Граница 1921-1939. Негорелое: ворота в СССР, "дурдом" и исторические трущобы
25.10.2014 12:30
—
Новости Общества
Негорелое – городской поселок в Дзержинском районе. Сегодня тут живет всего около тысячи человек. Но в промежутке между 1921 и 1939 годами через этот населенный пункт проезжало порядка 10 тысяч человек в год. Отсюда начинались путешествия советских граждан на Запад, и это было первое, что видели иностранцы, прибывая в СССР.
В 1921 году Рижским договором Беларусь разделили пополам: одна сторона отошла большевистской России, вторая – Польше.
TUT.BY начинает серию материалов о границе Западной Беларуси и БССР. Первое погружение в историю в лицах происходит в 48 километрах к юго-западу от Минска. В 1871 году через Негорелое прошла Московско-Брестская железная дорога, и в поселке появилась одноименная станция. В 1921-1939 годах по Рижскому мирному договору железнодорожные станции Столбцы и Негорелое – крайние точки на картах двух разных стран – стали транзитными пограничными пунктами.
Много лет он проработал в Негорельской СШ № 2 директором, преподавал историю, но несколько лет назад вышел на пенсию. В Негорелом этого человека знают еще и как одного из первых демократов: он стоял у основания Белорусской социал-демократической партии. Он же автор неофициального герба Негорелого. Но больше всего его любят за тонкое чувство юмора.
Одну из таких довоенных газет – юбилейный номер "Звязды" от 1938 года с зарисовками про "маладых патрыётаў" і "ворагаў" – он держит в руках. Белорусские слова в ней пишут с "московской" орфографией – "Комуністычная партыя (большэвікоў) Беларусі".
– Жаль, что музей потерян, – Владимир Харитонович имеет в виду Музей истории и трудовой славы железнодорожной станции Негорелое. Его открыли 28 января 1988 года, экспозицию собирали вместе с жителями поселка. Один из разделов, "Золотой век Негорелого", рассказывал про станцию в 1921-1939 годы, когда на ней побывали известные люди со всего мира.
Собирать историю Негорелого 1921-1939 годов остается только по отрывкам воспоминаний тех, кто застал то далекое время.
– Рассказывали, что ночью местных заставляли завешивать окна.
– Да ну, не правда.
– А вам надо было с паспортом все время ходить? – мы задаем много глупых вопросов, но Антон Игнатьевич отвечает на все.
– Нет, дети были записаны в метриках. А для всех взрослых местных паспорт был обязательным, а как же. Людей, местных, тут было как в обычных деревнях. Негорелое было маленькое.
После войны в Негорелое я вернулся только через семь лет. Всего девять лет я родине отдал – не видал ни молодости, ни юности, ни любви настоящей. Но, как бы банально ни звучало, я считаю себя и таких, как я, сыновьями своей родины. Пусть мы не герои, но мы помогали, как могли, чем могли – в том числе и своей жизнью. Теперь вот – настоящая жизнь. Да, была великая страна. Очень жаль мне лично, что она потеряна.
Владимир Харитонович демократично молчит. После паузы, подумав, Антон Игнатьевич продолжает.
– К тому, что мы сейчас имеем, я лично отношусь очень положительно. Наша Беларусь осталась единой, целой, как она была. В этом большая заслуга и нашего президента. Почему? Потому что он жесткий, справедливый, честный человек. Распусти нюни, как в Украине, – смена власти одна за другой. К чему все это привело? Брат брата убивает, детей, женщин, стариков, – из уст человека, прошедшего войну подростком, на коне, с автоматом наперевес, эти слова вырываются с болью.
– Не дай бог жить в эпоху перемен, – внезапно говорит Владимир Харитонович.
Едем по Негорелому, Анатолий Игнатьевич показывает, что в поселке сохранилось с тех пор, как тут была первая пограничная станция Советского Союза.
– Как люди тогда относились к тому, что Беларусь разделили и сделали тут границу?
– Спокойно.
– Население относилось к границе так, как относилось к советской власти. Это значит – хорошо. Раз так решили – так и правильно, – рисует психологическую картину истории Владимир Харитонович.
– Конечно, – подтверждает Анатолий Игнатьевич.
– А когда сняли границу, что было?
– Границу как таковую и не убрали – она просуществовала до 41-го года. Западная Беларусь нас приняла очень недружелюбно. Сталин в Западной Беларуси сделал то, что сделал с народом всей России: насильственная коллективизация, частную собственность отняли. В Западной Беларуси в основном жили крестьяне. У них у каждого свое хозяйство, своя земля – со всем этим им пришлось расстаться. И почему в войну поляки против нас были? Потому что не могли забыть ту обиду, которую нанесла советская власть. И, конечно, кто бы что ни говорил, это был беспредел со стороны советской власти по отношению к крестьянам – сначала нашим, а затем и западнобелорусским.
С тех пор в Негорелом сохранилось здание электростанции. Она давала электроэнергию на все Негорелое до самого Колосова. Тут стояли два или три дизеля немецкого производства. После демобилизации в 1951 году Антон Игнатьевич работал на станции. Потом, как и многие в поселке, стал железнодорожником.
Здание обнесено бетонным забором с железными воротами – никаких табличек и способов проникнуть на территорию. Через щелочки в заборе видно, что там есть жизнь, а из трубы идет дым: похоже, здесь всерьез готовятся к войне. Ну или больше работать в Негорелом негде.
С тех же времен сохранилась баня – она не сменила предназначения. По пятницам тут женский день, по субботам – мужской. Половину бани занимает маленький магазин, в нем можно купить колбасу, плавленый сырок и выпивку.
Антон Игнатьевич показывает старые сохранившиеся дома, где при таможне жили офицеры. И сейчас здесь живут, но по-другому.
А вот здание вокзала было другим. На тот момент вокзал в Негорелом был больше минского.
– Старый вокзал был очень красивый, большой, двухэтажный. Здесь принимали иностранные делегации, и здесь же в ресторане они ели. Когда детьми мы там ходили – запахи раздражали, – он рисует в воздухе те аппетитные запахи.
Дом, в котором жил Антон Игнатьевич до войны, найти легко: он до сих пор стоит, самый крайний, на остановке "Энергетик". Перед домом – колодец. Кто здесь живет сейчас, не известно. Скорее всего, дачники.
До войны, по словам Антона Игнатьевича, который жил при самой железной дороге, поездов ходило мало: в сутки шел один "наш" пассажирский до Столбцов и назад, и один польский – до Негорелого и назад. То же было с товарными. Международное сообщение было пересадочным.
– Вы никогда не ездили через границу?
– Нет, и родные мои не ездили. Это было невозможно, потому что нужна виза. А еще посмотрят, кто ты, какой ты. Я знаю, что через границу все время контрабанда шла. Привозили сюда промтовары (шелковые чулки, например).
После паузы:
– Ну и шпионы, конечно, переходили границу.
Антон Игнатьевич рассказывает, что в местных лесах было очень много зверья: "приграничная зона, здесь чужие не ходили: ни грибники, ни охотники, ни ягодники".
– Я считаю, что нет. Но если переехать границу – литовскую, латвийскую, – по той стороне больше культуры в деревнях и городках. А в Западной Беларуси молодежь вся грамотная. И новое поколение, наверное, потому что осталось более трудящимся, живет там несколько лучше нас и несколько культурнее нас.
– Что у нас тут за фотосессия? – начинает знакомство хозяйка.
– Вы тут живете? А вы знаете, что в этом доме было раньше?
– Казарма солдатская, – говорит женщина.
– Якая казарма, – завязывается между супругами исторический спор. Все-таки это был "дом офицерского состава". Правда, разницы между казармой и домом офицеров некоторые местные уже не видят. Дом построили в 1922 году, но на паспорте объекта почему-то значится 45-й, послевоенный, год.
Местный житель Игорь – харизматичный мужчина с большими усами – изучает историю своего поселка в интернете. "Негорелое 37 год", – рассказывает он нам, какими запросами в поисковике руководствуется, и чертит на мокром песке картинки: двухэтажный вокзал, арку, проход немцев. К нашей уже большой компании подходит женщина и, услышав диалоги про историю, разочарованно вздыхает:
– А я думала, вы квартиру купить хотите, ну или посмотреть, как крыша протекает.
По словам местных, дому не хватает капитального ремонта. Во время "Хавьера" в прошлом году на чердаке катали снежные комы – так ее завалило через дыры в крыше снегом.
– А это ваш дом называют "дурдом"?
– Наш. Когда-то в нашем доме жили два человека – больные. А знаете, люди какие, взяли и дом так прозвали, – историю дома местные знают досконально. Еще рассказывают, как их бабушки носили к поездам на границу продавать грибы и ягоды, чтобы подзаработать.
– Фотографируйте, показывайте, что жить тут уже нельзя, тут страшно, – говорит нам женщина в бордовом свитере. Ее зовут Мария, сейчас она уже на пенсии, но раньше работала в местной школе.
– Малейшая вода, разводье – под полами стоит вода. Хочешь – ныряй, хочешь – купайся. Сходите в сараи – надо их обязательно сфотографировать. Таких уже нигде нету – будет вам эксклюзив, – обещают нам местные.
Фотографировать бедственные туалеты и сараи у нас желания нет – мы приехали в Негорелое, чтобы найти границу. Отправляемся на поиски бабушки, которая родилась в этой местности в 1931 году.
– Вам помочь? – спрашиваем у стоящей на лестнице в сарае с дровами старушки.
– Спасибо, я пока сама, – уверенно и гордо говорит она и медленно спускается. – Сказали, что зима будет суровая. Так я уплотняю свой сарай, чтобы больше дров заготовить.
В руках у нее белый картофельный мешок. Дров в нем – на одну растопку, но совершенно не понятно, как эта хрупкая женщина и его тащит до своей халупки. Барак, в котором живет 83-летняя Бронислава Зуевская, построили в 1927 году. Так, по словам бабушки, ей рассказывали местные. Долгое время тут жили таможенники со своими семьями, и с ними со всеми бабушка общалась.
– А мы сейчас, так получилось, хотим, чтобы бараки эти снесли, – она внезапно начинает плакать, но из-за болезни (Паркинсона) это понять сложно.
Открываем калитку и входим в узкий огороженный дворик.
– Кветачками похвалюсь, какие у меня красивые. Когда зацвели, я половину срезала и у нядзелю занесла в костел. Мы сами строили костел, – вдруг интонация бабушки меняется. – И я ходила, хоть и старенькая. Мы собирали камни, песок: кто возьмет ведро, кто – полведра. Сейчас я хожу в костел, и мне веселее.
Также с удовольствием бабушка показывает алычу в своем крохотном дворе и зовет в гости в начале августа. Недалеко от бараков есть огород, всем жителям там дали по две сотки. Сейчас огороды заросли бурьяном. "Нас на огороде только трое осталось – старые люди любят работать", – говорит Бронислава. Кроме огорода у бабушки есть еще одна страсть – лес. Несмотря на возраст, ходит за грибами и ягодами аж под Колосово.
– Вот и все мое счастье, – поворачивается старушка к крыльцу. Родилась Бронислава Зуевская в деревне Гарбузы в 5 километрах отсюда: "17 домиков было, и все были, как у нас назвали, шляхта". Историю своего появления в Негорелом в 70-м году она так и не рассказала – судя по всему, это не самые приятные воспоминания.
– Никогда солнце не светит в мою хатку, – со стоном выдает бабушка. И это не метафора. – Окошко с той стороны и с этой – и я никогда не вижу солнышка. Так плачу и прошу, чтобы меня на поле похоронили, а то на кладбище в деревне у нас очень большие деревья разрослись. Чтоб было мне солнышко хоть там видно.
Весь трудовой стаж и еще десять лет после пенсии Бронислава Зуевская проработала поваром в железнодорожной больнице – "пока ножку не сломала". Позже больницу присоединили к Минску: она стала 11-й городской клинической больницей, а небольшие привилегии "железнодорожника" с бабушки сняли.
– Мне обидно, и я плачу, потому что всю жизнь работала и ничего не заработала, – сегодня бабушке Брониславе даже за медицинской помощью обратиться некуда – медпункт в Негорелом закрыли, а до ближайшей поликлиники в поселок Энергетиков ей добраться уже очень трудно. Да и что там – один "тэропевт". Он сказал, что ее болезнь Паркинсона не лечится, поэтому с прогрессирующими симптомами старушка ладит самостоятельно.
На стене в маленькой квадратной комнате Брониславы – календарь на 2014-й год с папой римским, по другую сторону – книжные полки и награды сына, он кандидат в мастера спорта по шашкам.
Про людей, которые работали в Негорелом на границе и жили в ее тесном бараке, бабушка вспоминает с сочувствием. Им ведь тоже не хватало солнца.
Колосово появилось тут только в 1951 году на месте одноименного фольварка, а в районе остановок Асино и Мезиновка до 1921 года находилась деревня Комолово. По местным легендам, претендующим на историческую правду, жителей деревни при самой границе отселили – как потенциальных шпионов. И в Комолово остался небольшой завод по производству кирпича – "цагельня", где совершался большой цикл тяжелой ручной работы. На перевалочном складе в Комолово также отгружали лес, который потом отправляли за границу. Говорят, после отселения осталось старое деревенское кладбище, но отыскать его уже невозможно.
Сейчас в этой местности так же пустынно: кроме железной дороги и трассы М1 есть только лесные тропы, проторенные дачниками. Наткнуться тут на живого человека не в дачный сезон – такая же редкая удача, как застать польского шпиона при советской границе.
Большинство жителей Негорелого ни границу, ни арку никогда не видели. Их граница, история и жизнь – это железная дорога. Возможно, именно поэтому к руинам прошлого сейчас нет никаких глубоких сантиментов, а вот форму железнодорожника местные не снимают, даже выйдя на пенсию.
В 1921 году Рижским договором Беларусь разделили пополам: одна сторона отошла большевистской России, вторая – Польше.
TUT.BY начинает серию материалов о границе Западной Беларуси и БССР. Первое погружение в историю в лицах происходит в 48 километрах к юго-западу от Минска. В 1871 году через Негорелое прошла Московско-Брестская железная дорога, и в поселке появилась одноименная станция. В 1921-1939 годах по Рижскому мирному договору железнодорожные станции Столбцы и Негорелое – крайние точки на картах двух разных стран – стали транзитными пограничными пунктами.
"Негорелое. Я впервые услышал это слово из уст прилизанного юноши, сидевшего за конторкой бюро железнодорожных и пароходных сообщений. На стенах бюро висели плакаты с зелеными, как шпинат, альпийскими лугами, с розовеющими под солнцем снегами горных вершин, с синим, как на открытках, морем и русалками, которые кокетливо высовывали свои хвосты из пенящихся волн и восклицали: "Venga, а Riccione, a Riccione, lastellaverdedell'Adriatico!"
A на конторке лежали расписания поездов чуть не полмира...
Но на прилизанного юношу не производили впечатления ни русалки, ни альпийские луга; он деловито и холодно спросил:
– Что угодно?
Пододвинул ко мне билет:
– В Негорелом пересадка! У русских дорог колея шире...
И обратился к следующему клиенту.
А я еще некоторое время стоял с билетами в руках и все смотрел на русалку.
А бывают ли они в Негорелом? Нет, в Негорелом ничего подобного не найти: в Негорелом нет ни альпийских домиков, ни русалок. Всего лишь кучка изб и сараев, церковка, клочки пашни среди раскинувшегося леса... да несколько деревянных бараков у полотна дороги и "буфет" в старом, отслужившем службу вагоне.
Ибо "история" Негорелого началась лишь с того дня, когда советско-польская комиссия по заключению мирного договора провела на карте черту и постановила: "Граница пересекает линию железной дороги Варшава - Москва между местечками Столбцы и Негорелое, на 15 километров к западу от последнего".
Франц-Карл Вайскопф, "Пересадка в XXI столетие"
История
Владимир Харитонович Мишуро сидит в своей беседке, на столе – его краеведческая работа о поселке и две книги по истории района. Одновременно с границей он обсуждает с нами зимний чеснок и четыре сорта хризантем, которые растут на его участке.Много лет он проработал в Негорельской СШ № 2 директором, преподавал историю, но несколько лет назад вышел на пенсию. В Негорелом этого человека знают еще и как одного из первых демократов: он стоял у основания Белорусской социал-демократической партии. Он же автор неофициального герба Негорелого. Но больше всего его любят за тонкое чувство юмора.
– Что такое граница? – сразу спрашивает Владимир Харитонович. – Граница – это нагнетание психоза: враг только и думает о том, чтобы уничтожить первое в мире государство рабочих и крестьян. Поэтому старые газеты пестрили различными статьями о том, как пионеры и колхозники ловили шпионов.
Одну из таких довоенных газет – юбилейный номер "Звязды" от 1938 года с зарисовками про "маладых патрыётаў" і "ворагаў" – он держит в руках. Белорусские слова в ней пишут с "московской" орфографией – "Комуністычная партыя (большэвікоў) Беларусі".
– Жаль, что музей потерян, – Владимир Харитонович имеет в виду Музей истории и трудовой славы железнодорожной станции Негорелое. Его открыли 28 января 1988 года, экспозицию собирали вместе с жителями поселка. Один из разделов, "Золотой век Негорелого", рассказывал про станцию в 1921-1939 годы, когда на ней побывали известные люди со всего мира.
Долгое время в музее на железнодорожной станции хранились удивительные артефакты того времени. Но помещение страдало от постоянной сырости и вибраций, поэтому года 4 назад незначительную часть экспозиции музея передали Детской железной дороге в Минск, а часть – просто сожгли.
Собирать историю Негорелого 1921-1939 годов остается только по отрывкам воспоминаний тех, кто застал то далекое время.
Негорелое
Антон Игнатьевич Азаркевич, 87-летний ветеран Великой Отечественной войны, сидит на диване в своем доме в Негорелом. Несмотря на почтенный возраст, он живет сам, хотя дети – дочка и сын – всегда находятся рядом. В комнате холодно, но дедушка сидит в одной рубашке – ему комфортно.
14-летним подростком Антон Игнатьевич стал членом Батальона белорусских орлят. Вся его жизнь была связана с родным поселком. Здесь же, под Негорелым, 8 мая 1944 года он чуть не погиб от пуль "белополяков".
– Я жил в Советской Беларуси, в 10 километрах от границы. В Негорелое из Дзержинска уже никто не имел права приехать, нужна была виза. В 5 километрах от границы не могли находиться даже местные, – рассказывает он.
14-летним подростком Антон Игнатьевич стал членом Батальона белорусских орлят. Вся его жизнь была связана с родным поселком. Здесь же, под Негорелым, 8 мая 1944 года он чуть не погиб от пуль "белополяков".
– Я жил в Советской Беларуси, в 10 километрах от границы. В Негорелое из Дзержинска уже никто не имел права приехать, нужна была виза. В 5 километрах от границы не могли находиться даже местные, – рассказывает он.
– Рассказывали, что ночью местных заставляли завешивать окна.
– Да ну, не правда.
– А вам надо было с паспортом все время ходить? – мы задаем много глупых вопросов, но Антон Игнатьевич отвечает на все.
– Нет, дети были записаны в метриках. А для всех взрослых местных паспорт был обязательным, а как же. Людей, местных, тут было как в обычных деревнях. Негорелое было маленькое.
После войны в Негорелое я вернулся только через семь лет. Всего девять лет я родине отдал – не видал ни молодости, ни юности, ни любви настоящей. Но, как бы банально ни звучало, я считаю себя и таких, как я, сыновьями своей родины. Пусть мы не герои, но мы помогали, как могли, чем могли – в том числе и своей жизнью. Теперь вот – настоящая жизнь. Да, была великая страна. Очень жаль мне лично, что она потеряна.
Владимир Харитонович демократично молчит. После паузы, подумав, Антон Игнатьевич продолжает.
– К тому, что мы сейчас имеем, я лично отношусь очень положительно. Наша Беларусь осталась единой, целой, как она была. В этом большая заслуга и нашего президента. Почему? Потому что он жесткий, справедливый, честный человек. Распусти нюни, как в Украине, – смена власти одна за другой. К чему все это привело? Брат брата убивает, детей, женщин, стариков, – из уст человека, прошедшего войну подростком, на коне, с автоматом наперевес, эти слова вырываются с болью.
– Не дай бог жить в эпоху перемен, – внезапно говорит Владимир Харитонович.
Едем по Негорелому, Анатолий Игнатьевич показывает, что в поселке сохранилось с тех пор, как тут была первая пограничная станция Советского Союза.
– Как люди тогда относились к тому, что Беларусь разделили и сделали тут границу?
– Спокойно.
– Население относилось к границе так, как относилось к советской власти. Это значит – хорошо. Раз так решили – так и правильно, – рисует психологическую картину истории Владимир Харитонович.
– Конечно, – подтверждает Анатолий Игнатьевич.
– А когда сняли границу, что было?
– Границу как таковую и не убрали – она просуществовала до 41-го года. Западная Беларусь нас приняла очень недружелюбно. Сталин в Западной Беларуси сделал то, что сделал с народом всей России: насильственная коллективизация, частную собственность отняли. В Западной Беларуси в основном жили крестьяне. У них у каждого свое хозяйство, своя земля – со всем этим им пришлось расстаться. И почему в войну поляки против нас были? Потому что не могли забыть ту обиду, которую нанесла советская власть. И, конечно, кто бы что ни говорил, это был беспредел со стороны советской власти по отношению к крестьянам – сначала нашим, а затем и западнобелорусским.
С тех пор в Негорелом сохранилось здание электростанции. Она давала электроэнергию на все Негорелое до самого Колосова. Тут стояли два или три дизеля немецкого производства. После демобилизации в 1951 году Антон Игнатьевич работал на станции. Потом, как и многие в поселке, стал железнодорожником.
"Средь мокрых берез мчатся конные красноармейцы, затем появляется лесопильня с огромными штабелями сосновых бревен, а неподалеку от нее – энергостанция; устремленная вверх тонкая жестяная труба дизельного мотора через равные промежутки времени выплевывает в дождевую завесу безукоризненные колечки голубого дыма. А у мотора – первый из ста шестидесяти миллионов советский гражданин локтем вытирает шапку".
Дюла Ийеш, "Россия. 1934"
– Секрета нет, сейчас в здании на случай войны организовали управление железной дорогой – там находится всевозможная аппаратура, – рассказывает Антон Игнатьевич.
Здание обнесено бетонным забором с железными воротами – никаких табличек и способов проникнуть на территорию. Через щелочки в заборе видно, что там есть жизнь, а из трубы идет дым: похоже, здесь всерьез готовятся к войне. Ну или больше работать в Негорелом негде.
С тех же времен сохранилась баня – она не сменила предназначения. По пятницам тут женский день, по субботам – мужской. Половину бани занимает маленький магазин, в нем можно купить колбасу, плавленый сырок и выпивку.
Антон Игнатьевич показывает старые сохранившиеся дома, где при таможне жили офицеры. И сейчас здесь живут, но по-другому.
А вот здание вокзала было другим. На тот момент вокзал в Негорелом был больше минского.
– Старый вокзал был очень красивый, большой, двухэтажный. Здесь принимали иностранные делегации, и здесь же в ресторане они ели. Когда детьми мы там ходили – запахи раздражали, – он рисует в воздухе те аппетитные запахи.
На станции делалась обкатка колес: пограничные перегоны имели две колеи: 1520 мм - российскую, 1435 мм - европейскую. Такая разница сохранилась до сих пор: если ехать из Беларуси в Польшу, колеса поездам теперь меняют в Бресте.
"Нам предстоит пересадка, польским вагонам далее дороги нет. По другую сторону платформы начинаются русские рельсы, расстояние между которыми – вследствие предусмотрительности царских стратегов – шире, чем принято в Европе.
Таможенный досмотр производится в просторном, как амбар, чистом помещении. Пол покрыт до блеска натертым паркетом, боковые стены образуют сплошное окно, над окном портрет Ленина; третью стену занимает карта Советского Союза, где отмечены результаты первой пятилетки. Четвертая стена увешана огромными, от пола до потолка, картинами, дающими представление о новом советском стиле, суть которого, как видно, в перспективе с птичьего полета. На одном полотне изображена сельскохозяйственная артель за работой - трактор, молотилка, скачущий табун, на другом – представлено строительство плотины Днепрогэса. Краски картин яркие, насыщенные, отражающие полноту жизни. Вдоль стен на шести языках лозунг "Пролетарии всех стран, соединяйтесь!".
В центре зала расположен круговой пульт, куда пассажиры ставят открытые для осмотра чемоданы. Таможенники профессионально отработанными движениями приподнимают белье и обувь, тщательно ощупывают каждую вещь. Иностранная валюта заносится в декларацию, при выезде из страны можно будет вывезти именно столько денег. Номер фотоаппарата записывается в паспорт путешественника. У дамы рядом со мной, возвращающейся из-за границы, конфискуют новехонькие парижские туалеты, сопровождая процедуру учтивыми объяснениями.
[...]
При станции имеется гостиница и даже ресторан".
Дюла Ийеш, "Россия. 1934"
Дом, в котором жил Антон Игнатьевич до войны, найти легко: он до сих пор стоит, самый крайний, на остановке "Энергетик". Перед домом – колодец. Кто здесь живет сейчас, не известно. Скорее всего, дачники.
До войны, по словам Антона Игнатьевича, который жил при самой железной дороге, поездов ходило мало: в сутки шел один "наш" пассажирский до Столбцов и назад, и один польский – до Негорелого и назад. То же было с товарными. Международное сообщение было пересадочным.
"Таможенный осмотр окончен. Чиновники с блестящими пуговицами, в каскетках совершили свой долг. В Варшаве у билетной кассы я получила удивленный отказ: билет до Москвы? Билет выдается только до Столбцов, от Столбцов берешь билет до Негорелого, в Негорелом уже в русской кассе получаешь билет до Москвы".
Анастасия Цветаева "Воспоминания"
– Вы никогда не ездили через границу?
– Нет, и родные мои не ездили. Это было невозможно, потому что нужна виза. А еще посмотрят, кто ты, какой ты. Я знаю, что через границу все время контрабанда шла. Привозили сюда промтовары (шелковые чулки, например).
После паузы:
– Ну и шпионы, конечно, переходили границу.
Антон Игнатьевич рассказывает, что в местных лесах было очень много зверья: "приграничная зона, здесь чужие не ходили: ни грибники, ни охотники, ни ягодники".
– А как жили на той стороне границы?
– Я только знаю по рассказам, что там жили так же бедно, как и у нас. А мы до войны жили очень и очень бедно. Промышленность была очень незначительной, сельское хозяйство было – люди и кони, никакой техники.
– Я считаю, что нет. Но если переехать границу – литовскую, латвийскую, – по той стороне больше культуры в деревнях и городках. А в Западной Беларуси молодежь вся грамотная. И новое поколение, наверное, потому что осталось более трудящимся, живет там несколько лучше нас и несколько культурнее нас.
 |
1949 год. В это время Антон Игнатьевич служил в воинской части 33/602, артиллерийском подразделении особой мощности. Часть находилась в городе Крупки. |
 |
1949 год, город Клинцы, Брянская область. Жена Анатона Игнатьевича Мария (слева) и ее подружка – за год до свадьбы. В 1946 году часть, в которой служил Антон Игнатьевич, из Крупок переехала в Клинцы. От части дорога шла в парковый лес, а перед лесом у домов были качели – на сосне. У этих качелей и познакомились. Антон Игнатьевич рассказывает: "Моя Маня. Я с ней гулял четыре года и ничего не требовал – я ее растил. Она была маленькая, худенькая. Ушла из жизни и никак не могу ее забыть". |
 |
Фото "без подготовки": Антон Игнатьевич, жена Мария, две дочери – Наташа и Валя, мать и теща. Наташа сейчас живет под Донецком, а Валя – в соседней деревне. Сына Димы тогда еще не было – он родился в 1956 году. |
 |
80-летие Антона Игнатьевича. У его дома стоят его двоюродная сестра, брат, жена Мария, "сватья", товарищи по работе из Минска и командир разведки Николай Емельянович Будник. Из тыла в 1942 году Николай Емельянович ушел в партизаны и там стал командиром разведки, в которой служил в войну 14-леиний Антон Игнатьевич. Потом Будник был командиром эскадрона, когда "наши пришли – мы тогда вылавливали немцев, "раковцев" и полицаев, которые остались в западной Беларуси и в пуще – продолжали воевать против советской власти". |
 |
Встреча ветеранов в Негорелом. У памятника справа Н. Е. Будник и А. И. Азаркевич. "Никого уже не осталось, один я", – комментирует снимок Антон Игнатьевич. |
"Дурдом"
Во дворе дома, где когда-то жили советские офицеры, уютно: хочется остаться здесь, по вечерам пить с соседями чай на улице, гладить котов и смотреть на осень. Пока осматриваемся, тишину обрывает мотоцикл.
Из коляски мотоцикла выходит женщина в толстых очках.
Из коляски мотоцикла выходит женщина в толстых очках.
– Что у нас тут за фотосессия? – начинает знакомство хозяйка.
– Вы тут живете? А вы знаете, что в этом доме было раньше?
– Казарма солдатская, – говорит женщина.
– Якая казарма, – завязывается между супругами исторический спор. Все-таки это был "дом офицерского состава". Правда, разницы между казармой и домом офицеров некоторые местные уже не видят. Дом построили в 1922 году, но на паспорте объекта почему-то значится 45-й, послевоенный, год.
Местный житель Игорь – харизматичный мужчина с большими усами – изучает историю своего поселка в интернете. "Негорелое 37 год", – рассказывает он нам, какими запросами в поисковике руководствуется, и чертит на мокром песке картинки: двухэтажный вокзал, арку, проход немцев. К нашей уже большой компании подходит женщина и, услышав диалоги про историю, разочарованно вздыхает:
– А я думала, вы квартиру купить хотите, ну или посмотреть, как крыша протекает.
По словам местных, дому не хватает капитального ремонта. Во время "Хавьера" в прошлом году на чердаке катали снежные комы – так ее завалило через дыры в крыше снегом.
– А это ваш дом называют "дурдом"?
– Наш. Когда-то в нашем доме жили два человека – больные. А знаете, люди какие, взяли и дом так прозвали, – историю дома местные знают досконально. Еще рассказывают, как их бабушки носили к поездам на границу продавать грибы и ягоды, чтобы подзаработать.
– У нас все бедные были, поляки лучше жили, – объясняет этот факт Игорь. – Когда у нас получилась революция – появились кулаки. А кто такие кулаки? Вот моя машина, – он показывает на свой джип. – Мне сказали бы: да ты кулак! У кулаков все конфисковали и отдали пролетариям. Но кто такие пролетарии? Пролетарии стоят сейчас возле магазинов – рубли сшибают.
– Я сейчас от смеха умру, – говорит соседка Игоря. Он интерпретирует историю очень эмоционально.
Бараки
В старом деревянном доме, который построили специально для сотрудников таможни, сейчас живут 12 семей. По словам местных, дом давно признали аварийным, но с баланса не снимают, и надежды на переезд из этих исторических трущоб у них мало.
– Фотографируйте, показывайте, что жить тут уже нельзя, тут страшно, – говорит нам женщина в бордовом свитере. Ее зовут Мария, сейчас она уже на пенсии, но раньше работала в местной школе.
– Малейшая вода, разводье – под полами стоит вода. Хочешь – ныряй, хочешь – купайся. Сходите в сараи – надо их обязательно сфотографировать. Таких уже нигде нету – будет вам эксклюзив, – обещают нам местные.
"Я заглядываю в окошко одного из деревенских домов. Никелированная кровать с горой подушек. Постельное белье ослепительной белизны. С потолка свисает большая лампа - но керосиновая. Стены сплошь увешаны семейными фотографиями, икон не видно нигде. Мне удается разглядеть швейную машинку, несколько крепких на вид плетеных стульев и умывальную тумбочку, без таза. В комнате никого нет.
Пройдя несколько шагов, мы оказываемся у входа в дом. Пол в сенях грязный, похоже, давно не мыт. Вообще дом производит впечатление несколько запущенного. Справедливости ради должен отметить, причина, пожалуй, в том, что дом не побелен ни снаружи, ни внутри. Здесь это не принято. Ну и бревна сами по себе темно-коричневые".
Дюла Ийеш, "Россия. 1934"
Фотографировать бедственные туалеты и сараи у нас желания нет – мы приехали в Негорелое, чтобы найти границу. Отправляемся на поиски бабушки, которая родилась в этой местности в 1931 году.
– Вам помочь? – спрашиваем у стоящей на лестнице в сарае с дровами старушки.
– Спасибо, я пока сама, – уверенно и гордо говорит она и медленно спускается. – Сказали, что зима будет суровая. Так я уплотняю свой сарай, чтобы больше дров заготовить.
В руках у нее белый картофельный мешок. Дров в нем – на одну растопку, но совершенно не понятно, как эта хрупкая женщина и его тащит до своей халупки. Барак, в котором живет 83-летняя Бронислава Зуевская, построили в 1927 году. Так, по словам бабушки, ей рассказывали местные. Долгое время тут жили таможенники со своими семьями, и с ними со всеми бабушка общалась.
– А мы сейчас, так получилось, хотим, чтобы бараки эти снесли, – она внезапно начинает плакать, но из-за болезни (Паркинсона) это понять сложно.
Открываем калитку и входим в узкий огороженный дворик.
– Кветачками похвалюсь, какие у меня красивые. Когда зацвели, я половину срезала и у нядзелю занесла в костел. Мы сами строили костел, – вдруг интонация бабушки меняется. – И я ходила, хоть и старенькая. Мы собирали камни, песок: кто возьмет ведро, кто – полведра. Сейчас я хожу в костел, и мне веселее.
Также с удовольствием бабушка показывает алычу в своем крохотном дворе и зовет в гости в начале августа. Недалеко от бараков есть огород, всем жителям там дали по две сотки. Сейчас огороды заросли бурьяном. "Нас на огороде только трое осталось – старые люди любят работать", – говорит Бронислава. Кроме огорода у бабушки есть еще одна страсть – лес. Несмотря на возраст, ходит за грибами и ягодами аж под Колосово.
– Вот и все мое счастье, – поворачивается старушка к крыльцу. Родилась Бронислава Зуевская в деревне Гарбузы в 5 километрах отсюда: "17 домиков было, и все были, как у нас назвали, шляхта". Историю своего появления в Негорелом в 70-м году она так и не рассказала – судя по всему, это не самые приятные воспоминания.
– Никогда солнце не светит в мою хатку, – со стоном выдает бабушка. И это не метафора. – Окошко с той стороны и с этой – и я никогда не вижу солнышка. Так плачу и прошу, чтобы меня на поле похоронили, а то на кладбище в деревне у нас очень большие деревья разрослись. Чтоб было мне солнышко хоть там видно.
Весь трудовой стаж и еще десять лет после пенсии Бронислава Зуевская проработала поваром в железнодорожной больнице – "пока ножку не сломала". Позже больницу присоединили к Минску: она стала 11-й городской клинической больницей, а небольшие привилегии "железнодорожника" с бабушки сняли.
– Мне обидно, и я плачу, потому что всю жизнь работала и ничего не заработала, – сегодня бабушке Брониславе даже за медицинской помощью обратиться некуда – медпункт в Негорелом закрыли, а до ближайшей поликлиники в поселок Энергетиков ей добраться уже очень трудно. Да и что там – один "тэропевт". Он сказал, что ее болезнь Паркинсона не лечится, поэтому с прогрессирующими симптомами старушка ладит самостоятельно.
На стене в маленькой квадратной комнате Брониславы – календарь на 2014-й год с папой римским, по другую сторону – книжные полки и награды сына, он кандидат в мастера спорта по шашкам.
Про людей, которые работали в Негорелом на границе и жили в ее тесном бараке, бабушка вспоминает с сочувствием. Им ведь тоже не хватало солнца.
 |
"Эта маленьки мой Валентинчик": с сыном в деревне Гарбузы. |
 |
"Друг" или "отец сына". Так называет Бронислава Мечиславовна своего гражданского мужа, Ивана Петровича Нацевского. После 1949 они разошлись - он уехал служить в город Гусев в Калининградской области, и ушел к другой женщине. Бронислава больше замуж не выходила - говорит, никого больше не любила так. А Иван Петрович несколько раз менял жен, но сейчас, говорит бабаушка, иногда ей звонит - отыскал с помощью интернета. |
 |
Мамочка и "Максим". Бронислава так называет папу, имея в виду, что он очень похож на Максима Горького. Мама - Эвелина Ивановна Зуевская. Папа - Мечислав Мартинович Зуевский, "татусь". Родные дядьки Брониславы Мечиславовны при советской власти были осуждены, один - сослан на три года в Сибирь. Их реабилитировали только в 1992 году. |
 |
"Залаты шлюб" родителей Брониславы в костеле в Рубежевичах. После этого отец прожил еще только год, он был инвалидом гражданской войны 1917 года. |
 |
В столовой "у белых халатах". Посередине – врач, Бронислава – третья слева. Санаторий Волковичи. 60-е года. |
Граница
Чтобы попасть на границу, мы отправились по пути советских граждан, путешествовавших в 1921-1939 годах в Европу. То есть на станции Негорелое сели в электричку, следующую в направлении Столбцов. Граница на карте современной Беларуси находится между остановкой Мезиновка и станцией Колосово.Колосово появилось тут только в 1951 году на месте одноименного фольварка, а в районе остановок Асино и Мезиновка до 1921 года находилась деревня Комолово. По местным легендам, претендующим на историческую правду, жителей деревни при самой границе отселили – как потенциальных шпионов. И в Комолово остался небольшой завод по производству кирпича – "цагельня", где совершался большой цикл тяжелой ручной работы. На перевалочном складе в Комолово также отгружали лес, который потом отправляли за границу. Говорят, после отселения осталось старое деревенское кладбище, но отыскать его уже невозможно.
Сейчас в этой местности так же пустынно: кроме железной дороги и трассы М1 есть только лесные тропы, проторенные дачниками. Наткнуться тут на живого человека не в дачный сезон – такая же редкая удача, как застать польского шпиона при советской границе.
Идем вдоль рельсов от остановки Мезиновка к Колосово, примерзшая после первых заморозков почва хрустит под ногами. Метров через 200 вдоль левой стороны полотна появляются следы бульдозера. Желтый песок тут перемешан с историческим пластом земли – осколками ярко-красного кирпича, плавлеными кусками стекла и ржавой проволокой. Граница.
Именно на этом месте, где морозом схватились свежие следы бульдозера, находилась деревянная арка, ставшая символом СССР, и советская погранзастава. Увидеть арку теперь можно только на картинках в книгах по истории или на оригинальных немецких фотографиях, которые сейчас продают на аукционах.
"Да здравствуют трудящиеся всех стран..." – по буквам разбираем мы надпись на воротах, несомненно, призванную символизировать вступление в новую эпоху, в доселе невиданный мир – ни дать ни взять врата, отверзшиеся перед Данте.
Но напоминание о давней символике... не свидетельствует ли оно о наследственной преемственности, о продолжении?
[…]
Оборачиваюсь назад – туда, где осталась Европа. "Коммунизм сметет границы между странами!" – гласит надпись по эту сторону ворот".
Дюла Ийеш, "Россия. 1934"
В лесу еще можно просмотреть узкую просеку, беспощадно зарастающую мелким кустарником. Кажется, ровно на границе растет два куста акации. На противоположной стороне от воображаемой погранзаставы и знаменитой арки знак – "Охранная зона кабеля".
Через метров сто на краю леса доживают историю остатки железобетонного фундамента. Из земли появляются отчетливые углы зданий, а внутри – глубокий узкий колодец. Мы у поляков.
"И вот мы уже на пограничной станции Негорелое.
Мы обменялись рукопожатием с товарищем пограничником, крепким рукопожатием, - и поезд отходит. Мы стоим на площадке последнего вагона, рельсы бегут к последней советской станции, последний советский часовой поворачивает голову вслед уходящему поезду, над головой у нас мелькает арка с девизом пролетарской страны и исчезает вдали.
До свиданья, Советский Союз!
После двухлетнего отсутствия я вновь ступаю на землю капитализма и осматриваюсь несколько удивленно и смущенно, как гражданин страны социализма, который уже давно не видывал ни пришедших в упадок фабричек, ни безработных, ни всех тех обманов, которыми держатся господа.
И вот, смотря на все иными глазами, я снова открываю для себя капиталистический мир".
Юлиус Фучик, "До свидания, СССР!"
Большинство жителей Негорелого ни границу, ни арку никогда не видели. Их граница, история и жизнь – это железная дорога. Возможно, именно поэтому к руинам прошлого сейчас нет никаких глубоких сантиментов, а вот форму железнодорожника местные не снимают, даже выйдя на пенсию.