"Я сама была во всем виновата". Как государство защищает детей от "трудных родителей"
«У меня мама потерялась. А потом ее нашли. Но я не знаю, почему она не приходит», — задумчиво говорит семилетний Артур, ковыряя ногой линолеум. Он один из двух десятков детей, живущих в социальном приюте в недрах Ангарской. Его временно забрали у матери-алкоголички. Теперь Артур — ребенок, нуждающийся в государственной защите. Государство защищает его от мамы.
Приют для детей НГЗ
В 2006 году в Беларуси приняли Декрет №18 о защите детей в неблагополучных семьях. К выявлению таких семей подключились школы, детские сады, поликлиники, милиция, ЖЭСы. Пьянство, отсутствие работы, антисанитария в квартире, долги за «коммуналку» — все это поводы взять родителей на контроль. Если со временем ситуация ухудшается, детям присваивают статус нуждающихся в госзащите, забирают из семьи и на время заселяют в социальный приют. В декрете эти действия описаны термином «отобрание ребенка».
Самый большой из минских приютов расположен в микрорайоне Ангарская. Неприметное здание бывшего детского сада, зажатое между высотками. Приют рассчитан на 35 человек. На момент подготовки материала в нем жили 23 ребенка, нуждающихся в госзащите.
Артур, как все мальчишки, любит играть с машинами, пистолетами, поездами. В приюте, жалуется он, нет игрушек. Дома больше было.
— Там телевизор, кровать и еще мама. Мне нравится только дома.
Мама приходит к нему нечасто. А первое время, когда ходила, не называла Артура по имени — только «он» и «сын». У мальчика есть старший брат, в отношении которого мать уже лишена родительских прав. В отношении Артура — пока нет.
— Дети, попавшие к нам по Декрету №18, могут быть у нас до полугода. Дальше они возвращаются в родную семью или уходят в приемные семьи, дома семейного типа, под опеку, — объясняет Елена Богомолова, директор ГУО «Социально-педагогический центр с приютом Заводского района Минска».
Восстановить семью — так декларируется цель декрета. Как только ребенка изымают, исправлять родителей начинают сразу несколько ведомств. Задействованы силы и наркологов, и участковых, и коммунальщиков, и судебных исполнителей. Каждые два месяца результаты заслушивает комиссия по делам несовершеннолетних.
— Через 4 месяца мы уже видим результат нашей совместной работы и планируем возврат ребенка в семью или лишение родительских прав, — говорит Елена Богомолова.
В родные семьи возвращается около половины воспитанников приюта. Даже лишение родительских прав — не приговор. Их можно восстановить и вернуть ребенка. Правда, за последние два года такое было лишь однажды.
— Родители, по большей части, принимают со временем эту ситуацию. Освобождают себе руки. На суде все говорят, что восстановят, а потом пропадают, — говорит директор приюта.
Особенно сложная для перевоспитания категория — матери, которые сами вышли из интернатов.
— Они любят своих детей, но у них не сформированы навыки, чтобы правильно устроить свою жизнь. Мы ведь наблюдаем их после возвращения детей. Приходишь и говоришь: «Окно нужно помыть, шторы постирать, старые ковры убрать». Воспитываясь в семье, мы не обращаем внимания на какие-то естественные вещи вроде утреннего умывания. А они этого не видели. Воспитатель им всегда говорил, что нужно делать, — говорит Елена Богомолова.
Нелегко и с молодыми матерями, которые рожают до или вскоре после окончания школы. Они могут жалеть детей, но не могут заботиться о них так, как взрослые женщины.
Сашкина мама — из этой категории. 23 года, трое детей, муж умер. Иногда она может уйти из дома на несколько дней, бросив детей на бабушку. Светловолосая Сашка очень ласковая: взбирается на колени даже к незнакомым ей посетителям приюта и обнимает за шею. Они с братом Ваней никак не могут определиться, сколько ей лет — три или четыре. Девочка не выговаривает шипящие звуки и на все вопросы отвечает громким: «Да!».
— Мы с мамой живем всегда!
— И с бабушкой!
— Ты сам с бабушкой живешь, — Саша с Ваней убегают в раздевалку выяснять, кто из них с кем живет. Сейчас их маму лишают родительских прав. Жить они, скорее всего, будут с бабушкой.
В основом, «трудные родители» грешат пьянством. Проблемы алкоголиков и наркоманов — физиологического, а не эмоционального свойства. В отличие от юных мам, еще не готовых к материнству, они любят своих детей, но зависимость часто сильнее.
— Если мама запила и спит пьяная, то взрослый ребенок придет и сам себе приготовит покушать. Маленький ребенок полностью зависит от родителей. Это самое страшное. Трехлетних детей из неблагополучных семей могут и к нам в памперсах привести. Речевые навыки у них, как правило, не сформированы… — разводит руками Елена Богомолова.
За 10 лет работы приюта через него прошло больше тысячи детей. Все они травмированы неблагополучными условиями жизни, но эмоционально зачастую взрослее своих родителей. Многие «изъятые» еще долго скучают по дому. Родителям разрешено навещать детей каждый день, кроме воскресенья, но далеко не все приходят так часто.
— Вот к нам поступили детки. К ним родители за 3 недели пришли 2 раза. В первый раз в нетрезвом состоянии. Во второй раз отметились, передали пакет с вещами и ушли. А есть те, кто очень сильно переживает и старается. Не у всех получается, но стараются.
— Дайте, я сфоткаю! — канючит Саша, еще один воспитанник приюта. У него озорной взгляд и недетский словарный запас. «Я тебе по мозгам дам! Почки переломлю», — пугает он девочек в группе. Угрозы явно подслушаны на улице или в семье. Сашины родители — наркоманы. Мама к нему приходит редко. Сейчас бабушка оформляет над мальчиком опекунство.
«Обязанные лица»: одни не видятся с детьми годами, другие с ними дружат
Когда у родителя «изымают» ребенка, он автоматически становится лицом, обязанным возмещать государству расходы на содержание своего чада в социальном учреждении. Эти люди так и называются — обязанные лица. Есть среди них и отцы, но в основном, это матери.
— Некоторые, кто работает, добровольно оплачивают. А есть другие — не выходят то из ЛТП, то из тюрем, платят копейки. Если получают работу — прогуливают. За счет этого образуется задолженность, — рассказывает Маргарита Булка, судебный исполнитель отдела принудительного исполнения Заводского района Минска.
Размеры выплат регулярно утверждает Совет Министров. Например, на одного ребенка, который живет в опекунской семье, родителю сегодня надо платить около 2 миллионов рублей. Большинство обязанных, как в комедии Гайдая, попадают под категорию «алкоголиков, тунеядцев, хулиганов», поэтому для них это большие деньги. Но декрет суров: если обязанное лицо задерживает выплаты, у него автоматически высчитывают 70% из зарплаты. Если она есть. Многие отлынивают от работы, как двоечники от уроков. Милиции приходится чуть ли не за руку вести их в ЖЭС или на завод.
Нам нужна «панелька» на улице Байкальской. В ней живет 34-летний вдовец Михаил (имя изменено. — TUT.BY). Его жена умерла, осталась 6-летняя дочь Марина (имя изменено. — TUT.BY). За заботы о ней отец должен государству 46 миллионов. В Заводском районе неплохой процент взысканий, около 80% «декретников» платят вовремя. Но такие, как Михаил, портят всю статистику.
Он раньше работал в литейном цехе МАЗа, а последние два года тунеядствует. «Мама помогала», — бубнит он на вопрос, на что жил. Обои в квартире сорваны, железная дверь разворочена, диван подпирает стопка книг, вместо штор в кухне — ворсистое покрывало. На фоне разрухи и беспорядка выделяются два ярких пятна — иконка Девы Марии на стене и экран телевизора. Крепко пахнет сигаретами.
— Я пошел проходить комиссию в конце месяца прошлого. Кароч, когда сделал флюорографию, мне сказали — пневмония. Ну, там фигня такая компьютерная показала пневмонию. Потом они мне сделали снимок флюорографический. Подозрение на туберкулез, — мужчина говорит быстро, как цыган Мики из криминальной комедии Гая Ричи «Большой куш».
Последний раз он видел дочь около года назад. Марина живет под Минском, ее воспитывает бабушка по материнской линии. Точного адреса Михаил не знает. Он уверяет, что с радостью навестил бы девочку, но бабушка не дает им общаться.
— Она даже не подпускает ее к телефону. Говорит, зачем травмировать ребенка. Какое травмировать? Она травмируется больше, когда видит, как вы бухаете. Да, она бухает. Вы не видели ту маму. Если вы ее увидите, вы по лицу поймете, что там пропойца.
Через месяц после того, как бабушка забрала Марину, у Михаила умерла жена. Он не знает, от чего: «У нее в мозгу какая-то фигня была». После похорон его разыскивала милиция. Он считает, что теща тогда обвинила его в убийстве жены.
— Знаете, как она забрала вообще ребенка? Тогда еще жена была жива. Она говорит: «Завезу ее на свежий воздух». Ну, она в частном секторе живет. Едет. Втихаря делает опекунство, чтобы нас лишили прав и чтобы ей платили деньги. Вот такая там мама.
На вопрос, что он сделал, чтобы вернуть дочь, он нервно бубнит, шмыгнув носом: «Я колоться бросил».
Михаил, похоже, вспыльчивый человек, но с судебными исполнителями ведет себя смирно. «Ладно, ладно», — быстро соглашается он с требованием явиться в отдел принудительного исполнения. Обязанные лица, хоть многие из них давно опустились, не агрессивны к людям в форме. Это потому что их строго контролирует милиция, объясняет судебный исполнитель Екатерина Кузьмина, коллега Маргариты Булка.
Наталья (имя изменено. — TUT.BY) лишена родительских прав. Почему, говорить не хочет: «Не важно». Тем более не важно, что это не мешает ее отношениям с сыном, 17-летним Игорем (имя изменено. — TUT.BY). Он живет отдельно, в Чижовке, в квартире, которую ему завещала бабушка. Но сейчас, пока проходит практику на заводе Вавилова, временно переехал к маме.
— Покуда он здесь живет. Ну, чтобы будить его. Он соня у нас, очень трудно просыпается. Поэтому мы ходим по очереди будим. А завод Вавилова — это строгий завод. А практика закончится, снова на Чижовку поедет, — добродушно объясняет Наталья.
Обид за прошлое у сына нет, уверена она.
— Он как мамин хвостик. По дому помогает. Свое все сам стирает, а как захочет, так и пропылесосит. Он золотой ребенок, ничего не скажешь, — у матери гордость в голосе. — А девушек у него сколько! И на Ангарской, и в Чижовке, и в городе где-то. А что, он ростом метр восемьдесят, статный парень.
Татьяна — дворник в ЖЭСе. Правда, с недавних пор ее должность получила современное название «рабочий комплексной уборки», но зарплата от этого не выросла. А долг перед государством растет и уже достиг около 20 миллионов.
— Зарплаты посрезали больше, чем на миллион. Если раньше было 4, то сейчас 3 максимум. В этом месяце мы вообще не знаем, сколько получим… — ворчит она, но снова добродушно. Судебные исполнители понимающе кивают. Им не впервой слушать такие объяснения.
Мать «изъятой» дочери: Правильно, что забрали
Удивительно, что Татьяна (имя изменено. — TUT.BY) вообще согласилась встретиться. Она — мать, у которой забрали ребенка, бывшее «обязанное лицо». В этом году ее маленькая дочь 4 месяца провела в приюте для «государственных детей».
Татьяна старше, чем казалось по голосу. Одета строго, даже аскетично, в черное. Светлые волосы до плеч. Лицо красивое, почти без косметики. На ногтях немодный розовый лак с перламутром. Она растирает ладони от волнения, когда начинает говорить.
— То, что у меня ребенка изъяли как бы, ну… была замечена в нетрезвом виде с ребенком. С приводом милиции. Органы опеки забрали ребенка. Это праздник был, я не была трезва. Но когда ее от рук отнимали, я поняла, что буду делать все, чтобы ее вернуть.
На следующий день Татьяна привезла в приют свидетельство о рождении дочери. Увидеться с девочкой ей тогда не разрешили. Сначала нужно было пройти комиссию врачей от хирурга до нарколога.
— Надо было доказать, что я не состояла на учете у нарколога, у психиатра. Доказать, что я адекватный человек, что я могу посещать ребенка, и что со мной ей будет безопасно, — говорит она. На прохождение комиссии дается 10 дней, но Татьяна собрала справки гораздо быстрее. — От меня все зависело. Чем быстрее я это сделаю, тем быстрее я снова увижу дочь. Некоторые медкомиссию могут проходить и месяц, и два.
Перед первым свиданием с дочерью, она знала, что плакать будут обе. Но работники строго рекомендуют матерям сдерживать слезы, чтобы дети лишний раз не расстраивались.
— У меня ребенок ранимый. Первое время она плакала, и я плакала. Тяжело очень было. Когда ребенок в семье и постоянно с мамой, а тут ее отобрали… Это все внезапно, для нее шок, и для меня шок. Она не понимает, где она находится, почему ее милиция забрала.
До «изъятия» Татьяна иногда любила выпить: «Не запои, но на выходных могла погулять». Сразу после женщина прошла антиалкогольную терапию. С тех пор ни разу не тянуло, говорит она, как отрезало.
— Чтобы забрать ребенка, нужно выполнять все их требования. Посещать ребенка — чем чаще, тем лучше. Ходить на все мероприятия: понедельник — психолог, вторник — анонимные алкоголики, среда — консультация юриста.
В приюте Татьяна старалась идти на контакт и с нянями, и с воспитателями, и с администрацией.
— Некоторые — ай! — рукой махнут. Мол, если они решили, что через полгода отдадут ребенка, то раньше не жди. Неправда это все. Это от самих родителей зависит. Если они не посещают, то воспитатели это все видят. Если они делают вывод, что есть улучшение, то они готовы отдать ребенка. Я все требования выполнила в полном объеме.
К дочери она приходила каждый день, кроме воскресенья.
— Я видела, кто приезжает, кто как к кому относится. Там были дети, с которыми я подружилась, и дочь подружилась. К некоторым приезжают раз в неделю, раз в две. Мол, мама работает. А что, я тоже работаю, и с работы моталась туда.
Коллеги Татьяны ни разу не говорили с ней об «изъятии» дочери, хотя знали об этом. Не могли не знать хотя бы потому, что на место работы обязанного лица приходит уведомление. Начальство должно отмечать, когда он приходит и уходит, бухгалтерия каждый месяц высчитывает из зарплаты расходы на содержание ребенка. Но Татьяна платила все сама. Для нее это было важно.
— Что другие могли обо мне говорить, я не думала. Я для себя задалась целью вернуть дочь. Она у меня одна, и я у нее одна.
К новому месту девочка привыкала долго, месяца два. Татьяна пыталась убедить ее, что это санаторий, но она все поняла. Сейчас слово «приют» при ней упоминать нельзя, даже если речь идет о приюте для животных.
— Я не знала, как на ней отразится пребывание там. Мне психолог говорила: «Ваша девочка такая ласковая, такая ранимая. Дай бог, чтобы она не сломалась за эти месяцы». Я делала все, что они хотели, поэтому они меня обнадежили: «Только держитесь, и все будет хорошо». Хорошие люди там работают.
Татьяне вернули дочь через четыре месяца. Девочка никогда не упоминает о том времени, когда жила в приюте. В остальном опасения матери не оправдались. Дочь осталась такой же бойкой и непосредственной, как и раньше.
— Как вам объяснить… Думала, что пронесет, со мной такого не случится. А вот когда это все случилось, тогда включился мозг. Забирают легко, а возвращать потом очень тяжело, — вздыхает Татьяна. Не жалуясь, она, наоборот, строга к себе: — Правильно, что забрали. Я сама была во всем виновата.