушка, «як у маладога, а то і лепшая».
— Тут вось твая прабаба Стэфа — адзіны, лічы, здымак застаўся, то яна ў пана служыла, што ў Ілямполі жыў, — перебирали мы с дедом Янком фотографии родных. Позже он соберет эту большую стопку фотографий, завернет в детскую пеленку, перевяжет ленточкой и уйдет «схаваць у куфар».
Жизнь в деревне, конечно, изменилась. Из местных старожилов на нашей улице осталось восемь человек, а было с десятка четыре. Вместо магазина — автолавка, приезжает три раза в неделю, останавливается у нашего дома.
— От добра, Ленка, што ты хату бабіну купіла, — так начиналась самая ходовая тема в ожидании автолавки. — Толькі што пераплаціла вельмо. Але ж і хата якая спраўная! А то вунь тыя хаты, што пакінулі, ніхто не едзе, узялі, ямы павыкопвалі ды бульдозерам паспіхвалі разам з яблынямі, калодзежамі. Мы хадзілі глязделі — то такі жах! Як усе роўна чалавека пахавалі, так і хату тую ў яму спіхнулі. Гэта ж Шапіра так сказаў, каб хаты закопвалі. А няхай бы стаялі, можа б, яшчэ дзеці апомніліся ды прыехалі. Ці мо таму, хто ў калхоз ізде, далі б і так.
Действительно, на соседней улице забытые наследниками дома исчезли навсегда, оставив после себя ровное поле. Жалеют ли они об этом? Неизвестно.
Мне даже сложно ответить, купил ли бы отец свой дом. В какой-то момент показалось, что этот дом, где прошло мое беззаботное детство (бабушка меня многому учила, но и жалела), мне ближе, чем папе, у которого деревенский период прошел в тяжелом труде. Дедушка был главным бухгалтером в колхозе, бабушка не работала, зато трудилась дома — было большое хозяйство.
Неудивительно, что моим дедушке и бабушке, как и большинству в деревне, хотелось, чтобы их дети «выйшлі у людзі, не жылі ў гразі». По их мнению, это значило, что нужно получить образование, построить в Минске квартиру, купить машину. Все сбылось, как они и мечтали: дети осели в городских квартирах, приезжали красиво одетые в выходные, привозили столичные гостинцы, сменяли строгие костюмы на рабочую одежду — и вперед на сенокос или картошку, или еще какую работу по хозяйству. И сейчас, когда потребительская программа выполнена, им уже не хочется возвращаться туда, откуда они так целенаправленно уезжали. Получается, что согласись они переехать снова в деревню, должны будут перечеркнуть все «прожито-нажитое». Причем потребительское отношение к жизни будет подталкивать к тому, чтобы разводить хозяйство, сажать огород под завязку, чтобы негде было пройти, чтобы каждый кусочек земли не пустовал. Но силы уже не
Надо отдать должное, у родителей наших была почва под ногами в виде стабильности, которая давала возможность планировать все заранее. У нас же сейчас все в динамике, а значит, нет никакого плана наперед, мы словно в подвешенном состоянии. Но это непостоянство выбивает из нас потребителей, заставляет взвешивать, размышлять и расставлять приоритеты. Получается, что сейчас важнее душевный комфорт, гармония, хорошие впечатления и отношения. А еще понимание того, что-то, чем мы себя окружаем (в первую очередь быт), нужно только нам.
И я уверена, что дом мне просто необходим, но нужен ли будет моим детям — не знаю. Время, как всегда, расставит все на свои места.
Вместо послесловия. «Приезжайте, дядя Толя»
В нашей истории было одно прощание и одна встреча.
В начале осени умерла соседка бабушка Геня, которая жила в доме напротив. Единственная дочь, которая живет на Сахалине, не успела прилететь. Через сорок дней родственники из соседней деревни приехали на легковой машине с небольшим прицепом и погрузили туда все пожитки бабушки Гени, где среди прочего добра были аккуратно сложены большие рамы с семейными портретами, рядом стояла кастрюля с небольшим пакетиком белой фасоли… Так одна человеческая жизнь вместилась в один прицеп.
А летом была еще одна теплая встреча. Еще одна, потому что встреч, объятий и слез было этим летом много. Мы повидали почти всех родных. Будем рады и тем, кого еще не видели.
В один из таких дней приехал сосед — дядя Толя. Мы прикинули, что не виделись с ним лет двадцать! Он тоже давно не был в родительском доме, а тут вдруг надумал, приехал и целый день косил траву вокруг дома. Потом всю ночь у него горел свет. Он объяснил, что хотел, чтобы счетчик ожил, намотал немного киловатт. «Пусть видят, что я здесь был», — объяснял он.
На следующий день дядя Толя наводил порядок в доме, в высоком костре жег всякий хлам. Вечером он зашел к нам, долго сидел с отцом — говорили «за жизнь». Утром дядя Толя уехал и больше не приезжал. Но первый шаг был сделан, а значит, должен быть и второй.
— Приезжайте, дядя Толя, будем хорошими соседями.
