Синдром граненого стакана

Есть квартиры, дурная слава которых идет впереди них. Милиция там — частый гость. Причина — несоблюдение «добрососедских отношений», антисанитарные условия, пьянки, скандалы, оскорбления... Наш совместный рейд по притонам со старшим участковым Партизанского РУВД Минска Дмитрием Ясюченей был похож на пьесу Горького «На дне». Те же герои, тот же мрачный быт, все та же типичная гордыня уголовника, извращенная мораль тунеядца, полнейшее безразличие. Все гуляют–пьют, презирая труд, считая его чем–то недостойным, трусостью перед голодом. Как говорил персонаж Горького: «Человек — выше сытости!» Мораль их басни: не мы такие — жизнь такая.

Жизнь на окраине

Дражня. Окраина города, где многоэтажки соседствуют с массивами частной застройки. Добавляют колорита и цыгане, которые здесь осели еще в послевоенное время... Дмитрий Ясюченя наизусть знает «проблемные» адреса в этом квартале — а их наберется полтора–два десятка. Задача участкового — постоянно проверять, в каком состоянии квартиры, попавшие в «черный список», кто там находится, что делает, есть ли долги за коммунальные услуги. Были случаи, когда в таких злачных местах обнаруживали людей, находящихся в розыске, получали информацию об изготовлении наркотиков...

Мы заглядываем в классический притон, владелица которого — тетя Тома. С виду старый заброшенный сарай: голые стены, бетонные полы, заколоченные окна — сыро, сквозняки, крыша протекает. Только в одной из комнатушек топчан и печурка, на которой хозяйка кипятит воду в чайнике. Когда Тамара трезвая — дама благопристойная, а стоит выпить — тут же на подвиги тянет. В праздничные дни у нее всегда полна горница людей. В милицию периодически идут вызовы с этого адреса. То у кого–то из собутыльников борсетка пропала, то деньги украли, то телефон бесследно исчез...

— Ко мне уже никто и не заходит. Я тут всех поотшивала. Надоели, — как на духу рассказывает она Дмитрию Александровичу. Подруга ее закадычная — в тюрьме. Друга Лукаша, обитающего в гараже с крысами, кто–то в деревню забрал. Остались от него Тамаре только крысы да пластиковый стул. Тетя Тома не озадачивает себя созданием уюта, она в ожидании светлого будущего: дом ее идет под снос, летом обещают квартиру дать.

В следующем доме мы едва не проваливаемся в погреб: доски прогнили, в полу зияет огромная дыра. Холод стоит собачий. На полу валяются матрасы, бутылки, консервные банки, в углу, накрывшись тулупами, лежит сам хозяин, дважды судимый за кражу. Обе — по пьяной лавочке, в компании собутыльников.

— Чьи это лежаки? С кем ты тут спишь–пьешь? — оглядывается старший участковый.

— Да это не я. Без меня тут гостевали, пока в больнице с чесоткой лежал.

— Холодно у тебя очень. Ты же синий весь! У нас в прошлом году двое пьяниц замерзли намертво в одном и том же доме, с разницей в день... Веник вижу — молодец, подметаешь, но мусор надо выносить, а не в угол заметать.

— Так ведь не все сразу.

— Ты полгода здесь живешь! Тебя эта жизнь паразита не коробит? Устроиться на работу не пробовал?

— Ходил на тракторный завод по объявлению и на моторный. В паспорт посмотрят: ой, вам уже за 50... А у меня трудовая отличная, специальность — шлифовщик–универсал 5–го разряда!

— Ты себя в зеркало видел? Дворником поработай для начала... В ЖЭС пойдешь?

— Нет проблем. Кем угодно...

— Приходи завтра с паспортом к пяти часам на опорный пункт.

Через неделю специально поинтересовалась у участкового: «Приходил?» Нет, конечно!..

Питие мое

По другому адресу мы застаем пьяную семейку: маму и сына. На серванте блюдце с засохшей кровяной колбасой, ковер усыпан окурками, бутылками, валяются скомканные сторублевки. Вообще, семьей эту «ячейку общества» можно назвать лишь условно. Мама не может сказать, сколько лет сыну, с трудом вспоминает, где муж. Вроде на работе. «В больнице», — уточняет сын, и мама кивает: «А, да, Жорик в больнице». Они редко остаются наедине. Шумные посиделки, звон бутылок и беспорядок в тамбуре — привычное явление для соседей.

— В последние два моих визита здесь было практически идеально, — вспоминает Ясюченя. — Тишина, в квартире убрано и даже еда приготовлена.

Но стоило ослабить внимание, и все вернулось на круги своя. Мама пенсию получила — в доме праздник. За свои 37 лет Сергей толком нигде не работал и не сильно рвется. То снег мешает, то начальник не нравится. Мама сдает бутылки, папа копейку–другую приносит, так и живут, потеряв счет времени. Причем и женат был, и 14–летняя дочка есть, но...

— Даю вам час, чтобы навести порядок, приду — проверю, — как к малым детям обращается Дмитрий Александрович. Они лишь вздыхают: «Ну Александрович, только не сегодня, придите завтра».

Еще один дом, в котором никогда не закрываются двери, — и мы попадаем на банкет «у Гены». Веселая троица ребят в полном расцвете сил. Не работают, ждут, когда потеплеет. На табуретке водка, сидр и горбушка хлеба. Сидят в куртках, ботинках. Дом — как сарай, в каждой двери зияют дыры. Явно следы от кулаков.

— А что случилось? — появляется на пороге мама Гены.

— Когда порядок у вас будет? — спрашивает участковый. — Бездельников когда будете выгонять? Как был притон, так и останется?

— Ну хай посидят ребята тихо–спокойно, они же не скандалят, не ругаются. Что вы к нам прицепились? Ну нет сил.

Записки из страшного дома

Наш следующий визит — в малосемейку по улице Холмогорской, в простонародье называемой «подлодкой». По словам участкового, дичайший дом во всем Партизанском районе: едва ли не каждый четвертый его жилец — судимый, пьяница или наркоман. Это зона повышенного риска. Здесь много неблагополучных семей, состоящих на различных учетах. Наверное, сама атмосфера накладывает отпечаток и формирует соответствующий стиль жизни.

В этот раз «огонек» — у дам. Одна уже в бессознательном состоянии. Запила нечаянно, участливо объясняет подруга–соседка. И в таком состоянии уже месяца два. Они ее жалеют–похмеляют. Говорят, когда не пьет — это такой человек! Красавица! Но случился нервный срыв. Из–за чего женщины срываются? Из–за мужиков.

У подруги Анжелины жизнь тоже — вереница застолий. «Мать троих детей, между прочим», — многозначительно говорит она. А это ж столько дней рождений надо отмечать! Ну да, попадала в медвытрезвители, с кем не бывает. Работала нечасто — не царское это дело. На что существует?

— На деньги матери, на деньги сожителя, на деньги любовников, — загибает пальцы Анжелина.

— И в свои–то 50 лет вы не можете заработать себе сами? — удивленно смотрит на нее участковый.

— Ой, прямо вторая мама, — отмахивается она. — Меня сейчас мама повезет в Москву лечить от алкоголизма к ясновидящей за полторы штуки. Так что у меня скоро новая жизнь начнется.

Очередная квартира — и уже знакомый, убийственный запах, будто канализацию прорвало. Поломанный диван, подпертый металлическим тазом, пустой неработающий холодильник, оголенные розетки, электричества нет, за форточкой — мешок с костями для собаки. Пес выглядит лучше, чем хозяин, который в свои 49 лет выглядит на все 80 — худой, больной, хромой. На работу даже дворником не берут. Жена работает уборщицей в магазине. Сын в деревне живет, работает на свиноферме. Несколько лет назад он на отца с ножом кидался после совместных возлияний. Но дело до суда не довели — помирились. Теперь приезжает, помогает.

Раньше, по словам Дмитрия Александровича, здесь пили систематически, много и сильно. Все это, как водится, заканчивалось массовыми драками. Но сегодняшней картиной старший участковый более–менее удовлетворен. Да, общий вид квартир не скрасился, но главное, нет пьянок–бутылок и сами хозяева, как ни странно, трезвые.

— Часто к ним наведываетесь?

— Стараемся. Некоторые квартиры требуют тотального контроля. По большому счету, у них праздник каждый день. А пьяницы, когда видят, что их периодически навещают сотрудники милиции, думают: «Зачем здесь собираться, давайте лучше в другом месте».

Проблема алкоголизма волнует всех, кроме самих пьяниц. Те просто тупо продолжают пить. Вот был в Партизанском районе антиалкогольный эксперимент — не продавали плодово–ягодное вино, ну так местные алкоголики, думаете, не пили его? Они еще и смеялись: мол, оказывается, в Заводском районе «чернила»–то дешевле стоят...

***

Сто лет назад Горький задавался вопросом, почему люди попадают на «дно» и в чем смысл бытия тех, кто достиг последней степени убожества. Что изменилось с тех пор? Мы начали летать в космос, изобрели интернет, научились пересаживать человеческие органы. А притоны как были, так и остались злокачественной опухолью общества, которую приходится удалять оперативными методами и постоянно контролировать рост метастаз.

Советская Белоруссия №80 (24217). Вторник, 30 апреля 2013 года.

Автор публикации: Мария КУЧЕРОВА